специфичное понимание семейного счастья.
В той части «Дневника», которая до сих пор пылится рукописью во французских архивах, четырнадцатилетняя Маша писала о сокровенном:
«Пьянство – это тот порок, который я предпочитаю у мужчин. Я хотела бы, чтобы у моего мужа был именно этот порок, а не какой-нибудь другой. Пусть он напивается как свинья, лишь бы он любил меня и был мужчиной в тот момент, когда не пьян».
И еще, в те же дни:
«Если бы я была мужчиной, то провела бы жизнь в конюшне, на скачках, в тире, немного в салонах, под окнами возлюбленной и, наконец, у ее ног. Тысячи приключений, преград, невозможных вещей, схваток. Бог сделал меня женщиной, чтобы помешать мне делать те глупости, которые я хотела бы делать. Все женщины были бы влюблены в меня, а так как, в конце концов, я полюбила бы только одну, то я сделала бы несчастными очень многих».
Я же говорю – абсолютно женское чтение. Они, женщины, собственно, и вознесли Марию на вершину всемирной славы.
При этом, понятно, что одного дневника было мало, поэтому родилась талантливая художница Мария Башкирцева. Как это вышло?
Барышня и впрямь любила рисовать и рано обнаружила способности выше средних.
Несколько лет, проведенных за границей, девочка, превратившаяся уже в хорошенькую девушку, использовала сполна, чтобы наблюдать жизнь.
И она ей не понравилась. Тщеславие и самолюбие росли вместе с ней. Маша понимала, что из бедности (а ее семья всегда жила не по средствам и не вылезала из долгов и финансовых скандалов) можно выбраться, только став немыслимо известной, а значит, богатой.
У Бориса Акунина в сборнике «Нефритовые четки» есть рассказ «Из жизни щепок», в котором он ярко вывел Марию из-под Диканьки в образе Маши Сердюк, начинающей художницы, мечтающей о Париже. Дав своей героине малорусскую фамилию, Акунин даже уменьшительное имя Муся ей прилепил. Чтобы те, кто понимает, не сомневались.
Ради «столицы мира» и своей студии в мансарде Муся готова быть любезной с кем угодно. Цель оправдывает средства.
Описывая «трескотню» Муси Сердюк, писатель несомненно ориентировался на дневник Муси Башкирцевой.
Мария Сердюк говорит:
«…Я репродукцию видела – “Завтрак на траве” называется! Когда эту картину выставили напоказ, весь Париж был фраппирован. Одно дело – обнаженные нимфы или одалиски, а тут двое современных мужчин, скатерть с бутылками и рядом, как ни в чем не бывало, совершенно голая мадам, чуть подальше – еще одна. – Барышня схватила со стола первый попавшийся листок, перевернула и стала набрасывать карандашом расположение фигур. – Пикник за городом. А женщины, натурально, легкого поведения. Какой эпатаж!»
Самой девушке, конечно, не светила знаменитая Академия. Туда ханжеские французские нравы не позволяли поступать женщинам. Один из самых знающих биографов Башкирцевой Александр Александров по этому поводу сообщает:
«Академия Жулиана была единственным местом, куда принимали учиться живописи девушек и то отдельно от мужчин, которые занимались этажом ниже. Несмотря на это, в Академии Жулиана практически не было француженок, у него учились англичанки, швейцарки, норвежки, шведки, испанки, американки, и, как мы теперь знаем, русская девушка Мария Башкирцева».
Акунинская Маша Сердюк, безусловно, раскрывает облик своего знаменитого прототипа во всей глубине. Вот смотрите, Башкирцева записывает в 1877 году в дневнике:
«Я решила остаться в Париже, где буду учиться и откуда летом для развлечения буду ездить на воды. Все мои фантазии иссякли: Россия обманула меня, и я исправилась. Я чувствую, что наступило, наконец, время остановиться. С моими способностями в два года я нагоню потерянное время… Это решение не мимолетное, как многие другие, но окончательное».
А у Акунина так:
«– В Париже обстригу себе волосы – совсем коротко, как у вас, – жарко дыша, зачастила Мавра. – Стану носить мужскую шляпу и панталоны, буду курить сигары и переделаю имя на французский манер. Я уже придумала: Maurice Sieurduc. Вы знаете, что такое Sieurduc?
– Знаю, – с серьезным видом кивнул Эраст Петрович. – Это означает “Господин герцог”.
– Каково? Это вам не “Мавра Сердюк”».
Вот вам и герцог Гамильтон проклюнулся. Очень тщательно подошел к работе над образом господин Чхартишвили.
Не будем слишком уж увлекаться рассказом о том, как Маша Башкирцева училась в Париже, как творила. Скажем только, что за шесть с небольшим лет она нарисовала около 150 картин, большая часть которых пропала в огне Гражданской войны на Украине, оставшись в родовом поместье Башкирцевой.
Лично автору этих строк картины ее нравятся, но автор не специалист в живописи, и его мнение – не в счет.
Маше не повезло – туберкулез, чахотка, так тогда называли эту болезнь, была социальным бедствием, по сравнению с которым меркнет нынешняя пандемия коронавируса. Чахотка «сожгла» молодую, полную честолюбия и горячих мечтаний девушку за семь лет.
Первый раз она почувствовала свою болезнь после богомолья в Киево-Печерскую лавру. Думала простуда, оказалось – беда. Она скончалась промозглой парижской осенью. И, возможно, никто б не узнал ее имени, не приди ее семье в голову напечатать Мусин дневник, изрядно, при этом его, как говорят литературоведы, кастрировав и видоизменив.
«Дневник» попался на глаза лечившейся во Франции Любови Гуревич, дочери известнейшего российского педагога и просветителя. Приехав домой из Парижа, она в 1887 году пишет о Марии Башкирцевой статью и переводит отрывки из «Дневника».
Статья о М. Башкирцевой напечатана в «Русском богатстве» (1888, № 2).
Надо сказать, что Гуревич просто «заболела» судьбой несчастной художницы. На долгие годы она стала проводником ее «Дневника», ее картин, ее судьбы в российском женском обществе. И снова-таки подивимся разности восприятия женского и мужского одного и того же предмета.
Известный адвокат и писатель А.Ф. Кони отцу Любови Гуревич 1 августа 1887 года:
«…я читал отрывки из дневника Башкирцевой и жалею, что Любочка (которой я очень симпатизирую) переводит это больное, гнилое, страдающее преждевременным истощением произведение раздутой знаменитости. Наша литература ничего бы не проиграла от отсутствия этого перевода. Видите – я говорю не стесняясь, как подобает по дружбе».
Мы уже говорили, что Марина Цветаева восторженно отнеслась к Башкирцевой и ее истории. Сила таланта Цветаевой, пробивная способность и возможности Гуревич (ее дядя был комендантом Кремля) сделали первый шаг в раскрутке имени Башкирцевой.
В наши планы не входит судить, насколько они были правы.
Но трудно не согласиться с биографом Марии Башкирцевой, который утверждал со своей колокольни знатока темы:
«Она так и осталась автором фальсифицированного дневника, который, впрочем, читает уже не одно поколение, и автором нескольких картин, вполне эпигонского толка, притом эпигонкой она была третьестепенных художников Салона, вроде ее учителя Родольфа Жулиана, его приятеля Тони Робера-Флери
