Думается мне, что не без влияния этого стихотворения Ф. Сологуба назвал Вл. Пяст «Оградой» книжку своих стихов. Это книга, замкнутая в себе самой, и автор ее замкнут в заколдованном кругу своего я, отграничен от человека и от мира, хотя и думает порою, что владеет всем миром: «я отомкнул себя и все обрел в себе»… Это-самообман. Ибо не преодолевший узкой оттраниченности человек может открыть потайное окно только смерти… — или безумию. Вот почему поэма Вл. Пяста является таким естественным продолжением книги его стихов. Можно либо прорвать ограду и уйти-в символизм, в реализм, куда бы то ни было; либо остаться в своей ограде и стараться «найти отраду за той оградой быть»; либо увидеть весь ужас своей отграниченности, свое бессилие преодолеть ее-и открыть потайное окно безумию или смерти. У Вл. Пяста-ужас, иногда бессознательный, перед своей «оградой». Жизнь в ней для него — «Diaboli manuscriptum», как озаглавлено одно из его стихотворений:
Чем виноват я, что доля такая досталасьМне, не иному, отчаянным, страшным уделом?О, за свои же долги, ты, Ананке, со мной расквиталась…………………………………….Слышишь! Я о стену бьюсь головой, громыхая цепями.Миг-и твои распадутся стальные, заклятые цепи.Чую, не вечно сидеть мне в зловонной подпочвенной яме, —Знаю, не клином сошелся весь мир на поганом вертепе!
Слышите, какая разница, какой поворот: «найду отраду за той оградой быть», — и вдруг «ограда» эта оказывается для поэта «зловонной ямой», «поганым вертепом». А если так, и если выйти из нее нельзя, то что же остается человеку, кроме безумия или смерти?
В этом-трагедия осознавшего себя «декадентства», и вот почему книжка стихов Вл. Пяста и непосредственно следующая за нею «Поэма в нонах»-так типичны для целой полосы «декадентства», и прошлого и будущего. Герой поэмы Вл. Пяста воскресает, находит в чем-то свое спасение; ну, а сам автор? После своей «Ограды» и поэмы, он не дал больше ничего, он замолчал, но интересно будет снова увидеть в литературе его новые произведения, если ему теперь есть, что сказать, если он вышел из своей «ограды». А он жаждал этого выхода еще в «Ограде», в одном из лучших стихотворений этой книжки:
Стой! Ни шагу! Останься, пронизанный светом,Цепенеющий.Знай, зажегся тебе твой дозор пламенеющийТолько в этом.……………………………………Берегись одного. Обводить себя кругомЗаколдованным.В свой черед есть исход и другим замурованнымДруг за другом!
Исход есть-о, конечно! Но не всем дано после исхода из пустыни войти в землю обетованную-в подлинную живую жизнь. И благо тому, кто этот выход нашел, — если не Вл. Пяст, то другие его товарищи по судьбе, былые пленники собственной ограды.
1913.
III. ЗЕМЛЯ РОДНАЯ
(Стихи Ф. Сологуба).
«Поэт Смерти»-таков в общем ходячем представлении писательский облик Федора Сологуба. И, повидимому, справедливо: разве не Ф. Сологуб многократно и многообразно воспевал нежную, бледную, ласковую Смерть, разве не она-его Прекрасная Дама? Разве не высказывал он столь же часто свое отвращение к Жизни, этой «бабище румяной и дебелой»? Альдонса и Ева-это жизнь, румяная и пошлая: Дульцинея и Лилит-это смерть, бледная и прекрасная. И разве не сам Ф. Сологуб проклинал все земное, живое, тленное:
О, смерть! я твой. Повсюду вижуОдну тебя-и ненавижуОчарования земли…
И тот же Ф. Сологуб озаглавливает теперь книгу своих стихов: «Очарования земли»; он говорит теперь о своей любви к жизни, любви к земле; теперь для него «земли-родная»:
Земля докучная и злая,Но все же мне родная мать!………………………………Как сладко землю обнимать!
Теперь поэт говорит о земном пути, прекрасном «в очарованьи здешних мест». Теперь он призывает нас любить землю, любить жизнь на земле.
Что-же это? Резкий перелом? Тогда-проклятия земле и жизни, теперь-любовь и благословение их? Утверждать это-значило бы плохо помнить и понимать творчество Ф. Сологуба в его целом. В свое время (в книге «О смысле жизни») мне уже случилось указать что мотивы «приятия мира» столь же свойственны поэтическому творчеству Ф. Сологуба, как и враждебные им звуки, отрицающие мир и жизнь.
Я люблю мою темную землю.И, в предчувствии вечной разлуки,Не одну только радость приемлю,Но смиренно и тяжкие муки.Ничего не отвергну в созданьи…
С самого начала поэтической деятельности Ф. Сологуба проявляется у него такое отношение к миру, противопоставление «лирическому» нет «иронического» да («иронического»-совсем не в обычном смысле этого слова). Почти весь конец первого тома сочинений Ф. Сологуба заполнен такими, «приемлющими мир» стихотворениями. «Поет мне ветер вольный речью буйной безглагольной про блаженство бытия», — говорит поэт; он «благословляет печали» своей жизни; земля кажется ему родною, его же телом и плотью: «родные мне-вершины и долины; как я себе-весь мир мне мил». И в других томах стихотворений-те-же мотивы, те-же звуки, то-же отношение к миру, к жизни, к земле: «жизнь моя горит одной молитвой сладкой, одним дыханьем бытия»… И от тяжелого проклятия земле («ненавижу очарования земли») поэт не один раз возвращался на родное лоно, «преодолев дикий холод» отрицания жизни:
Я снова радуюсь твореньюИ все цветущее хвалю.Привет вам, небеса и воды,Земля, движенье и следы,И краткий, сладкий миг свободыИ неустанные труды…
Так всегда шли рядом в творчестве Ф. Сологуба, переплетаясь и пересекаясь, эти две темы, эти два отношения к жизни, к земле. Мотив «лирического» нет был сильнее-и вот почему, упрощая душу и творчество поэта, совсем не обращали внимания на другой, противоположный мотив, на да поэтического творчества Ф. Сологуба. Вот почему так удивляет многих этот якобы новый звук в его поэзии: Ф. Сологуб отказался сам от себя, стал восхвалять жизнь и «очарования земли»! В действительности-же-ни от чего он не отказывался, никакого перелома в его творчестве нет: стала только громче звучать и выделяться одна из вечных нот этого творчества. На неизбежность такого пути мне уже давно случилось указать (в названной выше книге): я говорил, что Ф. Сологуб неизбежно идет к единственному исходу-к приятию субъективного смысла жизни, к приятию «земли», жизни, мира. Это «приятие» бесконечно далеко от сладенькой маниловщины, от сентиментального восхищения всем окружающим; никогда не перестанут звучать в поэзии Ф. Сологуба темные звуки смерти, бессмысленных страданий, никогда не перестанут терзать его земные «отравы», и еще не один раз, осушая чашу жизни, он будет восклицать: «какое горькое питье! какая терпкая отрава!» Это вечные звуки его поэзии, — но ведь с еще большей силой звучали они у Нитцше, и он же говорил: «пребывайте верными земле, о братья!..» И разве все «горнила сомнений» и отрицаний Достоевского помешали последнему его призыву: «землю люби и ненасытимо целуй!» Так и Ф. Сологуб призывает теперь:
Любите, люди, землю-землюИ сладость всех ее отрав!Земной и темный, все приемлю.Любите, люди, землю-землюВ зеленой тайне влажных трав.
Поистине велика сила «земли», если побеждает она и отравленную душу Ф. Сологуба!
Что же значит этот призыв поэта? «Любите землю», значит ли это-любите утренний туман, «приникнувший к земле», «вешние воды», «рудо-желтый и багряный клен», «вспаханные поля»-и только? О нет, конечно: любите землю-это в устах нашего поэта значит: любите жизнь! И еще раз скажу: поистине, велика сила «жизни», если любить ее призывает верный рыцарь иной Прекрасной Дамы, бледной и молчаливой Смерти…
Любите землю, любите жизнь: не я ставлю знак тождества между этими двумя призывами, а сам Ф. Сологуб, ибо из его уст слышали мы теперь оба эти призыва. Вспомните характерную речь Ф. Сологуба о современном русском «демократическом символизме, жаждущем соборности и коллегиальности». В настоящее время символизм этот, — говорит Ф. Сологуб, — «встречается с тем требованием, которое в предыдущие века никогда не предъявлялось ни жизнью, ни искусством, требованием, которое звучит странно и многим не нравится. Это требование — любить жизнь… В наш век, когда непосредственное жизнеощущение так ослабело, это требование получает особую трагичность»…
Пусть наш поэт, несомненно, ошибается в частностях (ибо призыв «любите жизнь» далеко не в первый раз предъявляется) — не в этом дело; интересно ия поучительно услышать этот призыв от талантливейшего представителя былого «декадентства», когда-то уходившего от жизни за «ограду» собственного творчества. И пусть «демократический символизм» есть незаконное сочетание понятий («республиканский романтизм»! «монархический реализм»!) — не в этом дело; интересен и поучителен здесь призыв былого одинокого «декадента» к «соборности» и «коллегиальности».
