После обеда Ласло еще раз попросил у зубного врача ключ от квартиры. Но позвонить ему не удалось: телефон был нем.
Газа не было — уже который день. К вечеру отключили и свет. Пришлось зажечь рождественские свечи. Ванну, тазы, ведра наполнили водой. И вовремя. Правда, насосная станция в Капосташмедере, занятом советскими войсками, работала бесперебойно, но главные водонапорные магистрали немцы перекрыли — «ввиду разрыва труб».
Никто в доме Ласло и не думал о том, что заготовленную воду им придется растягивать на пятьдесят дней.
Густой туман упал на город, — может быть, к снегу, а может, то была искусственная дымовая завеса. Не видно было ничего и за пятьдесят метров. На Вермезё расположились лагерем венгерские солдаты. Неизвестно, с какой целью вокруг огромного поля вырубили красавцы каштаны. На углу улицы Мико заняла боевые позиции венгерская батарея гаубиц и время от времени делала по нескольку залпов. А в середине Вермезё заработали, замолотили крупнокалиберные минометы. Солдаты набивали их утробы минами, а дергать шнурок давали собравшейся сюда со всей округи ребятне. Мальчишкам забава эта очень нравилась. Домой они возвращались лишь к ночи — синие от холода, грязные, но веселые.
— Мировая штука — эта осада! — восторгался сын дворничихи, добравшись до дому.
Утром 27 декабря Ласло снова пошел на работу. Больше из праздного любопытства и злорадства отважился он на этот рискованный путь.
В банке Ласло застал лишь коменданта, швейцара, нескольких рабочих из котельной да одного из перепуганных директоров, жившего неподалеку, в двух кварталах от банка.
— Что вы скажете на это, господин доктор?.. Как вы считаете? Что теперь будет?
В эту минуту в угловую комнату второго этажа, служившую когда-то кабинетом председателя правления банка, а затем — до позавчерашнего дня — правительственного комиссара, со страшным грохотом врезался снаряд.
— Что будет? — недоуменно переспросил Ласло. — Я думаю, господин директор, банк придется закрыть на несколько деньков.
— Ах! — прогнусил тот. — Вы еще можете шутить!
Ласло хотел забрать кое-какие личные вещи из ящика своего письменного стола. Директор проводил его до лестницы и все умолял не ходить наверх. В самом деле, пока Ласло был у себя на этаже, в здание угодил еще один снаряд. Сложив все необходимое в портфель, Ласло спустился вниз. Он был в превосходном расположении духа.
— Ну как, господин директор? Мне кажется, некоторое время наши клиенты не очень будут надоедать нам своими визитами. Пожалуй, и нам нет смысла приходить сюда. До свидания! И разрешите поздравить вас теперь уже с прошедшим праздником.
Директор проводил Ласло до парадного и все жаловался, что не знает, как доберется теперь до дому.
Впрочем, обратный путь и Ласло достался нелегко. Всякий раз, когда обстрел усиливался, ему приходилось искать укрытия в подъездах. Обычно там уже был кто-то; незнакомые между собой люди вступали в беседы, и непременно находился среди товарищей по несчастью какой-нибудь весельчак, умевший подбодрить всех. И снова тянулась вдоль стен цепочка пешеходов — до следующего залпа…
— Не горюйте, господин старший сержант, — решил утешить Ласло шагавшего рядом с ним полицейского в черной шинели, мрачного и неразговорчивого. — Как-нибудь все утрясется.
— Ничего теперь не утрясется! Нет, ничего не утрясется!
Магазины по всей улице были закрыты, железные рифленые жалюзи спущены. Тротуары и мостовая усыпаны обломками кирпича, черепицы, кусками штукатурки, битым стеклом.
А дома Ласло ждали сразу три сюрприза. Во-первых, гости: смуглая, начинающая полнеть женщина лет сорока с двумя мальчиками четырех и пяти лет. Женщина принесла письмо от Миклоша и, застигнутая обстрелом, осталась переждать: по улице да еще с детьми идти было опасно… Миклош писал — это было даже не письмо, а записка из двух кривых строчек: «Мы в химической лаборатории Политехнического института. Вход со стороны набережной Дуная. С приветом М.».
Второй сюрприз — венгерские солдаты, прежде чем дезертировать, бросали во дворы оружие, уничтожали ручные гранаты. От взрывов гранат повылетали все окна, выходящие во двор. Теперь многочисленному «семейству», скопившемуся в квартире у Ласло, пришлось перебраться в две передние комнаты: одну заняли женщины, другую — мужчины.
И, наконец, третий сюрприз: в одноэтажном ветхом домишке напротив солдаты устроили конюшню, разместив там восемь лошадей.
Ласло созвал «общее собрание». Посмеиваясь, оглядел свою «семейку»: еще совсем недавно он жил в квартире один как перст; затем появился дядя Мартон, и вот теперь их здесь одиннадцать душ, и все они ждут не дождутся конца осады.
— Давайте подсчитаем наши запасы.
— Четыре с половиной кило белой муки, два кило черной, около полутора килограммов сахару, четыре банки варенья, кило топленого сала, полбутылки растительного масла, пачка сушеного луку, — доложила Магда, уже произведшая учет всего, что имелось в кладовой.
— Да, на одиннадцать человек, конечно, немного… в расчете… ну, скажем… на две недели.
— На две недели? — возмущенно зашумели «гости». — Ну что вы!
— Давайте будем пессимистами. И потом — кончится блокада, но магазины не в первый же день наполнятся продуктами!
— Вот соли у нас много, — сказала Магда. — Почти четыре кило.
— Это хорошо. Соль можно будет менять.
— Да, продуктов у нас действительно мало, — согласилась пожилая женщина, бежавшая из нилашистской тюрьмы. — На такую уймищу людей. Даже и на одну-то неделю едва хватит.
Однако судьба, как видно, стала благоволить к Ласло и его «гостям»: через каких-нибудь полчаса очередной снаряд смел с лица земли домик напротив и все восемь лошадей, убитых наповал, достались людям.
Всю рождественскую ночь Эстергайош провел в пути. До Хювёшвёльди он мог бы еще добраться трамваем, но, подумав, решил сойти у проспекта Липотмезё: город уже был со всех сторон охвачен кольцом полевой жандармерии. Стоит только ступить за городскую чёрту — всюду проверка документов.
Сначала он взял напрямик, по склону Липовой горы, выбился на какой-то лесной проселок и по нему уже в полной темноте, буквально на ощупь, пробрался к Хидегкуту. Поселок миновал, держась околицы, вдоль огородов, по темным переулкам между виллами. Собаки провожали его яростным лаем, зато людей не было видно нигде. Выбраться снова на шоссе было нетрудно, даже идя вслепую, на слух: и глубокой ночью движение по дороге не стихало. Тяжеловесные грузовики с замаскированными фарами нескончаемым, непрерывным потоком ползли на запад. Около полуночи Эстергайош пересек пилишсэнтиванскую узкоколейку.
Хорошо, что он превосходно знал дорогу. Ведь одно дело идти днем, и совсем другое — темной, беспросветной ночью, когда ощупываешь ногой каждую пядь земли, когда, добравшись до перекрестка, даже не разберешь, что написано на табличке.
Рассвет застал его на широкой, обсаженной шелковицами дороге, которая делала большую петлю у подножия горы, снизу поросшей кустарником, а далее, к вершине, — ядреным лесом. Правда, видимость была плохая: мешал туман. Поэтому Эстергайош раньше услышал и только потом увидел, как по дороге к нему приближается мотоцикл. Эстергайош скрылся в придорожных кустах, а оттуда осторожно подался к лесу.
Эстергайош присел на кривой ствол наклонившегося к земле дерева, достал из сумки для инструмента хлеб и кусочек ливерной колбасы.
Но поесть ему не пришлось. Воздух вокруг вдруг загудел, зазвенел, затрясся, словно тысяча орудий завели свою свистопляску, развлекая сказочных великанов. Нет, сюда никто не стрелял — но и от эха далекой канонады воздух задрожал так, что заскрипели и посыпались в сырой бурьян ветки с деревьев.
Добрый час без перерыва длилась адская музыка. Мало-помалу выстрелы сделались реже.
Эстергайош перевалил через вершину горы, вышел на тропинку дровосеков и зашагал по ней. Неожиданно слух его резанула чужая речь. Немцы! Тяжело дыша, несколько человек поднимались по дороге ему навстречу. «Вот это влетел!» — подумал Эстергайош, стараясь втиснуться в землю.
Переждав немного, он снова пополз сквозь кустарник — но уже назад, к вершине горы.
Наконец он выбрался на поляну, откуда можно было оглядеться. Туман почти рассеялся. Эстергайош увидел широкую, отороченную холмами долину. Словно две стрелы, пронизывали ее две шоссейные дороги. И на обеих — вереницы автомашин, танков, вьючных лошадей и длинные, плотные колонны пехоты. Чуть поодаль — несколько уцелевших домишек какого-то селения. Как и предполагал Эстергайош, он оказался неподалеку от Леаньвара.
Прямо под ним, метрах в двадцати, пролегал узкий лесной проселок, — вероятно, продолжение того, от которого он только что уползал так поспешно. По проселку спускалось несколько солдат в расстегнутых эсэсовских шинелях, некоторые из них были без фуражек. Эсэсовцы, видимо, устали и едва волочили ноги, но при этом спешили. Шли молча, и лица их были мрачны. Вскоре они скрылись за поворотом. Затем выползла «консервная банка» — штабной немецкий автомобиль; «банка» шла с усилием, надсадно тарахтя и то и дело останавливаясь. Барахлил мотор, и видно было, как все время вихляло одно колесо, заплетаясь, будто непослушная нога у пьяного. В крохотную четырехместную машину умудрилось втиснуться семеро. Когда мотор заглох опять, все семеро немцев вылезли из нее и, бросив «банку» прямо на дороге, побрели пешком. И снова воцарилась тишина. Лишь изредка, и притом издалека, слышался стрекот автомата.
