Иногда он останавливал меня чарующе тупым вопросом «Что вы здесь делаете?» Этот нелепый вопрос задается в соответствующей нелепой обстановке. Например, по дороге в туалет или на улице, или в любом другом месте земли, где он меня встречал. Поначалу, первые несколько раз, я тушевался, не зная, что ответить. Но затем смекнул, что нужно говорить правду, поэтому отвечал: «Я стою. Я иду. Я дышу. Я чешусь. Я зеваю. Я сейчас вас укушу». Вариации того, что я ему говорил, появлялись в зависимости от ситуации, в которой он меня застал. После этого я старался уйти от него подальше и быстрее. АГЕИЧ понял, что короткими вопросиками меня не взять, и тогда стал добивать меня тупостью на построениях, от которых мне никуда не деться. Он нависал надо мной и просил точнее высказываться о том, что я делаю (как будто не видно, что). И тогда я впадал в припадочные ступоры, с серьезным лицом раскачиваясь и повествуя всякую ересь, что приводило всю роту в состояние полного прыскающего веселья. Например:
— Они зеленые… Они зеленые… — раскачиваясь и глядя в потолок, бормочу я (еле сдерживаюсь, чтобы не засмеяться самому).
— Кто? — заинтересованно приближается ко мне командир ухом.
— Они летают… Они летают… — продолжаю я.
— Кто? Инопланетяне? — озабоченно предполагает Витек.
— Нет! Елки! — поясняю я.
— Какие елки?
— Говорю же, зеленые!
— А почему летают?
— Это ваши елки не летают, а мои могут, когда захотят!
— Отставить!
— Поздно… Слишком поздно… Они улетели…
— ???
— Но обещали вернуться.
Или приказывал написать объяснительную записку по какому-то из перечисленных поводов. На что я твердо заявлял: «Мне папа запретил писать и подписывать какие-либо документы!» И ему приходилось довольствоваться тем, что он главный герой наших будничных розыгрышей, без письменного освидетельствования.
Однажды моя сестренка и мама приехали поговорить с ним. Я давно не был дома, и они соскучились. Как им казалось, разговор по душам с командиром поможет тому, чтобы меня отпустили на денек домой. Я уже внутренне смеялся и пытался подготовить родственников к встрече с загадочным «мистером Х».
— Он неадекватный, мама. Точнее сказать, абсолютно ненормальный.
— Сынок, сделай серьезное лицо. Мы сейчас зайдем и спросим его, как человека. То, что ты говоришь, не может быть правдой.
— Мам, ты знаешь язык суахили?
— Грузинский, что ли?
— Ладно, проехали, — говорю я и пытаюсь сделать жалобно-плаксивое лицо попрошайки, тыча себя пальцем в глаз.
Мы заходим. ОНО сидит в затхлости комнатушки-канцелярии посреди огромной кучи рулонов туалетной бумаги и пьет чай из трехлитровой банки, громко чмокая тонкими губками. Его непоколебимый взгляд устремлен в стенку. В моей голове проносится мысль: «Интересно, что там сейчас показывают?» Его отрешенность продолжается и после того, как моя мама начинает говорить:
— Здравствуйте, я мама курсанта Попова. Я хотела бы узнать, как он здесь поживает? Ну и поговорить немного с вами о перспективности моего сына (Еле сдерживаюсь, чтобы не рассмеяться, но все еще стою с грустным лицом). А могли бы вы его отпустить на один денек домой? К нам родственники издалека приехали, и Саша давно их не видел…
Он и дальше увлеченно смотрит в стенку, попивая чаек. Ноль внимания. Полное неуважение, граничащее с хамством. Сестренка уже сама еле сдерживается, чтобы не рассмеяться от осознания интеллекта данной сущности, у которой в подчинении более ста двадцати человек. Она старается не встретиться со мной взглядом, иначе, зная меня, увидит смешную состроенную рожицу, и тогда мы оба упадем на пол и будем до слез смеяться.
В это время мама, пытаясь хоть как-то привлечь внимание этого странного существа, произносит:
— Тепло у вас тут. Наверное, топят хорошо?
И тут человек, до этого смотревший трансляцию прямого эфира реалити-шоу «СТЕНА», зашевелился. Произношение мамой этих ключевых слов что-то включило в механизме киборга, потому что зашевелился — это слабо сказано. Он глубоко задышал, как будто только что задерживал на время дыхание. Захлопал ресницами. Привстал. Затем снова сел. И снова привстал. Походил по комнате туда-сюда с лицом пророка. Снова присел. Отхлебнул чай. Почмокал тоненькими губками. Снова привстал и, глядя на нас, изрек с видом передовика коммунистического труда, который гордится своими заслугами:
— ДА! (пауза) И трубы у НАС! (пауза) ШИРОКИЕ!!!
И, выкатив наружу свои малюсенькие глазки, убежал из каморки. Я начал гоготать, схватившись за живот:
— Мама оставь меня с ним. Ты же видишь, как нам тут весело.
Сестра тоже заливисто смеется.
— М-м-да-а-а, — говорит она сквозь слезы, стараясь не размазывать потекшую тушь для ресниц. — Не представляла я, что все так плохо. Что все так запущенно…
Но вернемся ко мне настоящему, в углу.
По моим наблюдениям, обоев в углу не оказалось, а бетон был скрыт деревянной обивкой. Поэтому мне скоро наскучило такое однообразное существование, и я предпринял ряд решительных действий. Напевая громко заглавную музыкальную тему из кинофильма «Миссия невыполнима», я со шпионским видом, плотно прислоняясь к стене, аккуратно начал двигаться вдоль нее, словно по узкому карнизу высотного здания. Каждое движение выверено и четко, будто мне грозит опасность упасть с огромной высоты. Похожее я видел в фильме «Эйс Вентура», с Джимом Керри в главной роли. Помню, смеялся до слез, примерно так же, как сейчас дневальный при виде моих «джеймсбондовских выходок».
Командир как загипнотизированный кролик смотрел на это действо под музыкальное сопровождение с явно фальшивыми нотками. Побыв некоторое время в таком оцепенении, АГЕИЧ резко дернулся в мою сторону и навис надо мной, словно стервятник в нескольких сантиметрах от моего лица, обдавая зловонным дыханием. Я закрыл глаза и с силой вжался в стенку. Мне почему-то подумалось: «Либо поцелует, либо укусит».
— Курсант Попов! — запищала резиновая уточка в легких ВИТЬКА, — встаньте на место, обратно в угол!
Изнутри меня безумно распирает заржать ему в лицо, но я сдержался и, не открывая глаз, произнес фразу, которая стала после этого крылатой: «Как вы меня видите, если я вас не вижу?»
— Наверное, все дело в одежде? — предположил я, снял ее всю, по-быстрому кинув на пол, и убежал. В прыжке, перевернувшись через левое плечо и сверкнув голым задом, я упал плашмя и уполз куда-то в сторону. Командир в шоке пронесся мимо и через минуту вернулся к своему щитку и плачуще-смеющемуся дневальному с соплями на подбородке и красным от сведенной улыбки лицом.
Я лежу на кровати и держусь за решетку спинки панцирной лежанки. Наполовину просунув натянутое и от этого азиатское лицо с узким разрезом глаз через прутья, я смотрю на АГЕИЧА, ковыряющегося в электрооборудовании и декламирую громко Лермонтова с китайским акцентом «русского» жителя приморского края, той части, что ближе к границе с Поднебесной.
— Моя сидеть за решеткой! (Пауза)— В темница сырой! (Пауза)— Вскормленный в неволе! (Пауза)— Орел молодой! БАНЗАЙ! АСИСЯЙ!
Прокашлялся и продолжил:
— Пусть всегда будет солнце!!— Пусть всегда будет небо!!— Пусть всегда будет ВИТЬКА!!— Пусть всегда буду я!!
Яркая вспышка прервала мои бунтарские изречения из глубокого подкроватного подполья. Раздался громкий хлопок, ВИТЕК отлетел на несколько метров и приземлился на спину, сжимая в ладони остатки оплавившегося инструмента. Скрещенные ноги, поджатые к груди и полусогнутые руки, не шевелились, застыв, как у таракана, умершего от передозировки дихлофоса. От тела шел дымок, будто от ТЕРМИНАТОРА, прошедшего временной барьер в предутреннем стылом воздухе.
— Умер, — подумалось мне.
— Жаль, — подумалось снова.
— Вру, — опять подумалось. — Не жаль.
В воздухе запахло паленым волосом. Из щитка с треском посыпались искры, и погас свет — по возгласам с других этажей стало понятно, что везде.
Силуэт АГЕИЧА в зимних сумерках закашлялся и зашевелился. Оглушенный дневальный так и остался стоять как вкопанный. А я выбрался из своего укрытия и медленно, под шумок, слился из роты.
Свет починили только на следующий день после обеда. А за это время, пока властвовала тьма, случились следующие события.
Посадить в кромешной тьме всех за уроки не получалось — слишком много желающих было играть в прятки и дебоширить. Ориентируясь только на звук, подполье в шарфах, намотанных вокруг головы наподобие маски ОМОНовца, первым делом уничтожило такое остаточное явление света, как фонарики. Остался только один источник света, с которым не желал расставаться командир. Кое-как дожив до семи вечера, он решил, что лучше этот зоопарк покормить и громогласно пропищал: «Выходи строиться на ужин!»
