За крученой оконной решеткой сидит, будто окаменев, прелестная девушка. Глубокие миндалевидные глаза, кожа словно восковая. Девушка в задумчивости заплетает косу. Вот так же, наверно, сидела и ее мать — с той только разницей, что, кроме решетки на окне, ее отделяла от внешнего мира еще и неизменная чадра. Эй, девушка, не смотри так печально на свет! Улыбнись же!
Пальцы, перебиравшие косу, остановились, головка склонилась. Кажется, что девушка сейчас спрячется. Но вот рука ее нерешительно поднялась, и девушка помахала нам. Да, на этой улице еще идет тысяча девятисотый год.
А прохожие дружески улыбаются. Ведь сразу за углом — другой Стамбул, на пятьдесят лет моложе. На деревянные постройки властно наступают бетон и стекло. За окном конторы под хромированным порталом сидит другая девушка, вероятно того же возраста. Но у нее нет времени забавляться косами. Ее руки спешат! Спешат, бегая по клавиатуре пишущей машинки.
И вот перед нами старый знакомый — тот самый Стамбул, которого нам так не хватало на Большом базаре и о котором с таинственным видом молчат современные туристские путеводители по Турции. Улочка бондарей и столяров, улочка торговцев полотном, затененная джутовыми навесами, полная крика торгующихся, мяуканья голодных кошек и напева свирелей. А чуть дальше улочка сапожников. Сгорбленный мастер сидит за своим низеньким сапожным столиком и работает при тусклом свете, едва пробивающемся к нему сквозь подвальное окошко… Неизвестно еще, получится ли это на снимке?
В это время дорогу нам загораживает щеголь с парикмахерской прической, с усиками, с сердитыми глазами.
— Эй, мистер! Но фото! Но гут!
Ничего не поделаешь: видно, эта улица недостаточно хороша для иностранца. Иржи хочет спрятать аппарат, но щеголь уже держит его за руку. В чем дело, молодой человек? Ведь мы же послушались, разве ты не видишь?
— Мистер, отл шушоп, ноу фото, май шоп гут, пикчр гут! [12]
Так вот оно в чем дело! Никакого местного патриотизма, просто торгашеский дух. Старик в подвале — это конкурент, его лавчонку ты поносишь всеми пятью английскими словами, известными тебе кое-как. Уж если снимать, так пусть будет вот этот дом. Твой. Дармовая реклама!
Предприимчивый щеголь с готовностью встает в дверях собственной обувной лавки, беспечно скрестив ноги; одной рукой непринужденно опирается о косяк витрины, другую упирает в бок. Не успел щелкнуть затвор, а он уже протягивает нам визитную карточку на тонком картоне. В левом верхнем углу портрет: окаменевшее лицо кайзеровского офицера… Постойте, да ведь это же он сам, владелец лавки, собственной персоной! Из всего турецкого текста на визитной карточке ярко выделялись три слова, написанные наискосок — от усиков на портрете до черной рамочки на другом конце: «Мехмед Титфик, мелкий торговец».
Как знать, не от немецкой ли фамилии Тюхтиг[13] получился Титфик?
Гордость сильнее…
Мы находимся на стамбульском конце того двухэтажного муравейника, который именуется Галатским мостом. По верхнему ярусу движутся легковые автомобили, грузовики, автобусы и трамваи, среди них пробивают себе путь высокие двуколки. А по обоим тротуарам совсем не по-турецки спешат толпы людей. Но все это лишь половина картины. Вторая половина — ярусом ниже, почти над самой водой Золотого Рога. Под трамвайными путями в железные фермы моста втиснуты лотки торговцев рыбой и фруктами, места ожидания для пассажиров, конторы и кассы пароходных компаний, так как к Галатскому мосту пристают десятки судов, развозящих жителей Стамбула по районам, которые лежат вокруг бухты и на берегах Босфора.
Прямо перед мостом, на стамбульской стороне, вытянулись к небу два стройных минарета, на каждом из них, словно кружевные перстни, круговые балкончики, с которых шесть раз в день муэдзины созывают верующих на молитву.
На маленьком балкончике, прилепленном к стене двухэтажной деревянной мечети, с трудом уместился толстый старец в длинной черной одежде, с тюрбаном на голове. Зажав пальцами уши, как это предписывается кораном, он пытается перекричать уличный шум и гвалт. Пока под балконом звонко грохочет трамвай, муэдзин набирает воздуха в легкие, чтобы снова запеть свою суру, но в этот момент внизу проходит огромный автобус… Видно, эта сура не кончится никогда, пойдемте лучше дальше!
Сходя с моста, мы чувствуем приятный запах. Не хотите ли отведать кусочек жареной рыбь? Прямо из Босфора! На оливковом масле! Зажаренной под открытым небом! Мы гарантируем, что рыба — самая свежая. Рыбаки вынимают ее из сетей прямо на глазах покупателей. Каждый может выбрать себе по вкусу, еще живую. Повар, стоящий возле печурки с древесным углем, очистит рыбу, ополоснет ее — и через пять минут можно садиться… Но куда?
Вон туда. Прямо за спиной у повара от тротуара к берегу выстроились ряды скамеек, врытых в землю: одна низенькая, другая высокая. На низкой сидят, на высокой кушают. И все это находится в двадцати метрах от самых оживленных перекрестков Стамбула.
А чуть дальше начинаются древние, средневековые кварталы города, которые тянутся на многие километры по берегам Золотого Рога. Дома и домишки здесь такие, что затрудняешься сказать, из чего они состряпаны. На их сооружение пошло все: и камень, и кирпич, и глина, и жесть, и дерево, и прутья, и грубая мешковина. А между этими лачугами — лабиринт улочек, вернее узких проходов; кое-где они, слава богу, вымощены булыжником, а в большинстве случаев и его не хватило. Всюду скрипят колеса повозок, цокают копытца ослов, ноги вязнут в грязи и лужах…
По узким доскам, проложенным между берегом и старыми барками, гуськом бегут грузчики. Мы наводим объектив — и лица их становятся хмурыми, люди останавливаются. Вот что-то крикнул один, другой… Что делать?
— Послушай, товарищ, отчего ты носишь эти жестяные банки, словно они весят бог весть сколько?
Иржи подходит к груде жестянок, берет одну — и охает. Она даже не сдвинулась с места.
— Да ведь в них, верно, олово или свинец!
Грузчики хохочут. И заговаривают с нами. И даже приглашают попить с ними чайку. Они откроют нам свои сердца и откроют тот мир, куда не заглядывают ни туристы, ни стамбульские полицейские. Мы будем фотографировать, если только эти люди дадут свое согласие или сами попросят… Так уж случилось, что мы пришли сюда как незваные гости, но мы не имеем права быть нежеланными.
Видимо, только поэтому все эти рыбаки и ремесленники, лавочники и грузчики разрешили нам — с улыбками, даже похлопывая нас по плечу, — заглянуть в их мир. Они поняли, что мы пришли сюда не для того, чтобы насмехаться и глазеть. Они поняли, что мы, увидев лицевую сторону города, хотим узнать и его изнанку.
