В частности, определенная часть хлеба вывозилась за границу — в страны Восточной Европы, в том числе в восточную Германию(!), что делалось, без сомнения, не по экономическим, а по чисто политическим соображениям. Правда, вывоз хлеба был не столь уж значителен — 1,7 млн. тонн в 1946 году. Если бы этот хлеб был распределен среди населения страны, прибавка к ежедневному пайку составила бы на одного человека всего лишь 27 г[238] (1,7 млрд. кг на 170 млн. населения — 10 кг в год). И все же мне, признаюсь, крайне трудно примириться с этой политикой, мне тяжело читать опубликованный в 1960 году приказ, подписанный 11 мая 1945 года самим Г.К. Жуковым:
«Во исполнение постановления ГОКО (Государственного Комитета Обороны под председательством Сталина. — В.К.) от 8 мая 1945 г. Военный совет 1-го Белорусского фронта — ПОСТАНОВЛЯЕТ:
…Исходя из установленного постановлением ГОКО количества продовольствия, подлежащего передаче с 1-го и 2-го Белорусских и 1-го Украинского фронтов для снабжения населения города Берлина на 5-месячный период: зерна для выработки крупы и муки 105000 т, мясопродуктов — 4500 т, сахара — 6000 т интенданту фронта полковнику тов. Ткачеву выделить из ресурсов фронта в счет указанных количеств в период с 15 мая по 15 июня с/г.:
Муки… 41000 т
Крупы… 5000 т
Мяса… 6500 т…» и т. д.[239]
Отмечу, что «нормы» выдачи продовольствия на душу берлинского населения в ряде отношений превышали те, которые имели место в тогдашней России…
При рациональном подходе к делу можно, конечно, признать, что, во-первых, нельзя было допустить голодного мора и хаоса в оккупированном нами восточном Берлине, что, во-вторых, СССР должен был еще получить достаточно ценные репарации и, в частности, добиться работы немцев в наших интересах, для чего следовало спасать их (немцев) от вымирания, и т. п.
Но вместе с тем хорошо известно, что США, чье сельское хозяйство не только не пострадало от войны, но, напротив, процветало, готовы были кормить восточных немцев, и главная причина изъятия продовольствия из голодной России для прокорма населения страны, еще вчера бывшей смертельным врагом, — причина сугубо политическая: дело шло об установлении и сохранении господства в Восточной Германии (как и Восточной Европе в целом).
И, повторюсь, я не могу примириться с этой политикой — несмотря на любые ее обоснования. Но к этой проблематике мы еще вернемся. Здесь же еще раз подчеркну, что вообще-то своего рода «политический налог» на население СССР, выражавшийся в вывозе хлеба за рубеж, был не столь уж громадным (10 кг в год на человека). И полуголодная или просто голодная послевоенная жизнь абсолютного большинства населения была обусловлена «объективными» причинами, а не «злодейством» властей, которым возмущаются ныне те или иные идеологи. Ведь в целом, как уже сказано, на душу населения в 1945 году имелось не более 488 г хлеба на день. При этом следует еще учитывать, что немалую часть урожая было необходимо отдавать на корм имевшимся в 1946 году 14 млн. лошадей (необходимых тогда для сельскохозяйственных работ) и 23 млн. дающим молоко коров[240], ибо без определенной зерновой прибавки к траве и сену эти существа едва ли выжили бы и животноводство в стране вообще бы погибло… Поэтому и 488 г хлеба в среднем на душу населения в день — существенно завышенная цифра, из которой следует вычесть зерно, потребленное домашними животными, а также птицей…
Выше была ссылка на сведения о распределении хлеба в 1945 году в Пензенской области, и в этих сведениях указано, что 3600 тонн зерна пошло на корм скоту (Попов В.П., цит. соч., с. 135). Особенно много зерна требовалось для прокорма свиней и домашней птицы, которые никак не могли обойтись травяной пищей. Согласно уже упоминавшимся сведениям 1945 года по Пензенской области, одна свинья потребляла за год 80,4 кг зерна — то есть почти столько же, сколько отпускалось людям! И вот очень выразительные цифры: с 1941 по 1946 год количество питавшихся, в основном, травой и сеном коров сократилось не столь уж значительно: с 27,8 млн. до 22,9 млн. голов, а свиней — с 27,5 до 10,6 млн. (там же), то есть более чем в два с половиной раза, — ибо невозможно было тратить потребное им значительное количество зерна (между тем количество неприхотливых коз осталось почти прежним — 11,7 млн. в 1941-м, 11,5 млн. в 1945-м). Не менее характерно и резкое сокращение количества домашней птицы, что ясно из уменьшившейся в два с половиной раза яйцепродукции: 12,2 млрд. в 1940 году и всего 4,9 млрд. в 1945-м…[241]
Возможно, найдутся читатели, которым эти подсчеты количества собранного зерна, а также свиней, коз, кур и соображения об их «рационе» представятся чем-то слишком «мелким», не соответствующим размышлению о ходе Истории; однако тогда, в 1946-1947-м годах, от всего этого прямо и непосредственно зависело само существование народа, и я уверен, что те из моих читателей, которые жили в то время, ясно понимают первостепенное значение приведенных мной «прозаических» цифр и их истолкования…
* * *
Только что изложенные факты и выводы, как нетрудно предвидеть, будут восприняты в качестве попытки «обелить», «реабилитировать» правителей послевоенного времени (прежде всего, понятно, Сталина), притом одни воспримут это с недовольством или даже негодованием, а другие, напротив, одобрительно либо с восхищением, — ибо в последние годы количество «поклонников» Сталина явно растет.
Но обе эти вероятные реакции будут неоправданными, ибо я исхожу из убеждения (которое не раз высказывал на протяжении своего сочинения), что роль Сталина крайне преувеличивается как его поклонниками, так и — в равной мере — ненавистниками.
Уж если на то пошло, действительно громадное значение имел не сам Сталин, а миф о Сталине, который играл особенно большую роль во время войны, ибо миллионы людей верили, что во главе страны — всезнающий и всесильный человек, ведущий их к Победе. Это со всей ясностью выразилось, например, в последних словах восемнадцатилетней девушки из священнического рода Зои Космодемьянской, бесстрашно отправившейся в тыл врага и повешенной 29 ноября 1941 года в деревне Петрищево, расположенной в 85 км к западу от Москвы: «Сталин придет!» И суть дела здесь, конечно же, не в самом вожде, но в вере и опиравшемся на нее поведении множества людей (разумеется, не все разделяли эту веру, но она все же была достоянием миллионов). И, повторюсь, эта жившая в людях вера, этот миф, «объективированный» в их действиях, имел гораздо большее значение, чем сам Сталин.
Вообще, все основное, что совершалось в стране, было порождено объективным — в конечном счете, необходимым, неизбежным — ходом истории, а не личной мыслью и волей Сталина. И, говоря о том, что голодная жизнь послевоенного времен и была обусловлена тогдашним состоянием сельского хозяйства, а не абсурдным намерением власти «выморить» крестьянство, я стремился не «оправдать» власть, а уяснить историческую реальность тех лет.
Но проблема имеет и другой — и очень существенный — аспект: в последнее время достаточно настойчиво высказывалось мнение, согласно которому Сталин и режим в целом поступили совершенно неразумно и просто преступно, заставив страну, находившуюся после войны в столь тяжелом положении, играть заведомо непосильную для нее роль на мировой арене. Утверждают даже, что не следовало переступать государственную границу СССР, удовлетворившись изгнанием врага из пределов страны.
В высшей степени характерный пример: в 1996 году широко известный литературный критик и публицист Лев Аннинский в своей тогдашней телепрограмме «Уходящая натура» беседовал с очень популярным в 1960-1970-х годах писателем Георгием Владимовым (Волосевичем), который в 1983 году эмигрировал в ФРГ, и последний заявил, что СССР надо было в конце войны остановиться на границе. Важно не само это заявление нынешнего жителя ФРГ, а тот факт, что Лев Аннинский, как он мне сообщил, твердо возразил Владимову, однако его слова не были допущены хозяевами телеканала в передачу!
Рассуждения, согласно которым остановка на границе была бы гораздо более «позитивным» решением, — типичный образчик подмены понимания реальной истории пресловутым «если бы… то…» и, в конечном счете, — совершенно бесплодного умствования. В частности, в СССР имелось в 1945 году очень мало людей, готовых «удовлетвориться» изгнанием врага; лозунг «На Берлин!» был непререкаемым в умах и душах людей самых разных социальных слоев и убеждений.
Александр Твардовский в глубоко лирическом стихотворении, написанном в 1947 году, выразил, без сомнения, общенародное восприятие конца войны:
…Ехал я под БерлиномВ сорок пятом году.Фронт катился на запад,Спал и ел на ходу.
В шесть рядов магистралью —Не вмещает, узка! —Громыхаючи сталью,Шли на запад войска.
Шла несметная сила,Разрастаясь в пути,И мосты наводилаПо себе впереди.
Шла, исполнена гнева,В тот, в решающий бой…И гудящее небо,Точно щит, над собой
Высоко проносила…«Погляди, каковаМать родная, Россия,Москва, Москва!..»
Но наиболее глубокая суть проблемы, которую вообще не осознают авторы, пытающиеся сегодня предлагать «правильное» решение (надо было, мол, в 1945 году не ввязываться в судьбы целого мира, а заботиться о своей разоренной и голодающей стране), в другом. Приверженцы «сослагательных», «альтернативных» рассуждений об истории основываются в конечном счете на заведомо ложном — и в сущности примитивном — «прогрессистском» мышлении (о котором уже неоднократно говорилось в моем сочинении). В таком мышлении, помимо прочего, «позитивные» последствия какого-либо события изолируются от его неизбежных негативных последствий, — что с особенной ясностью видно в рассуждениях, превозносящих то или иное достижение в сфере техники, но не касающихся его неизбежных негативных для природы и человека последствий.
