Не раз вспоминал впоследствии уже умудренный огромным военным опытом Мономах об этой своей едва ли не единственной ошибке, которая могла стоить ему жизни.
Верный себе, он решил не давать врагу передышки. На следующий же день русское войско вышло к Белой Веже, где состоялась новая сеча и руссы перебили в ней до девятисот половцев и пленили двух половецких ханов - Осеня и Сакзю и многих других знатных мужем, лишь двое из них ушли в степь.
Все лето воевал Мономах на южном русском иору-бежье. Сначала гнался за половцами к городку Святослав-лю, потом шел на Торческ, потом на Юрьев и Краснов. Ростислав был в этой нескончаемой погоне подручным у Мономаха, а всю власть над Переяславским краем Всеволод вручил Владимиру.
Уже к осени Владимир и Ростислав настигли у Барина еще одно половецкое войско и захватили половецкие вежи.
Кончалось лето, желтела и жухла трава на нридубрав-ных опушках, а Мономах все еще гонялся за половцами. Их небольшие отряды беспокоили то один городок, то другой, то выходили к самому Переяславлю, то мелькали на Суле. И каждый раз он бросался за ними следом и убеждался, что ни одна из таких вот многочисленных побед не спасала от нового выхода, от новых половецких грабежей и насилий, Русь оборонялась как могла, и не было этой борьбе ни конца ни края.
В осеннюю распутицу половцы поутихли, и Мономах вновь ушел во Владимир-Волынский.
На Волыни наступили мир и покой. Во Владимир пришли Гертруда и Кунигунда. Давыд получил Дорогобуж я вновь озлобился, что Волынь досталась Ярополку. Ростиславичи беспокойно жили в своих городках. И не успел Мономах доехать до Чернигова, как вдогонку ему пришла весть: Яродолк убит своим слугой во время пути в Звенигород-Волынский. Он ехал на телеге, лежал и смотрел в небо, и слуга подскочил к телеге и - саблей проколол его насквозь. Ярополк только успел выторгнуть из себя саблю и воскликнуть: «Ох, уловил ты меня, вра-же!» - и испустил дух. Слуга бежал к Ростиславичам. Тело Ярополка везли в Киев, а молва шла впереди скорбного шествия: люди обвиняли в убийстве князей Ростиславичей, князей-заговорщиков - Рюрика, Володаря и Давыда, и никто точно не знал, кто направлял руку убийцы. Говорили и о том, что Ярополка киевляне прочили на великокняжеский престол, в обход Святополка, по тому что всегда он был: добр к киевлянам. Слухи эти распускали некоторые киевские бояре, ненавидевшие Всеволодов дом, боявшиеся Мономаха и желавшие сделать вздорного и слабого Ярополка послушным орудием в руках своих.
Молва догнала Мономаха на пути домой и помчалась дальше, и он повернул в Киев и встречал вместе с отцом тело Ярополка,
С плачем и стонами вышел киевский люд ко второму Изяславову сыну. Впереди ждали великий князь с детьми, митрополит со всем церковным причтом. Быстро забывались народом корыстолюбие и своеволие волынско-го князя, его завистливость и жестокость в борьбе за власть, и люди уже видели лишь рано умершего, молодого, еще мало сделавшего на земле мужа, которому еще было жить и жить. Такая смерть всегда потрясает, заставляет людей задумываться о бренности земного, доходит до глубин души.
Смутившись духом, стоял в церкви апостола Петра и Мономах над телом двоюродного брата. Вот сейчас его - спрячут в мраморную раку, и он навсегда уйдет из этой жизни, его вчерашний враг, а позавчерашний друг и брат. А ведь он сам начинал строить в Киеве эту церковь, хотел сделать ее своей, домовой, здесь и успокоился.
***
Старел Всеволод. Он давно уже перестал выезжать на окоту, забросил свой загородный дворец, все чаще закрывался в своих киевских хоромах. 1Йаг его стал шаркающим, неуверенным, глаза начали без причины слезиться. Дряхлело тело, дряхлели чувства: он все с большим безразличием слушал вести, которые по-прежнему приносили со всех концов света купцы и лазутчики, глаза его не загорались прежним неуемным блеском, оставались тусклыми и нелюбопытными. И лишь одно чувство овладевало им все сильнее и сильнее - желание надолго, может быть, навеки, сохранить за своим домом, за сыновьями, внуками, правнуками первенство в Русской земле, власть в Киеве, в этом старом Ярославовом дворце. Угасая, он видел, как поднимали голову, видя его немощь, старые киевские бояре, столпы Русской земли при Святославе и Изяславе, и он как мог отодвигал их в сторону, приближал к себе уных дружинников, доверял им управление волостями и сбор вир и продаж, делал их тысяцкими и наместниками, огнищанами и воеводами, и уные, видя, что слабеет их властелин и их время может кончиться не сегодня завтра, старались урвать себе побольше, грабили народ нещадно, тянули на правеж, вымогая куны, обогащались. Роптали киевские люди, подогреваемые старой киевской дружиной, знатными киевскими боярами.
С грустью смотрел Владимир, как бился отец в тенетах наступающей старости, как старался убрать с пути сыновей их и своих недругов, подорвать силы приспешников прежних великих князей и их домов.
В те дни Всеволод уговорил сына отпустить на кия-жение в Новгород одиннадцатилетнего Мстислава Владимировича. Мал и несмышлен был Мстислав, но Новгород нужен был Всеволодову дому, и был у него лишь один князь, которого можно было посадить на новгородский стол, - малолетний Мстислав.
В Новгород пришел грозный приказ великого князя - Святополку Изяславичу немедля ехать в Туров, освободить новгородский стол. И вскоре Владимир и Гита уже снаряжали R дорогу маленького Мстислава. Серьезный, с дрожащими губами, в боевом облачении и червленом плаще, он, напрягшись как струна, сидел на коне и смотрел на родителей, а они, как когда-то молодой еще Всеволод и Анастасия, провожали в первый путь своего первенца - Владимира, с грустью и тоской благословляли Мстислава в первый путь, отпускали в чужой город, к чужим враждебным людям ради удержания власти над всеми русскими землями, и что в этой большой междукняже-екой игре стоили эти дрожащие губы отрока, эта напряженная спина…
И снова жизнь пошла по-прежнему.
Владимир в этот год много занимался хозяйством, постоянно наезжал в Любеч, где полным ходом шло строительство задуманной им крепости. Гита, проводив старшего сына, будто немного потускнела, но была все такой же стройной, молчаливой, внутренне собранной, деятельной; Много было в ней еще жизненной силы, и раздумья о жизни лишь слегка коснулись ее своим крылом, пе нарушив привычной сосредоточенности, деловитости.
С юга опять шли беспокойные вести: то Давыд Игоревич, то подружившийся с ним Святополк Изяславпч тревожили великого князя рассказами о своеволии Рости-славичей. Володарь и Василько совсем подросли, обзавелись сильными дружинами и теперь смотрели па Те-ребовль и Перемыпшь как на свои исконные родовые отчины, пе признавая власти Давыда над всей Волынью. Давыд же вползал в доверие к Святополку, льстил ему, рассчитывал, что в будущем, когда опустеет великокняжеский престол, пригодится ему эта дружба. И. Свято-полк слушал его льстивые речи, распалялся на Ростиславичей, побуждал Всеволода унять расходившихся молодых князей. Но Всеволод до поры до времени молчал, молчал и Мономах. Отец и сын давно уже решили, что чем больше распрей будет на Волыни, тем спокойнее станет в Киеве, Чернигове и Переяславле.
И все-таки, когда и от Давыда, и от своих соглядатаев па Волыни Всеволод узнал, что Ростиславичи вступили в сговор с ляхами, великий князь забеспокоился. Он послал к внучатым племянникам нарочных и просил их уняться, грозил военным походом на Волынь, но Воло-. дарь и Василько упорствовали. Их люди вместе с ляхами начали грабить земли Давыда и находившиеся здесь села Святополка, ляхи тащили в полон местных поселяй, Ростиславичи подбирались к самому Владимиру-Волынскому.
Только тогда Всеволод послал за Мономахом; и направил гонцов к младшему сыну Ростиславу, князю переяславскому, и в Тмутаракань к Олегу. Олег в последнее время тихо сидел в Тмутаракани, на большие праздники приезжал с женой-гречанкой в Киев; Чернигов он обходил стороной, с Владимиром был спокоен и сух, и словно незримая стена встала в последнее время между двоюродными братьями. Но Олег не отделял себя от власти Киева,. делал, хотя и с неохотой, что приказывая ему великий князь. И вот теперь обещал прибыть с дру-жииой для общего с князьями похода -на взбудораженную Волынь.
К осени к Киеву пришла черниговская рать во главе с Моиомахом, переяславцы с Ростиславом, появился и. Олег с небольшой тмутараканскои дружиной.
Великий князь на этот раз сам поднялся в поход.
Тяжело переступая уставшими, согнутыми в коленях ногами, он подошел к лошади; ему помогли сесть в седло, и войско тронулось в путь.
Вскоре за городом великий князь сошел с коня, сел в возок и дальше уже подремывал всю дорогу, взглядывая иногда через оконце на притихшую осеннюю землю, на скачущих вокруг возка всадников. Лишь изредка он
открывал дверцу, подзывал к себе сына, советовался с ним.
