Нанас удивился, как же они выйдут, да еще с таким грузом, если до поверхности о-го-го сколько подниматься по крутым длинным «лестницам», но оказалось, что выход был и внизу – причем, довольно широкий. Надя нажала на что-то в стене, и та вдруг с утробным гудением поползла кверху.
– Работает пока! – прокричала сквозь «морду», оказавшуюся «маской противогаза», девушка. – А то бы пришлось ползти до аварийного выхода, а это далеко.
– Наверху? – стараясь перекрыть гул поднимающейся стены, громко спросил Нанас. – Откуда я свалился?
– Нет, – сказала Надя. – Тут еще есть, ближе. Но этот – центральный, грузовой, самый удобный для нас.
Когда они вывезли повозку под открытое небо, Нанас зажмурился от непривычно яркого света, хоть день был, в общем-то, пасмурным. А потом Надя протянула ему… «плюющуюся палку» – автомат:
– На, держи. Я пойду пригоню снегоход с волокушами. Сейчас покажу, как из него…
Договорить она не успела – Нанас отпрыгнул в сторону.
– Нет! Нет! – умоляюще вытянул он руки. – Не надо!
– Ты чего? Снова дуркуешь?
– Не надо, пожалуйста, не надо! – продолжал лепетать Нанас. Он и сам не мог объяснить, почему его обуял такой ужас при одной лишь мысли, что он должен взять в руки «это». – Я так… Ты иди!
– Что «так»? – сердито выкрикнула Надя. – А если шипастые?
– Ничего, я… я… я убегу… – пробормотал Нанас, готовый от стыда провалиться сквозь землю.
– Далеко не убегай, а то не догнать будет, – сказала, будто плюнула, Надя и шагнула назад в полумрак прохода.
Автомат она все-таки оставила на повозке.
Нанасу стало так плохо, как не было, наверное, с тех пор, как умерла мама. Он даже подумал, что хорошо бы было сейчас умереть самому. «Так в чем дело? – желчно подумал он. – Вот автомат, твоя „любимая“ палка-плевалка, возьми его и… Если не сумеешь убить себя из него, так может, хоть умрешь со страху».
Автомат он, конечно, не взял, и даже отвернулся, чтобы не видеть его. В горле стоял горький ком, глаза стали плохо видеть, словно в них насыпали песок; и протереть их было нельзя – мешала маска. «А ты пореви, – продолжил он самобичевание, – авось полегчает».
Дикарь!.. Да, он дикарь, как ни крути. А Надя – духиня. Что бы она ни говорила, какие бы сказки вчера ни рассказывала, но даже если она, по сути, и человек, то по сравнению с ним – все равно дух. И ничего тут не изменить, сколько бы новых букв и слов он ни выучил. Ему себя не переломить и нового не принять: ни самобеглых нарт – снегоходов и автомобилей, ни подводных лодок, ни летающих… как их там?.. вертолетов, ни – будь они прокляты! – автоматов, плюющихся огнем. Он останется дикарем, а «духиня» Надя будет его презирать. Что ж, значит, не стоит даже и мысленно равняться с ней, о чем-то мечтать, а надо просто подчиняться, как он решил для себя раньше. Она для него – существо из высшего мира, обо всем прочем лучше забыть. Кроме того, конечно, что, кем бы ни был небесный дух, его повеление нужно исполнить.
Резкий тарахтящий звук, донесшийся из глубины прохода, вернул его к реальности. Сначала Нанасу показалось, что это звук автомата, а значит, Надя от кого-то там отбивается! Он даже рванулся к темноте проема, но почти сразу вспомнил, что уже слышал этот звук раньше, и хотя тот на самом деле слегка напоминал трескотню автомата, был все же не таким отрывистым и громким. Так же точно тарахтели самобеглые нарты убитого им парня. А поскольку Надя за ними как раз и пошла…
Несущийся, казалось, прямо на него ослепительный ком света заставил Нанаса отскочить в сторону. Вылетевшая из темноты Надя, одетая в яркий оранжевый костюм и черную маску, сидела верхом на огненноглазом чудище того изумительно редкого цвета, что так любила его мама. Она называла его фиолетовым, и в природе тот почти не встречался – разве что иногда таким становилось перед грозой небо, да похожей цвет имела недозревшая черника. И теперь вот – самобеглые нарты прекрасной «духини»… Конечно, духини, сейчас она даже внешне почти не напоминала человека. И ее снегоход оказался вблизи похожим на нарты лишь двумя короткими передними полозьями. Он был даже красив – гладкий, словно обточенный ветром, блестящий, со скошенным назад куском «твердого воздуха» – стекла, но у Нанаса он все равно вызывал неосознанный ужас; как он ни старался, а ничего с этим поделать не мог. Снегоход остановился, глухо и сыто урча. Надя, не глядя на замершего поодаль Нанаса, слезла, подошла к повозке и принялась переносить из нее вещи в прикрепленное сзади к ее фиолетовому зверю большое металлическое корыто. Юноша, стараясь не смотреть на снегоход, тоже направился к повозке и взялся помогать. Ставя в «корыто» принесенный мешок, он увидел лежащие там три большие металлические коробки, от которых пахло так же, как от самого снегохода. Этот запах ему определенно не нравился, сразу заставив вспомнить и огненные нарты, упавшие с неба, и опрокинутые самобеглые нарты убитого парня. Еще он увидел в волокушах обещанное Надей сиденье, на которое, после того как они погрузили все вещи, она и кивнула, неразборчиво что-то буркнув из-под маски. Нанас принял это за приказ садиться и, как ни противилось этому все его естество, все же преодолел себя и забрался в «корыто». Едва он успел сесть, как снегоход снова взревел и, выбросив прямо на него струю снега, рванул с места.
Глава 22
Горе и радость
Они ехали не к поселку, а к тем низким зданиям (теперь Нанас, наряду со многими другими, знал и это слово), что он видел под сопками, убегая от синеглазов. Окна во всех зияли пустотой, а крыши были или сильно разрушены, или отсутствовали вовсе. Лишь у одного здания кровля выглядела целой, а над ней высились некие большие металлические сооружения.
Как раз возле этого дома стоял, присыпанный снегом, снегоход черного цвета. К нему-то и правила Надя, а Нанас, увидев еще одни «самобеглые нарты», сразу же понял, кому они принадлежали. Девушка затормозила столь резко, что он клюнул носом и едва не свалился с сиденья, и снегоход, фыркнув, затих. Соскочив с него, Надя выхватила из волокуш автомат и бросилась к распахнутой двери здания.
Нанас выбрался из «корыта» и поспешил следом. К двери вели три покрытые снегом ступени. Этот свежий снег спрятал под собой следы того, кто заходил сюда несколько дней назад. А возможно, и не только следы. Нанас подумал об этом, когда, переступив порог, поскользнулся на замерзшей темной, широкой полосе. Он отступил в сторону, и света, падающего сквозь дверной проем, хватило, чтобы разглядеть истинный цвет этого тянущегося в глубь длинного прохода следа. Он был темно-красным, почти бурым, и можно было строить какие угодно догадки, но было уже ясно, что верной оставалась лишь одна – это была кровь.
Надя уже скрылась за одной из многочисленных дверей, видневшихся по обеим сторонам прохода, но и здесь не нужно было проявлять смекалку, чтобы догадаться, за которой. Конечно же за той, куда, а скорее, откуда, вел кровавый след.
Нанас, стараясь не ступать на красно-бурую полосу, побежал к этой двери. Еще не добравшись до нее, он услышал Надин приглушенный вскрик и, преодолев оставшееся расстояние в три мощных прыжка, чуть не сбил с ног замершую возле входа девушку.
Убедившись, что ей ничто не угрожает, Нанас огляделся. Помещение было довольно просторным, но все его стены, кроме той, которая зияла двумя светлыми проемами окон, были скрыты за большими, почти под потолок высотой, металлическими ящиками. Слева стоял длинный стол, заваленный непонятным хламом, большей частью металлическим.
Подобная же железная требуха была разбросана по заляпанному красными следами и потеками полу. Там же валялся опрокинутый стул и, чуть в стороне от него, автомат. А неподалеку от окон раскорячились на полу три мертвых тела. Это были синеглазы, после смерти даже еще более мерзкие, чем живые. У одного было снесено полчерепа, и стену напротив заляпали его замерзшие мозги, вперемешку с кровью. Два других были изрешечены кровавыми дырами и вмерзли теперь в натекшие под них черные лужи. Стены помещения и закрывавшие их ящики также зияли дырами и щербинами.
Хоть Нанас и не считал себя слишком уж опытным охотником, читать следы, да еще такие явные, он умел и ход произошедших тут событий восстановил легко. Человек, а им мог быть только Надин батя, мичман Никошин, сидел за столом, увлеченный чем-то важным, когда в окна запрыгнули один за другим не менее десятка шипастых тварей.
Мичман, наверное, успел схватить лежавший под рукой автомат и «плюнуть огнем», то есть выстрелить, по рвущимся к нему синеглазам. Но тех было слишком много, и пожилой, больной человек не продержался долго. Оставшиеся в живых чудища бросились на него разом, и он отстреливался уже в упор, наугад, пока мог держать в руках оружие.
Убив мичмана, что, скорее всего, было для них недолгим делом, твари поволокли его тело наружу, а после – либо утащили в свое логово, либо растерзали и съели где-то неподалеку – остатки оранжевого костюма стоило поискать вблизи здания.
