К ночи воины согнали свободных коней в хвост туменов. Если враги нападут в темноте, лошади испугаются и помешают контратаке. Воины разжевывали сушеную говядину, запивали ее водой или айрагом – что нашлось в запасах, – накручивали вожжи на сапоги и ложились спать на сырую траву. Каждый понимал: придется встать затемно, а на рассвете – сражаться.
Когда разбили лагерь, слуги поставили Мункэ юрту, использовав войлок и шесты из полдюжины баулов. Пока они работали при свете луны, хан расстелил тонкое одеяло и встал на колени, запахнув плотнее дэли, который для тепла надел поверх доспехов. Он видел пар от своего дыхания и постарался отрешиться от забот. Звезды висели невероятно низко, и Мункэ стал молиться небесному отцу: пусть битва сложится удачно, пусть Хубилай будет здоров, пусть народ процветает. Даже в молитве он рассуждал как хан.
Мункэ не хотел идти в юрту, которую для него приготовили. В сон не клонило, он чувствовал себя спокойно и уверенно. На траве замерзла роса, и хан слышал шелест шагов своих стражников. Вокруг спали его воины – кто храпел, кто вскрикивал, кто бормотал. Мункэ хмыкнул и вытянулся на одеяле, решив, как его всадники, провести ночь под открытым небом.
Проснулся он в тишине, голова лежала на изгибе локтя. Холодная земля словно проникла в него, онемевшее тело не двигалось. Шея хрустнула, когда он сел и принялся тереть глаза. Неподалеку мелькнула тень, правая рука Мункэ скользнула к ножнам и наполовину вытащила меч, когда он понял, что ему протягивают чашу с чаем.
Хан горестно улыбнулся своей нервозности. Заря еще не думала заниматься, а вокруг уже оживал лагерь. Лошадей поили из бурдюков, хотя они могли обойтись и холодной росой. Куда ни глянь, везде движение. Мункэ попивал чай, чувствуя, как просыпается в нем боевой настрой. Сунцев, шедших впереди, нужно истребить поголовно. Как ни соблазнительно было оставить нескольких в живых, другим в острастку, сейчас во главе угла стояла скорость. Всадникам следовало расчистить путь на юг, следовало лететь быстрее молвы и ветра, пока впереди не покажется Ханчжоу. Тогда сунцы не успеют приготовиться к его появлению, даже окопаться не успеют. У Хубилая есть пушки, две сотни мощных орудий, с их помощью Мункэ и возьмет императорскую столицу.
Мункэ встал, потянулся, дивясь, с чего вдруг решил спать на замерзшей траве. Волосы до сих пор не оттаяли, и он, допивая чай, растирал пряди свободной рукой. Соль попала в пустой желудок, и Мункэ вздохнул, мечтая позавтракать холодным мясом.
Коня ему уже приготовили – накормили, напоили, до блеска надраили бока. Чисто по привычке хан проверил коню копыта. Некоторые воины уже сидели в седле и ждали, переговариваясь с друзьями. Мункэ дали толстый ломоть черствого хлеба, холодную баранину и айраг.
– Господин желает обсудить тактику или нам просто обгонять сунцев? – с улыбкой спросил Серянх, его орлок.
Мункэ хмыкнул с набитым ртом, глянул на светлеющее небо и вдохнул поглубже.
– Славное будет утро! Ну, Серянх, говори, что ты задумал.
Тот ответил без колебаний, как и подобает высокопоставленному военачальнику, привыкшему решать быстро.
– Объедем их фланги по самой границе зоны обстрела. Окружать их не хочу, еще окопаются. С твоего позволения, мы обогнем их подковой и поскачем с той же скоростью. Кавалерия попробует прорваться – мы встретим ее копьями. Пехоту атакуем с тыла, выдавим вперед.
– Неплохо, – кивнул Мункэ. – Активней используй луки, молодых воинов сразу в рукопашную не пускай, особенно неугомонных удальцов. Людей у нас не так много. К полудню атаку нужно завершить.
Серянх улыбнулся. Еще недавно противник численностью в сотни тысяч означал битву до последней капли крови. Мункэ же привел к сунцам невиданное полчище, и военачальники упивались силой, оказавшейся у них в распоряжении.
Зазвенели колокольчики, и хан негромко выругался. Очередной ямщик нагнал! Ямов здесь нет, значит, он скакал до изнеможения, чтобы привезти письма.
– Нигде в покое не оставят! – пробормотал Мункэ.
Серянх его услышал.
– До конца битвы я отправил бы гонца в арьергард, – проговорил он.
– Нет, – покачал головой Мункэ. – Хан никогда не спит. Так, кажется, говорят? Я-то точно сплю; значит, получается несостыковка… Строй тумены, орлок. Поручаю командовать тебе.
Серянх низко поклонился и зашагал прочь, на ходу раздавая приказы, которые дойдут до каждого тумена и каждого всадника.
Из-за толстого слоя грязи казалось, что гонец и конь – одно целое. Когда ямщик спешился, на корке появились свежие трещины. За плечами тонкая кожаная сумка, сам худющий… «Когда он ел в последний раз? – подумал Мункэ. – Ямов-то в сунских землях нет». Пока он гнался за туменами, поживиться было практически нечем – в этом Мункэ не сомневался.
К ямщику приблизились два ханских охранника. Он удивился, но вытянул руки в стороны и растопырил пальцы, чтобы обыскали. Вскрыли даже кожаную сумку – отдали желтоватые листы гонцу и швырнули ее наземь. От такой подозрительности ямщик закатил глаза. Стражники закончили и отвернулись, чтобы сесть на коней. Мункэ терпеливо ждал и даже протянул руку за посланиями.
Таких старых ямщиков хан еще не встречал – наверное, еще малость поездит, и пора на покой. Сквозь толстый слой въевшейся грязи было видно, что поездка и впрямь утомила гонца. Хан взял у него пожелтевшие листы и стал читать, недоуменно морща лоб.
– Это списки запасов из Шанду, – проговорил он. – Ты привез мне не тот пакет?
Ямщик шагнул к нему, глянул на листы и потянулся к ним. Мункэ даже не заметил тонкий нож, который старик прятал меж пальцами. Шириной он не превышал сами пальцы, так что лишь кончик мелькнул, когда ямщик рассек Мункэ горло – поперек, потом в обратную сторону. Плоть лопнула, словно растянутая ткань, на шее у хана появился белогубый рот, плюющийся кровью.
Мункэ захрипел и прижал правую руку к ране, а левой оттолкнул ямщика, да так, что повалил его на землю. Вокруг закричали от гнева и ужаса. Монгольский воин соскочил с коня, бросился на поднимающегося гонца и прижал его к земле.
Мункэ чувствовал, как тепло покидает его, как тело холодеет, словно камень. Он стоял на негнущихся ногах и цеплялся стопами за землю. Пальцы не могли закрыть рану, в глазах плескалось отчаяние. Вокруг суетились воины, кричали, носились туда-сюда, звали Серянха и ханского шамана. Мункэ видел их разинутые рты, но слышал не голоса, а лишь собственный пульс, напоминающий шум воды. Сел и оскалился: боль усилилась. Он чувствовал, как шею обвязывают обрывком ткани, как зажимают рану рукой, не давая ему дышать. Хотелось оттолкнуть идиотов, да не хватало сил. Перед глазами темнело, а Мункэ упорно не верил, что дело серьезное. Нет, боль сейчас остановят. Сейчас ему помогут. От большой кровопотери побледнела кожа. Мункэ повалился на бок, взгляд его помутнел.
Над ханом склонился потрясенный Серянх. Буквально пару мгновений назад он разговаривал со своим повелителем, который сейчас превратился в корчащуюся фигуру, правой рукой вцепившуюся в жгут на горле. От ханской крови вымокла и почернела трава.
Серянх медленно повернулся к ямщику. Пока Мункэ умирал, ямщику разбили лицо кулаками. Зубы и нос сломали, один глаз проткнули большим пальцем, а ассасин смеялся и торжествующе клекотал на не известном орлоку языке. Серянх заметил, что под грязью щеки его бледны, словно тот недавно сбрил бороду, защищавшую кожу от солнца. Ассасин смеялся, даже когда по приказу орлока его связали для пыток. Про сунцев никто не вспоминал: Серянх велел готовить горн и металлические приспособления. Монголы знают, что такое страдание и кара. Они не дадут ассасину быстро умереть.
Глава 27
Хубилай ехал по дороге в Шаоян и смотрел по сторонам. Город лежал в самом сердце империи Сун и, вероятно, вражеским нападениям не подвергался веками. Вместо крепкой стены его окружали мелкие города, за столетия слившиеся воедино. Шаоян затмевал даже Шанду, а размерами превышал Каракорум. Хубилай попробовал определить, сколько людей живет среди всех этих зданий, лавок, храмов, но спасовал перед невероятными цифрами.
Тумены изнемогали от усталости: последние семьдесят миль они двигались то рысью, то шагом, то снова рысью, стараясь максимально оторваться от преследователей. Хубилай выслал вперед легких дозорных, но, с учетом высокой скорости самих туменов, дозорные вряд ли опережали их больше чем на день. Кони и люди обессилели и перед битвой нуждались в отдыхе и хорошей еде, но во вражеском Шаояне ни того, ни другого не предвиделось.
Тумены авангарда вели коней по улице, но местных жителей не видели. Такой город не защитишь… Хубилай силился представить общество, которому не нужны городские стены, но не мог представить такого порядка и покоя.
