В Германии, чем хорошо?
Прекрасно развита сеть обслуживания тех, кто за рулем. Заправочные станции буквально одна от другой на расстоянии взгляда. А еще водители не пуганы повсеместным нападением бандитов на автомобили и грузы. Поэтому желающих подвести глухонемого сиротку с небрежно обритой головой, жалобно мычащего и беспомощно машущего в направлении куда ему нужно, было гораздо больше, чем нежелающих.
Когда он усаживался в кабину, для порядка покрутив у виска пальцем, выяснялось, что убогий был с определенными странностями. Задумчиво глядя на дорогу, он вдруг совсем не к месту начинал себе под нос что-то напевать или, что еще смешнее в такт музыке несущейся из радиоприемника начинал дирижировать и правильно отбивать музыкальные доли и такты. Но это был глухонемой, а они все любят почудить. Поэтому внимания на такое поведение никто из водителей не обращал или, по крайней мере, делали вид, что напевающий глухонемой это вполне привычное для Германии зрелище.
В самом деле, не вешаться же из-за этого. Тем более, что самое интересное в этой жизни, как правило, всегда еще впереди.
Когда он, по прежнему лысый, без темных окуляров, проезжал мимо того места, откуда буквально пятнадцать минут назад беседовал по телефону. Там уже стояло несколько полицейских машин, расцвеченных специфическими огнями. Люди в форме делали свое нужное и важное дело. Брызгали водой. Как кадилом размахивали жезлом. Вместе с уставшей собачонкой нюхали воздух и пытались снять отпечатки пальцев с телефонной трубки. Они наверное еще как-то пытались и себя взбодрить, и другим доказать необходимость своего присутствия в демократическом государстве.
Однако Алексей всего остального уже не видел. Все потому что в их сторону не смотрел, дабы не привлекать к себе лишнего внимания. Поэтому всего и не знает.
«Ай да Залупенко, ай да, сукин сын!» — без восторга радовался он, за ушлого и пронырливого пройдоху, который естественно добровольно и бескорыстно, вызвался помочь родной немецкой полиции в изобличении, розыске и привлечении к ответственности особо опасного преступника.
* * *
Ровно через сутки он снова позвонил Залупенко, но уже из другого города с красивым немецким названием — Берлин.
На этот раз разговор получился предельно сжатым, лаконичны и коротким, т. е. с учетом возможностей немецкой техники по определению места нахождения абонента.
Чтобы избежать лирики и ненужного пафоса он свой спич записал на бумажку, по которой и пробормотал: «Что он его, стукача и пособника полиции, раскусил… Что находиться неподалеку и все его контакты и связи с полицией отслеживает и фиксирует…»
Залупенко, заикаясь и томясь от неизвестности, стал задавать наводящие проверочные вопросы. Гусарову пришлось на него цыкнуть: «Не перебивай плесень, сам собьюсь».
Еще предупредил, что Залупенко неразумно себя по отношению к нему ведет. Так как знает больше других о его невиновности. Также тонко по тексту, занесенному в бумажку, намекнул или пригрозил, чтобы он кончал «стучать» на него, иначе организовывать строительство и пользоваться простыми житейскими благами будет попросту некому… Причина проста — из-за выбытия Залупенко из списка живых и плавный переход, в целях семейной экономии (уж больно земля на кладбищах дорогая) в клиенты крематория.
На всякий случай подпустил непонятного, процитировав Платона: «Необходимо всякому так или иначе быть причастным доблести — в противном случае ему не место среди людей…»
В заключение попросил, чтобы послезавтра, тот был с телефоном в палате у Механика, так ему надо будет с ним поговорить по важному делу. Попытка возразить и сослаться на занятость у Залупенко не прошла, т. к. телефон отключился.
* * *
На этот раз засечь не успели, а может быть уже и не пытались? Но дело было не в этом. Основной задачей оставалась сохранение денег. Он дал слово, а это не доллары — инфляции и обесцениванию оно не подлежало.
Ради этого стоило придумать себе опасность и скрываться от нее, уходя от погони, т. е. побегать и перетерпеть кое-какие бытовые неудобства. Он по-прежнему носил строго на себе курточку с деньгами за подкладкой. Ни-ни… Не снимал, ни боже ты мой господи, — расхаживая в ней и в жару и в холод. Если бы обслуживающий персонал берлинской гостиницы видел, что он и спит в ней, они бы очень удивились. А если бы он еще и действительно в ней спал, то точно был бы последним дураком и неврастеником.
Страдания, которым он сам себя подвергал, являлись для него в полной мере очищением от той ранее проводимой неправедной и греховной жизни полной вредных привычек и нехороших ругательных слов. Так сказать, подготовкой к большому и правильному пути. Где не будет места разной гадости, а лишь одни ромашки и исполняемые кастратами-тенорами слезливые арии про миру-мир, а маю, соответственно, май.
Лежа на кровати у работающего гостиничного телевизора и пытаясь скоротать время до следующей связи с Залупенко, он не пытался бесцельно таращиться в потолок. Он это делал целенаправленно.
Рассуждая и обдумывая все произошедшее, ему хотелось обобщить и передать опыт идущим за ним поколениям, тем самым принести человечеству пользу. Возможно, в момент этих рассуждений, находись рядом с ним, кто-нибудь подостойнее, чем горничная отеля Клара, Гусарову можно было предложить исполнить духоподъемную и нацииобъединяющую песню про Мороз, где есть правильные слова про то, что обниму жену и запрягу коня. Но рядом чтобы предложить такой нестандартный ход по перегибу палки никого не было. Поэтому, влекомый жаждою познаний, он продолжал наблюдать в телевизоре голых теток и дядек, вытворяющих под музыку черти что и сложные акробатические композиции.
* * *
Когда в указанное время он позвонил Залупенко, тот и в самом деле находился в палате у Механика. Чуть ли не плача от восторга, передал Алексею привет от себя и пламенное многоточие от обслуживающего персонала медицинского заведения.
Покончив с этими формальностями, он скороговоркой безграмотного американского рэпера в стиле чернокожих обитателей трущоб добавил, что ни какая полиция их не подслушивает и не контролирует, говорить можно все что вздумается.
После этого раздался звук сухого выстрела, означающий выразительный залупенковский выдох — типа — отмучился.
Совершив этот выдающийся по смелости гражданский поступок, он тут же отметил его в памяти галочкой. После этого передал трубку Механику.
— Как самочувствие? — с тревогой спросил Алексей.
