Сделка состоялась. Он возвращался счастливым. Еле допер до подъезда сумку с продуктами. Не забыл купить цветы для Иды. Она верила в него, и он оправдал ее надежды. С директором издательства они подписали договор на следующий роман. Процесс пошел. Они больше не будут голодать!
Он прождал ее весь день и весь вечер, не прикоснувшись к еде. Надо быть достойным королевы!
Она часто приходила поздно, но в первом часу ночи он начал беспокоиться. Позвонил на телестудию. Никто не ответил.
Не знал, что и думать. Ходил из угла в угол. Свет не включал, время от времени всматриваясь в черный проем окна.
В третьем часу он лепетал себе под нос девиз английского писателя Пристли: «…иди к столу, какое бы ни было у тебя настроение, прими холодный вызов бумаги и пиши».
Он включил настольную лампу. Сел за машинку.
«Она мне опять изменила. На этот раз я поклялся, что убью!» – так он начал свой второй роман.
Ида позвонила в пять часов утра.
– Не волнуйся. Сейчас приеду, – пообещала она измученным голосом.
– Где ты? Я возьму такси! – крикнул он в трубку. – У меня есть деньги! Я получил!
– Ничего не надо.
Она едва ворочала языком и никак не отреагировала на его сообщение о деньгах. Только повторяла:
– Не волнуйся! Не волнуйся!
– Ида, ты пьяная! – догадался он. – Скажи, где ты находишься? Я приеду!
– Меня привезут! – Она повесила трубку.
Вошла, не глядя на него. Сбросила на пол старенькую, потертую на локтях вельветовую куртку. Посмотрела на банку с цветами. Ухмыльнулась.
– Опять цветы?
– Для тебя…
– Выкинь их в помойное ведро!
– Что случилось?
Она оставила его вопрос без ответа. Пошла принимать душ.
Они сидели по краям маленького полуразвалившегося столика, покрытого выцветшей хозяйской клеенкой. Они сидели, вжавшись в дерматиновые спинки стульев.
Ида, закутавшись в халат, закинув ногу на ногу, курила. Это была обычная поза королевы. Вот только руки сегодня дрожали.
– Я продал роман.
– Молодец.
– Вот деньги…
Он придвинул к ней худенькую пачку долларов.
– Оставь их себе.
Пачка долларов поплыла обратно.
– Ты меня полгода содержала.
– Красиво звучит.
– Я не понимаю…
– Что тут понимать? – Она задрала подбородок и презрительно опустила ресницы.
Напротив стоял сервант с разбитым зеркалом. Ее прежняя постоянная маска была безжалостно разрезана паутиной его осколков.
– Пришлось переспать с Дерьмом Иванычем. Накачалась водкой, чтобы не так противно… Иначе никак! С мужиков он берет деньгами, а баб трахает. Лучше бы, конечно, наоборот. Но он, к сожалению, не гомик!.. Антон, прошу тебя! Не надо!
Он сидел, запрокинув голову к потолку, и задыхался…
Их тесное ложе стало еще тесней. Они старались не касаться друг друга телами.
– Знаешь, я ведь больше не смогу с тобой… – признался он.
– Но с ней ведь мог! Она тебе изменяла, а ты трахал! Она изменяла, а ты трахал!
– Ты надеялась на это? Правда? Надеялась? Потому и решилась! Плясала перед ним фламенко!
– Дурак! Что ты выдумываешь! Это было как на приеме у гинеколога!
Антон застонал от боли.
В темноте страдание становится невыносимей.
Он покинул узкое продавленное ложе, которое еще вчера ему казалось самым мягким и самым пленительным в мире. Включил настольную лампу. Сел за машинку.
Она подошла сзади. Провела ладонью по его щеке.
– Прости меня! Ведь ей прощал. У нее была похоть. Я хотела, чтобы наша жизнь…
– …превратилась в ад!
– Нет! – закричала Ида.
– Не надо ничего объяснять!
– Значит, ты ее любил, – сделала она вывод. – А меня не любишь.
– Что ты понимаешь в любви? – прохрипел он. – Любовь – это когда прощают измены? Когда ползают на брюхе перед своей избранницей? Нет, это не любовь. Это рабство. Слава Богу, я больше не раб! Ты ведь сама разбила мои цепи. Поила, кормила полгода. Учила уму-разуму. Заставила писать романы. Ты решила, что я тебе всем обязан, а значит, не взбрыкну? Одного ты не учла. Я не смогу больше быть рабом. Ни твоим. Ни чьим-то.
Ту ночь она провела на полу. Впервые он слышал, как Ида молится. Впервые видел крест с распятием и четки в ее руках.
Он тоже не спал. С фанатичным упрямством долбил по клавишам машинки. Его злило, что даже орудием производства он обязан ей. Ничего не нажил за тридцать два года. Одни воспоминания. Старенькая машинка не выдержала накала страстей. Из строя вышли две литеры. Антон уже не обращал внимания на подобные пустяки.
Наутро Ида попросила:
– Сходи со мной в костел.
– Я некрещеный.
– Не имеет значения.
– Не хочу.
Ее опухшие за ночь глаза были неподвижны. Бледная и сутулящаяся, она походила на несчастную падчерицу из сказки, терпящую издевательства и побои от самодурки-мачехи. Никак не на королеву.
Натянув на плечи куцую, вытертую на локтях вельветовую куртку, Ида вдруг бросилась к нему на шею.
– Прости меня, Антоша! Прости!
Он холодно отстранился. Она поцеловала ему руку и, медленно шаркая ногами, направилась к двери.
Антон не стал ее дожидаться. Уходя, начертал короткую записку:
«НЕ ИЩИ МЕНЯ!»
Сретенка прощалась с ним первым майским дождем. Он шел вниз по бульварам, прижимая к груди полиэтиленовый пакет с рукописью, оберегая ее от дождя. В кармане лежали деньги на покупку новой машинки и на первое время. Всего ничего.
Костю, двоюродного брата Маргариты, он не видел со школы. Помнил еще совсем пацаном, у которого собирались рок-меломаны. В школе они не дружили. Антон был увлечен литературой, выпускал стенгазеты. Костя занимался спортом, прыгал с парашютом, собирался в десантные войска. Родители показали ему десантные войска! Шла война в Афганистане. Еремина снарядили в Москву к родственникам. Там он поступил в юридический институт. Марго утверждала, что не обошлось без родственных хлопот. Впрочем, она еще в школе начала относиться к кузену предвзято, язвила по любому поводу.
Родственных отношений они не поддерживали. И казалось, что Костя навсегда исчез с его горизонта, хотя в блокноте у Антона был записан московский адрес Еремина: Маргарита постаралась еще в эпоху экспедиторства, когда гонял в Москву. Так, на всякий случай. Вот случай и представился. «У него, наверно, жена и куча ребятишек, а я тут припрусь со своими болячками!»
Широкоплечий брюнет, открывший ему дверь, долго изучал незнакомца в мокрой одежде. Незнакомец прижимал к груди полиэтиленовый пакет и добродушно улыбался.
– Мы знакомы? – недоумевал Еремин.
– А ты, Костян, еще «Пинк Флойд» слушаешь?
– Господи! Антоша! Что же ты без зонта в такую погоду? А Марго с тобой?
Исповедь состоялась за бутылкой водки, которая у хозяина всегда имелась в припасе. Разве может быть мужской разговор по душам без нее, без родимой?
– А я вот, брат, до сих пор в холостяках, – признался Костя. – И ничего, не горюю. Живи пока у меня, а потом что-нибудь придумаем!
Он поселился в однокомнатной квартире следователя. Спал и работал на кухне. Тесновато им было вдвоем, и Полежаев несколько раз порывался снять какое-нибудь жилье, но Костя не позволял.
– Зачем тебе лишние траты? Накопи на собственную квартиру – и тогда съезжай! – мудро рассуждал Еремин.
А популярность Иды Багинской росла с каждым днем. Антон не смотрел телевизор. Зато Костя втайне от писателя наблюдал за взлетом его подруги.
Однажды, уже зимой, он поздно вернулся из театра, и Костя встретил его словами:
– А у нас гости!
«Неужели Марго? Только этого не хватало!»
Он ошибся. В комнате на тахте сидела королева, неизвестно как нашедшая его.
Он сел напротив в кресло. Еремин деликатно уединился на кухне.
Она не могла наглядеться, лаская взглядом. Молчала. Ждала, что он скажет.
Он сказал:
– Зачем?
– Сегодня ровно год, как ты прилетел. Помнишь тот вечер?
– Зачем ты пришла?
Она заплакала.
– Я люблю тебя…
– Я хочу все забыть…
– Но я люблю тебя!
– Мне надо работать. Извини.
Он встал. Ида бросилась к нему. Повисла на шее.
– Прости! Прости меня!
Он молчал.
– Я купила квартиру, – тихо сообщила она. – Там же, на Сретенке. Поедем! Не надо никого стеснять! Ты – мой! Ведь все для тебя! Для тебя – пойми!
– Мне надо работать. Пусти! – Он разжал кольцо ее рук.
И жалкая, беспомощная королева вновь опустилась на тахту.
Он вытащил Еремина из кухни и сел за машинку. Теперь у него была новая машинка, электронная, фирмы «Оливетти». И работала она тихо, чтобы не потревожить чей-то сон.
– Упрямый ты осел, Полежаев! – выдал ему после ухода телезвезды Константин. – Такая девчонка встречается одна на миллион!
– Бери круче! – ухмыльнулся тот. – Одна на двести миллионов! Если учесть всех телезрителей!
– Боже! Какой идиот! Почему она не полюбила меня?
