Женщина навела последний штрих на безымянном пальце левой руки, отложила пилку и только после этого, взглянула на соседа по столику:
— Вы не в моем вкусе.
— Зато вы в моем, — Б. О. развалился на стуле и закинул ногу на ногу. — Поговори со мной, господин Филонов, а то мне скучно и одиноко этой ночью... Ничего, что я так невзначай соскочил на "ты"?
— Ничего, — с деланным безразличием в голосе произнесла женщина; актриса она была неплохая, но Б. О. почувствовал, как она напряглась. — Но ты обознался, приятель. Точнее сказать, у тебя поехала крыша. Ты что, не в состоянии отличить мужчину от женщины?
— Это неважно, Илья Соломонович, неважно, — усмехнулся Б. О. — Впрочем, давайте я буду вас называть Ильей Соломоновной. По-моему, так будет точнее по смыслу.
Трансвестит, услышав свое имя, настоящее по всей видимости, вздрогнул.
— А что важно? — спросил он ледяным тоном.
— Важно для начала то, что ты был некоторое время господином Филоновым. И в этом качестве, то есть в качестве генерального директора одного симпатичного ТОО, подписывал кое-какие бумаги.
Трансвестит согнул пальцы, оценил состояние своего маникюра и натянуто улыбнулся:
— Хорошо. Поговорим.
— Говори.
— Не здесь. Тут слишком много народу. К тому же меня знают. Наша беседа может быть неверно истолкована.
Они прошли в подсобное помещение, заставленное ящиками с бутылками, свернули в узкий коридор, освещенный тусклой лампочкой, остановились у обитой деревянной рейкой двери.
— Прошу, — галантно посторонился трансвестит и толкнул дверь.
Это была тесная подсобка, где стоял плотный запах половой тряпки. Ведра, веники, швабры, деревянные стеллажи с множеством пластиковых банок из-под моющих средств, несколько больших мешков с опилками, которыми перед уборкой больших помещений посыпают пол, — все это проясняло природу запаха: они попали в клетушку уборщицы.
Б. О. шагнул за порог, осмотрелся, снял с плеча сумку, аккуратно поставил ее в угол.
— Очень мило, — довольным тоном произнес он. — И нет лишних ушей.
— И заметь, лишних длинных носов, которые лезут куда не следует...
Конец фразы Б. О. уже не разобрал, потому что получил сильный удар в затылок и упал вперед.
Мешок с опилками спас его, иначе он протаранил бы головой стеллаж. Он успел развернуться и увидел, что их трое: крепкие ребята в кожаных куртках. Где-то за их спинами маячило лицо трансвестита.
Трудно сказать, сколько он провалялся на полу. Остро саднила левая бровь — старая травма, полученная однажды ночью у киосков, когда он неосторожно попросил дать сдачу. Больше крови, кажется, не было: ребята били профессионально, стараясь не оставлять видимых следов.
С протяжным скрипом открылась дверь.
— Сам выметешься или тебе помочь? — вежливо осведомился трансвестит.
— Сам, — Б. О. сел на полу, потом с трудом поднялся на ноги.
— Не приходи сюда больше.
—Не приду, договорились. — Он достал из кармана платок, промокнул бровь. — Зря ты это... Меня нельзя бить.
— Это почему?
— Ты не поверишь... Один мой приятель этого страшно не любит.
— И где же он прячется? — Трансвестит с улыбкой обвел взглядом комнату.
— Никто толком не знает... Но он в конце концов всегда приходит рассчитаться. Ей-богу. Не было еще ни одного случая, чтобы он не пришел. — Б. О. отвел руку с платком от лица.
На белой ткани расплылось красное пятно. Б. О. посмотрел на него, усмехнулся какой-то своей тайной мысли и бросил платок в мешок с опилками.
— Немного намусорил я у вас, — извинился он.
— Ничего. Тут приберутся. Приводи себя в порядок и вали. Я сейчас вернусь. Схожу позвоню.
— Две минуты, не больше. — Б. О. подошел к стеллажу, на вертикальной стойке которого был укреплен на двух гвоздях осколок зеркала. — М-да, жалко бровь, — расстроенно произнес он, разглядывая свое отражение.
— Две минуты, — предупредил трансвестит, удаляясь по коридору. — Я уже включила счетчик.
— Это я его тебе включил, пидор, — тихо сказал Б. О., прислушиваясь к звуку затихавших шагов. — За две минуты поручиться не могу, но десяти вполне хватит.
Он двигался быстро и на удивление ловко — в его-то состоянии. Первым делом осмотрел стеллажи с моющими средствами и, видимо, остался доволен подбором жидкостей. Потом опустился на колени, откинул клапан сумки, осторожно извлек из бокового кармашка плоскую бутылочку с какой-то прозрачной жидкостью.
Повертел головой, заметил на стеллаже кусок белой полотняной простыни, скомкал его и тщательно смочил жидкостью.
Вынул окровавленный платок из мешка с опилками, сунул в карман.
Вернулся к сумке, достал из нее пузырек с каким-то гранатового оттенка порошком, сыпанул немного вещества на тряпку.
Порошок начал впитываться, растворяясь во влаге. Тряпку Б. О. осторожно уложил в мешок, отошел на шаг и сказал:
— Значит, так. Опилки займутся быстро. Потом потихоньку стеллажи. От них огонь должен уйти к потолку... Справа отдушина, это хорошо, там очень хорошая тяга, — помолчал и удовлетворенно выдохнул: — Я думаю, проблем возникнуть не должно.
— С кем это ты тут якшаешься? — раздался за спиной голос трансвестита.
— С духами.
— Вот-вот, вознеси им хвалу, что дешево отделался.
— Именно это я и имел в виду.
Провожаемый удивленными взглядами публики, Б. О. проследовал к выходу.
— Илья Соломоновна! — окликнул он трансвестита, который уже присаживался к своему столику. — Ты права. Я больше не приду сюда. Зато скоро сюда наведается мой приятель. И ты сама ко мне придешь, — бросил короткий взгляд на часы. — И очень скоро. Минут так через сорок я буду тебя ждать.
Трансвестит расхохотался, уселся на место и возобновил занятие маникюром.
А огонь в этот момент уже жил: материя была основательно пропитана нитроглицерином и присыпана марганцовкой, соединившись, эти вещества начали бурно выделять кислород, от которого вспыхнуло полотно, и огонь медленно пополз по опилкам.
* * *
Когда минут через сорок у входа в заведение возникло чрезвычайно живописное столпотворение и в клубах дыма заметались педерасты, никто в суматохе не обратил внимания на человека с разбитой левой бровью, прохаживавшегося неподалеку и внимательно наблюдавшего за развитием событий.
Вид у него был такой, словно он здесь, в дыму, назначил кому-то свидание и все никак не мог различить в орущей и отчаянно жестикулирующей толпе своего знакомого. Вдруг он всплеснул руками — ну наконец-то! — и взял под локоток женщину в белом пиджаке, которая, согнувшись в три погибели, заходилась отчаянным кашлем. Человек с разбитой бровью проводил ее за угол, где стояли неприметные "Жигули", открыл заднюю дверцу, оглянулся и ударил ребром ладони жадно глотавшую чистый воздух женщину куда-то пониже уха. Та обмякла. Человек с разбитой бровью впихнул ее на заднее сиденье, сам сел вперед и сказал женщине за рулем:
— Дави на газ.
Бася не спешила сделать это. Несколько секунд она пристально вглядывалась в лицо нового пассажира, потом развела руки в стороны.
— то было гениально сделано. — Она включила передачу, и машина резко тронулась с места, едва не сбив какое-то метнувшееся ей наперерез существо с пылающей головой.
К счастью, Бася сумела вовремя затормозить — огнеголовый, широко раскинув руки, рухнул на капот.
Б. О. вышел из машины, протянул руку и резким движением содрал огненный шар с головы безумно орущего существа. Какое-то мгновение он держал огненный шар на вытянутой руке, любуясь клубящимся пламенем. Потом распустил пальцы, огонь упал на тротуар.
— Я тебя оштрафую, придурок, — сказал Б. О., пинком ноги сбрасывая с капота зычно воющего трансвестита. — Таская такие шиньоны из перьев колибри, ты вопиюще нарушаешь правила пожарной безопасности.
3. Между двух огнейДорожный откос, полого сбегавший с насыпи, на которой прохладно и матово поблескивали жилы железнодорожного пути, был густо замусорен смятыми пластиковыми стаканчиками, обрывками сальных газет и ветхими тряпками.
Люди частенько забредали сюда — в основном, разумеется, мужчины, — но такое случалось, как правило, днем или ранним вечером. Приходили группами, человека по три-четыре, присаживались на корточки, стелили газетки, раскладывали на них хлеб, аппетитную краковскую колбасу, пили водку из белых стаканчиков. Умиротворенные внутренним теплом и укачанные неспешным разговором, они тускло смотрели на скользившие мимо поезда, иногда жгли костер на ровной площадке, куда стягивалась поглазеть на огонь грузная от распиравшего ее любопытства бузина. Так они подолгу сидели на двух толстых бревнах, но никогда эти пикники по соседству с грохочущей железной дорогой не затягивались за полночь.
