Передонов. Ну, а в старших классах они сами все знают. Да я и там худых слов не говорю.
Скучаев. Уж это такое дело. Известно — гимназия — не базарная площадь…
Передонов. Ау нас уж такой народ — того наблекочут, чего и не было. Так вот я к вам обращаюсь, — вы городской голова. И еще про меня худо говорят, что я с Варварой живу. Говорят, что она мне не сестра, а любовница. А она мне ей-богу сестра, только дальняя, четвероюродная. На таких можно венчаться. Я с нею и повенчаюсь.
Скучаев. Так-с, так-с, конечно. А впрочем, венец — делу конец.
Передонов. А раньше нельзя было. У меня важные причины были. А я бы давно повенчался. Уж вы мне поверьте.
Скучаев. Я вам верю. Если так, то это действительно другой разговор. А то, признаться сказать, сомнительно было, как это вы с вашей, с позволения сказать, подругой не венчавшись живете. Оно сомнительно, знаете, потому, — ребятенки — острый народ: они перенимают, если что худое. Доброму их трудно научить, а худое само. Так оно, точно, сомнительно было. А впрочем, кому какое дело, — я так об этом сужу. А что вы ко мне обращаетесь, так это мне лестно, потому что мы хоть и лыком шиты, дальше уездного училища свету не видали, ну, а все-таки почтен доверием общества, третий срок головой хожу, так мое слово у господ горожан чего-нибудь да стоит.
Передонов. Вы — городской голова, так вы можете сказать, что все это вздор.
Скучаев. То есть это насчет чего же?
Передонов. А вот если в учебный округ донесут, что я в церковь не хожу, или там другое что, — так вот, если приедут и спрашивать будут.
Скучаев. Это мы можем. Это уж вы во всяком случае будьте благонадежны. Если что, так уж мы за вас постоим, — отчего же за хорошего человека слова не замолвить. Хоть адрес вам от думы поднесем, если понадобится. Это мы все можем, или, примерно, звание почетного гражданина, — отчего же? Понадобится — все можно.
Передонов. Так уж я буду на вас надеяться. А то директор все меня притесняет.
Скучаев. С-с… скажите… Не иначе, как так надо полагать, что по наговорам. Николай Васильевич, кажется, основательный господин, — даром никого не обидит. Как же, по сыну вижу. Серьезный господин, строгий, поблажки не дает и различек не делает, — одно слово, основательный господин. Не иначе что по наговорам. С чего же у вас с ним контры?
Передонов. Мы с ним во взглядах не сходимся. И у меня в гимназии есть завистники. Все хотят быть инспекторами. А мне княгиня Волчанская обещала выхлопотать инспекторское место. Вот и злятся от зависти.
Скучаев. Так-с, так-с… А впрочем, что же это мы сухопутный разговор делаем? Пойдемте посидимте на террасе, чего-нибудь выпьем да закусим. Вот там Андрей Петрович сидит, — он нам что-нибудь под рифму скажет. (Идут с Передоновым на террасу ресторана.) А вам бы в другое ведомство перейти следовало.
Передонов. В какое же ведомство? Если бы у меня протекция была.
Скучаев. Хоть бы в духовное, например. Андрею Петровичу наше нижайшее. (Здоровается с Тишковым.)
Тишков. Слышу приятные слова, — идет городской голова. Якову Аникиевичу нижайшее почтение, просим принять наше угощение. Желаю здравия господину учителю, лености гонителю, шалунов мучителю. Эй, малый…
Скучаев. Постой, постой, хлеб-соль вместе, водочка врозь. Малый, подвинься-ка ты ко мне. (Тихо заказывает что-то официанту; тот уходит и через несколько времени возвращается с водками и закусками.) Так вот, Ардальон Борисыч, в духовное бы вам. Если взять духовный сан, то священник из вас вышел бы серьезный, обстоятельный. Я могу посодействовать. У меня есть преосвященные хорошие знакомые.
Передонов. Нет, я не хочу в попы, я ладану боюсь. Меня тошнит от ладана, и голова болит.
Скучаев. В таком разе в полицию тоже хорошо. Поступите, например, в становые. На вас, позвольте узнать, какой чин?
Передонов. Я статский советник.
Тишков. Статский залихватский, выпьем.
Скучаев. Вот как… Скажите, какие вам большие чины дают. И это за то, что ребят обучаете?
Тишков. Ребят обучаете и чины хватаете.
Скучаев. Скажите, что значит наука. А впрочем, хотя по нынешним временам иные господа нападают на науку, а без науки не проживешь. Вот я сам, хоть только в уездном учился, а сына в университет направлю.
Тишков. Направляет сына к получению чина, — вот и выпить причина.
Скучаев. Через гимназию, известно, почти силком ведешь прутом, а там и сам пойдет. Я его, знаете, сечь никогда не секу.
Передонов. Балуете его.
Скучаев. Нет, зачем баловать. Как только он у меня заленится или как в чем проштрафится, возьму его за плечи, подведу к окну — там у нас в саду березы стоят. Покажу ему березу, — это, говорю, видишь? Вижу, папенька, вижу, — говорит, — больше не буду. И точно, помогает, заправится мальчуган, будто его и в самом деле постегали. Ох, дети, дети…
Тишков. Есть дети, что хорошо и без плети. Учитель, по этакой причине выпьем.
Передонов. Я еще одну выпью, только мне уже пора идти.
Скучаев. Не торопитесь, посидите.
Тишков. Посидите, компанию поддержите.
Передонов. Нет, мне пора.
Тишков. Ему пора, — ждет сестра.
Передонов. У меня дела.
Тишков. У кого дела, тому от нас хвала.
Скучаев. Не смею задерживать.
Передонов уходит.
Скучаев (Тишкову), Зря болтают на человека.
Тишков. Зря болтают, правды не знают.
Скучаев. Он ничего, парень душевный и выпить не дурак.
Тишков. Если выпить не дурак, значит, парень так и сяк.
Скучаев. А что с мамзелью вяжется, так это что же?
Тишков. От мамзели клопы в постели.
Скучаев. Кто Богу не грешен, царю не виноват.
Тишков. Все грешим, все любить хотим.
Скучаев. А он хочет грех венцом прикрыть.
Тишков. Грех венцом прикроют, подерутся и завоют.
Скучаев. Как он ко мне подошел, я, было, думал, будет в долг просить: дал бы, но не больше полутораста. А впрочем, не просил.
Тишков. Денег не просил, деликатно укатил.
Скучаев. А впрочем, ровно бы мы с ним из пустого в порожнее переливали. Беда с этими учеными — не поймешь их; в книгах-то ему все ясно, а вот как из книги нос вытащит, так и сам завязнет и других завязит.
Тишков. Сам завязнет и других соблазнит.
Скучаев. А не пора ли к домам?
Тишков. Вы по домам, и мы по вашим стопам.
Скучаев подзывает официанта, расплачиваются и уходят. Передонов, возвращаясь из-за беседки, встречается с городовым, который лениво плетется по аллеям. Передонов вздрагивает, так что чуть-чуть не роняет папиросу, которую собирался закурить. Робко подходит к городовому.
Передонов. Господин городовой, здесь можно курить?
Городовой. То есть, ваше благородие, это насчет чего?
Передонов. Папиросочку, вот одну папиросочку можно выкурить?
Городовой. Насчет этого никакого приказания не было.
Передонов. Не было?
Городовой. Никак нет, не было. Так что, господа, которые курят, это не велено останавливать, а чтобы разрешение вышло, об этом не могу знать.
Передонов. Если не было, так я и не стану. Я — человек благонамеренный. Я даже папироску брошу. Ведь я — статский советник.
Комкает папиросу, бросает ее на землю и поспешно отходит от городового. Из-за угла беседки слышится блеющий смех Володина. Володин догоняет Передонова.
Володин. Ардальон Борисыч. Будущий инспектор… то-то я смотрю, кто это знакомый с фараоном разговаривает. Со спины как будто будущий инспектор. Подхожу — так и есть. Здравствуйте, Ардальон Борисыч.
Пока он говорит, Недотыкомка юлит около его ног. Передонов тупо смотрит на Володина.
Передонов. Что ты лягаешься, Павлушка?
Володин. Я не лягаюсь, Ардальон Борисыч, а здороваюсь с вами за руку. Это, может быть, у вас на родине ногами лягаются, да и то не люди, а, с позволения сказать, лошадки.
Передонов. Еще боднешь, пожалуй.
Володин. У меня, Ардальон Борисыч, еще рога не выросли, а это, может быть, у вас рога вырастут раньше, чем у меня.
Передонов. Язык у тебя длинный, мелет, чего не надо.
Володин. Если вы так, Ардальон Борисыч, то я могу и помолчать.
Передонов. Что это у тебя котелок на затылке?
