Устыдившись собственного поведения, он возвращается в комнату. Быстро раздевшись, укладывается спать. Лучшее лекарство от стресса — сон.
А она уже не плачет. Ванна — не океан и не море, чтобы ее подсаливать слезами. Обида прошла, анаконда, обвившая грудную клетку тугими кольцами, задремала, расслабив ленточные мускулы. Теперь можно дышать, можно вновь любоваться миром. Мир для того ведь и создан, разве нет?..
Вода гремит подобием крохотного водопада. Мореплаватели прикладывают к глазам козырьки ладоней, спешно отворачивают в сторону. Крышка от мыльницы, самонадеянный дредноут, неосторожно приближается к мощной струе и тут же идет ко дну. Даже в этом небольшом водоеме жизнь подчас сурова. Ужас теснит красоту, и последней непросто выйти в победители. Но она все-таки выходит.
Ирина быстро достает со дна утопленную мыльницу, водружает в док — плетеную корзинку, в компанию к куску пемзы и свернутой в клубок мочалке. Все члены экипажа спасены — лишь чуточку хлебнули воды, ошарашено озираются, не веря в столь чудесное избавление. А Ирина занята уже другим. Ладонь с шампунью она подставляет под струю водопада, и ванна быстро заполняется пеной. Пузырчатая масса искрится под стоваттными лучами, снежными холмами лепится к согнутым ногам. Точно два острова колени торчат из воды, вокруг каждого кружевное белое жабо. Вот так и они с Германом. И никакие они не множества, они — острова. Он — остров, и она — остров. А между ними широкая полоса воды. Пролив Лаперуза. Можно пускать друг к другу кораблики, обмениваться световыми сигналами и не более того.
Ладонями она гонит волны, поднимает маленькую бурю. Ничего не меняется, лишь пены чуть прибывает, а колени становятся блестящими, точно лысины стареньких вельмож из чеховских кинолент. Настенное зеркало покрывает антарктический туман. Оно ничего уже не отражает, оно — само по себе. Если чуть прищуриться, можно увидеть в нем самые причудливые фигуры. Некоторые из них даже способны передвигаться. Но сегодня смотреть в зеркало не хочется. Из головы не выходят слова Германа о сомножествах. Видимо, в чем-то он прав. Они соприкасаются каждый день, а общих точек у них почему-то нет. Семейный свитер вязать не получается, и длинное, дремлющее на груди тело анаконды, вновь начинает пробуждаться.
Ирина разгоняет пену и глядит на собственное тело. Еще одно из сотен крохотных "дежа вю". Смешно, но когда-то она искренне любовалась своим телом, почти восхищалась, наперед предчувствуя восторг того, кому все это достанется. Каким счастливцем представлялся плывущий к ней под алыми парусами герой. Он пребывал еще в пути, но за мужество и терпение, за жестокие шторма ему уже готовили щедрый приз. Везунчик, он даже не представлял — какой! Не смел надеяться, что приз этот будет носить на руках. Бережно, трепетно, всю свою жизнь. Глупая, наивная дурочка…
Ирина колышет воду, и вместе с ней колышутся очертания ее утонувшего тела. Ноги сливаются в единое целое, и вот она уже русалка. Красивая, сильная, волею судьбы упакованная в эмалированную ванну.
Ирина выбирается из воды, выдергивает из слива пробку. Обмотавшись полотенцем, выскальзывает в коридор.
Еще светло, но Герман, конечно, уже спит. Он всегда быстро засыпает, когда расстроен. Своеобразная защита организма от обид, от ежедневной инфляции. У нее так не получается, у нее все наоборот. Стресс вызывает бессонницу, и она бродит кругами по комнате, как дремлющий одним полушарием дельфин. Дельфинам нельзя спать. Они дышут воздухом. Если заснут, могут утонуть и никогда больше не проснуться. Поэтому, бедные, они только дремлют. То левым полушарием, то правым. И плавают попеременно — то по часовой стрелке, то против.
Ирина приближается к окну. За ним двор с тополями и редкой сиренью. Сирень каждую весну обламывают на букеты, и потому тополиного пуха все больше, а сиреневого цвета все меньше. Скоро букеты будет делать не из чего, тогда, наверное, возьмутся за тополя.
Налетает ветер, полиэтиленовый пакет раздутым шариком поднимается ввысь и застревает в ветвях. Мимо по тротуару бредут трое: с багровым лицом мужчина, за ним женщина с авоськами, на отдалении зареванный карапуз. Еще одна семья. Еще три острова в океане…
Ирина вспоминает, что так, кажется, назывался какой-то роман у Хэмингуэя. Герман любит Хэмингуэя, а она нет. Хэмингуэй ходил смотреть бой быков, радовался крови. Она такие вещи не переносит. Но роман такой у него точно был. Что-то и где-то она об этом слышала.
Ирина отходит от окна и не сразу отыскивает в шкафу нужную книгу. Забираясь с ногами в кресло, включает торшер и начинает читать "Острова в океане". Ей чудится, что монолог Германа будет продолжен, что-то важное она наконец откроет и поймет, но, увы, книга совсем о другом. Чужая война, столь не похожая на нашу, — сытая, с дорогими напитками и непременными сигарами, — совершенно не задевает. Ирине становится скучно, она листает быстрее. Сначала к середине, а потом и к концу. Увы, книга и впрямь о чужом, постороннем, непонятном.
Она со вздохом откладывает пухлый томик, накинув на ноги плед, задумывается. Проходит минута, другая, и Ирина ловит себя на том, что улыбается. Ей снова становится хорошо. Беспричинно и потому особенно остро. Возможно, и Герману сейчас хорошо. Он спит и отдыхает во сне от нее. Может быть, играет с друзьями в футбол. Ноги его чуть подергиваются, наверное, он каждую минуту забивает голы. Она смотрит в пустоту, а за тюлевой занавеской, точно на театральной сцене, одно за другим зажигаются окна противоположного здания. Это безумно красиво. Артисты возвращаются с работы домой, наскоро гримируются и начинают играть главную роль своей жизни. К островам приделывают моторчики, в землю вкапывают мачты с парусами, кто-то пытается засыпать проливы щебнем и глиной, кто-то строит плоты и паромы. Как обычно у кого-то получается, у кого-то не очень. Островам в океане сложно перемещаться. Они как зубы корнями уходят в далекое дно, и десна держат крепко. Очень и очень крепко. А у Хэмингуэя почему-то про это ничего не сказано. А жаль. Название такое хорошее. Грустное…
г. Екатеринбург, 1996 г.
Михаил Бару
Экклезиазмы
Стихи, фразы, выражения и просто слова (1989–1999)
ИЗ КНИГИ «ВЕРБЛЮЗ»
Осень
(обрывок)
… чуть горьковатый запах прелых листьев,
которые взметает толстый дворник
с свирепым выражением лица
под сдвинутым на лоб засаленным треухом,
с цыгаркой измусоленной в зубах,
кривых и длинных, словно ятаганы
жестоких и турецких янычар,
берущих приступом славянское селенье
в поры, когда уж мирный хлебопашец,
собрав свой небогатый урожай,
играет свадьбы, водку пьет и веселится,
и парни бойкие смущают молодух
частушками уж больно озорными,
и в лес с лукошками уходят поутру,
чтоб бегать друг за дружкой, целоваться,
вдыхая полной грудью прелых листьев
чуть горьковатый и прощальный запах…
***
Как хорошо, где нету нас!
Там есть кокос и ананас,
Там завсегда играет джаз,
Большой ассортимент колбас,
(И с подогревом унитаз),
Вино и женщины там — класс!
Там, что ни чувство — то экстаз!
Всему там радуется глаз
Лишь потому, что нету нас!
***
… сотрудник неподкупного ГАИ,
тянущий длань бездонную за взяткой
в раздолбанный и гязный «БМВ»,
с дешевой проституткой на сиденье,
готовой полюбить за кружку пива,
лишь только бы ей справиться с похмельем
после вчерашней дружеской попойки
с ребятами из фирмы «ХренИнвест»…
***
Все короче радости, все длинней печали,
Неужели это нам черти накачали?
Неужели все это перст слепой Судьбы?
Или же последствия классовой борьбы?
***
Перечитывая "Евгения Онегина"
…И вот уже трещат морозы,
К ОВИРу очередь длинней…
Читатель ждет уж рифмы «розы»
Напрасно. Рифма-то — «еврей».
***
Психологическая разминка
Представьте себе каракатицу,
Одетую в синее платьице;
Представьте себе тараканов
Небритых, без галстуков, пьяных;
Представьте семью аллигаторов
Ударников и агитаторов;
Представьте себе канарейку,
Купившую с рук телогрейку;
Представьте себе альбатроса,
Сдающего членские взносы…
Представив, что взносы уплачены,
Потрогайте лоб — не горячий ли?
***
В голове поздний вечер… Под черепом,
Вдоль извилистых тропок подкорки,
Гаснет свет, опускаются шторки
Мысли лезут под кочки и в норки.
Встрепенулись слепые инстинкты,
Просыпается страх темноты,
На мелькающих мрачных картинках
Черти, женщины-вамп и коты.
Где-то бродят шальные мыслишки
