с ним, когда он шагал через эту арку. С какими испытаниями и проблемами он столкнулся, как его трепало множество штормов и бедствий, и как, наконец, он умер банкротом. Я осмотрел свою собственную жалкую одежду и приложил множество усилий, чтобы удержаться от слёз.
Но я собрался с духом, пристально оглядел рельефную каменную кладку, обратился к моему путеводителю и взглянул на напечатанное пятнышко. Это был правильный столбик, но только как обязательное центральное украшение четырёхугольника. Однако это было всего лишь небольшое позднее сооружение, которое не имело разногласий со столь разносторонним характером моего гида.
Привлекающим взгляд украшением площади была скульптурная группа из бронзы, стоящая на мраморной опоре и пьедестале, представляющая лорда Нельсона, испускающего дух на руках у Богини победы. Одна нога его попирала врага, другая покоилась на орудии. Богиня водружала венок на лоб умирающего адмирала, в то время как Смерть в образе отвратительного скелета просовывала свою костлявую руку под одежду героя и нащупывала его сердце. Очень впечатляющее исполнение и верный образ, я никогда не мог смотреть на Смерть без дрожи.
На одинаковых расстояниях вокруг основной опоры сидели четыре обнажённые фигуры в цепях, едва живые, в различных позах унижения и отчаяния. Все в безысходности склонили свои головы на колени, как будто они оставили все надежды на какую-либо перемену участи. Один и персонажей уныло закрыл свою голову и, несомненно, кидал мрачные взгляды, но поскольку его лицо было повёрнуто, то я не смог уловить выражение его лица. Эти удручённые фигуры пленников символизировали основные победы Нельсона, но я никогда не мог смотреть на их смуглые конечности и кандалы без того, чтобы невольно не вспомнить о четырёх африканских рабах на рынке.
И мои мысли вернулись в Вирджинию и Каролину, а также к тому историческому факту, что африканская работорговля когда-то составляла основу ливерпульской торговли и что процветание города случилось только после того, как город оказался неразрывно связан с её проведением. И я вспомнил, что мой отец часто говорил с господами, посещающими наш дом в Нью-Йорке, о таком несчастье, как то, что обсуждение отмены этой торговли проводилось в Ливерпуле, о том, что борьба между алчным интересом и гуманностью создало скорбное опустошение в домах торговцев, раздельное проживание сыновей от родителей и даже разлучение мужа с женой. И мои мысли вернулись к другу моего отца, славному и великому Роскоу, бесстрашному врагу работорговли, кто всяческим путём приложил свои прекрасные таланты к его подавлению: стихотворное письмо («Заблуждения насчёт Африки»), несколько памфлетов и о том, что, будучи членом Парламента, он произнёс речь против этого, которая, как пришедшая от представителя Ливерпуля, как и предполагалось, привлекла множество голосов и сыграла немалую роль в триумфе рациональной политики и гуманизма, которые затем последовали.
То, как эта скульптурная группа тронула меня, может быть выведено из того факта, что я никогда не проходил Чепел-стрит через малую арку, не посмотрев на неё снова. И там ночью или днём я неизменно находил лорда Нельсона, продолжающего покидать этот мир, венок Победы, всё ещё нависающий над его военной мощью, и Смерть, мрачную и как всегда цепкую, а четырёх бронзовых пленников – оплакивающих свой плен.
Теперь, когда я задержался у скульптурной ограды в упомянутое мной воскресенье, я заметил несколько человек, входящих и выходящих из апартаментов, открытых в подвале под колоннадой, и, приблизившись, я понял, что это был отдел новостей, наполненный стопками бумаг. Моя любовь к литературе побудила меня открывать дверь и войти, но взгляды на мою грязную охотничью куртку вызвали у соответствующего персонажа желание подойти и закрыть дверь прямо передо мной. Я подумал минуту, как надлежит ответить, и, наконец, исполненный решимости, позволил себе остаться в одиночестве и пройти мимо, что я и сделал, спустившись по Кастл-стрит (названной так из-за замка, который, как было сказано в моем путеводителе, когда-то стоял там) и вернувшись понизу на Лорд-стрит.
Достигнув начала последней улицы, я напрасно огляделся в поисках отеля. Невозможно было вообразить, насколько серьёзным было разочарование, когда я счёл, что снедаем рвением узреть тот самый дом, в котором останавливался мой отец, там, где он спал и обедал, курил свою сигару, вскрывал свои письма и читал газеты. Я спросил некоторых господ и леди, где стоял отсутствующий отель, но они только молча посмотрели на меня и прошли дальше, пока я не встретил ремесленника, который, по всей видимости, очень вежливо остановился, чтобы выслушать мои вопросы и дать мне ответ.
«Отель „Риддо“? – сказал он. – Честное слово, я думаю, что слышал о таком месте, позволь мне вспомнить: да, да – это был отель, где мой отец сломал себе руку, помогая снести его стены. Мой мальчик, ты сам, конечно, не сможешь навести справки об отеле „Риддо“! Что ты хочешь найти там?»
«О! Ничего, – ответил я. – Я очень признателен вам за ваши сведения», – и пошёл дальше.
Тогда действительно, новый свет разрушил высоты моего путеводителя, и все мои предыдущие тусклые подозрения были почти подтверждены. Он появился на свет почти полвека назад! И был пригоден для меня в этом городе не более чем карта Помпей.
Это было печальное, торжественное и по большей части меланхолическое озарение. Книга, на которую я так полагался, книга в старом сафьяновом переплёте, книга с уголками-треуголками, книга, полная прекрасных старых семейных ассоциаций, книга с семнадцатью гравюрами, выполненными в самом высоком искусном стиле, эта драгоценная книга оказалась очередной безделицей. Да, вещь, которая вела отца, не могла вести сына. И я присел на ступеньку магазина и предался свободному размышлению.
Здесь и сейчас, о Веллингборо, подумал я, извлеки урок и никогда не позабудь его. Этот мир, мой мальчик, изменчив, его отели «Риддо» рушатся навсегда, он никогда не стоит на месте, и его пески всегда движутся. Сама эта ливерпульская гавань, как говорится, постепенно заполняется, и кто знает, не твой ли сын (если у тебя когда-нибудь он будет) сможет увидеть её, когда он навестит Ливерпуль через какое-то время после тебя, точно так же, как и ты, приехав сюда после своего деда. И, Веллингборо, поскольку путеводитель твоего отца не провожатый для тебя, то ни один из твоих новых путеводителей (сегодня ты мог бы позволить себе купить современное издание) не будет точным справочником для тех, кто придёт после тебя. Путеводители, Веллингборо, – наименее надёжные книги во всей литературе, и почти вся литература в едином смысле составлена из путеводителей. Старики говорят нам о путях, которыми прошли наши отцы через старые проходы и дворы, но как немногие жители этих бывших мест смогут оставить свой след для потомства среди современных строений, так и немногие старые путеводители остались клубками Ариадны! Каждая эпоха создаёт свои собственные путеводители, а старые становятся макулатурой. Но есть один Святой Путеводитель, Веллингборо, который никогда не введёт тебя в заблуждение, если только ты следуешь его правилам, и немного благородных памятников остаётся, когда пирамиды рушатся.
Но хотя я поднялся с порога более печальным и более мудрым мальчиком, и хотя мой путеводитель был лишён своей непогрешимой репутации, я не отнёсся с оскорблением или презрением к священным страницам, которые когда-то были маяком моему родителю.
Нет. Бедный старый путеводитель, подумал я, нежно поглаживая его спину и с почтением разглаживая загнутые углы, я не откажусь от тебя из-за презрения, старый Сафьян! Ты пока останешься испытанным проводником по многим старым улицам в старых частях этого города, даже если ты был виноват, тогда и сейчас, относительно отеля «Риддо» или чего-то другого в прошлом. Тогда я нежно посмотрел на страницы, как на того, кого любят больше, чем бранят, и взгляд мой упал на пассаж, касающийся «Старого дока», который сильно разбудил моё любопытство. Я решил увидеть место без
