Бухарин описывал картину, которая была у всех на виду. Еврейскую буржуазию не вымаривали сплошь, как русскую. Купец-еврей несравненно реже становился проклятым «бывшим», находились свои заступники и выручатели. Родственники или сочувственные из советского аппарата то полегчали в поборах, то предупреждали о грозящей конфискации или аресте. Если теряли, то – капиталы, не жизни. Тогда содействие оказывалось и полуофициально, Еврейским Комиссариатом при Совете Народных Комиссаров: ведь еврейская нация доселе была угнетённая, а значит, теперь, естественно, нуждается в помощи. Вот и Ларин, обходя расправу с русской «буржуазией», говорит только: теперь власть начала «исправление той неправильности, какая существовала при царизме до революции»[19]. – Так и при разгроме НЭПа удар по нэпманам-евреям не мог не смягчаться их связями в административных советских кругах.
А говорил Бухарин в ответ на заметное выступление сменовеховца, в прошлом кадета, проф. Ю.В. Ключникова. В декабре 1926 профессор сказал речь «на митинге по еврейскому вопросу» в Московской консерватории: «У нас есть отдельные выражения хулиганства, которые… уродливы. Источником этого служит задетое национальное чувство [русских]. Уже Февральская революция (1917) установила равноправие всех граждан России, в том числе и евреев. Октябрьская революция пошла ещё дальше. Русская нация проявила национальное самоотречение. Создалось определённое несоответствие между количественным составом [евреев] в Союзе и теми местами, которые в городах временно евреи заняли… Мы здесь в своём городе, а к нам приезжают и стесняют нас. Когда русские видят, как русские же женщины, старики и дети мёрзнут по 9-11 часов на улице, мокнут под дождём над [лотком] Моссельпрома, и когда они видят эти сравнительно тёплые [крытые еврейские] ларьки с хлебом и колбасой, у них появляется ощущение недовольства. Эти явления катастрофичны… С этим нужно считаться. Страшно нарушена пропорция и в государственном строительстве и в практической жизни и других областях… Если бы у нас в Москве не было жилищного кризиса – масса людей теснится в помещении, где нельзя совершенно жить, и в то же время вы видите, как люди приезжают из других частей страны и занимают жилую площадь. Это приезжие евреи… Растёт национальное недовольство и национальная сторожкость, настороженность других наций. На это не надо закрывать глаза. То, что скажет русский русскому, того он еврею не скажет. Массы говорят, что слишком много евреев в Москве. С этим считайтесь, но не называйте это антисемитизмом»[20].
Однако Ларин эту речь Ключникова посчитал именно воплощением антисемитизма, более того: «Это выступление может служить и образцом большого благодушия советских органов в борьбе против антисемитизма. Ключникова здорово отругали последующие ораторы на том же митинге, но никаких административных мер против него не было принято»[21]. (Вот она, тоска активиста-коммуниста.) – Агурский комментирует: да, «за речь, подобную речи Ключникова, во все двадцатые, да и тридцатые годы неминуемо ждала бы репрессия», а Ключникову сошло; так не было ли, мол, чьего-то тайного поощрения?[22] (Да искать ли тайные объяснения? слишком уж скандально было бы наказывать только что доверчиво вернувшегося из-за границы виднейшего сменовеховца, подорвать всё течение, столь полезное советской власти.)
То и называлось в 20-е годы еврейским «завоеванием» русских столиц и крупных городов – где лучшие условия, где лучшее снабжение. Происходило переселение к более удобному и внутри самих городов. Писал Г. Федотов о тогдашней Москве: революция «исказила её душу, вывернув наизнанку, вытряхнув дочиста её особняки, наполнив её пришлым инородческим людом»[23]. А вот и еврейская шутка того времени: «Даже из Бердичева и даже глубокие старики переезжают в Москву»: «хочется умереть в еврейском городе»[24]. – В частном письме академика В.И. Вернадского в 1927: «Москва – местами Бердичев; сила еврейства ужасающая – а антисемитизм (и в коммунистических кругах) растёт неудержимо»[25].
Ларин: «Мы и не скрываем цифры о том, что в Москве и других крупных городах происходит рост еврейского населения», он «совершенно неизбежен и в будущем»; предсказывает переселение с Украины и из Белоруссии ещё 600 тысяч евреев. «Нельзя смотреть на эту практику, как на что-то стыдное, что наша партия замалчивает… Нужно создать в рабочей среде такое настроение, что всякий, кто выступает с речами против въезда евреев в Москву… каждый такой человек, вольно или невольно, контрреволюционер»[26].
А контрреволюционеру - девять грамм свинца[27], это известно.
Но что делать с «антисемитской тенденцией» – «даже в кругах нашей партии»? Это вызывало тревогу в партийных верхах.
В 1922, по официальным данным из «Правды», евреи составляли всего 5,2% партии[28]. М. Агурский: «Однако их удельный вес был значительно выше. В том же году наXI съезде партии евреи составляли 14,6% делегатов с решающим и 18,3% делегатов с совещательным голосом, а из числа избранных на съезде членов ЦК – 26%»[29]. (Попадаются и случайные данные; вот молчаливый московский мемуарист в июле 1930 разворачивает газету с итогами XVI съезда и записывает: «Портретированный в "Правде" 25-членный президиум ВКП заключает 11 евреев, 8 русских, 3 кавказцев и 3 латышей»[30].) – В крупных городах бывшей черты: в минской парторганизации состав евреев был в ранние 1920-е годы – 35,8%, в Гомеле – 21,1%, в Витебске- 16,6%[31]. Ларин отмечал: «среди революционного актива еврейские революционеры играют более крупную роль, чем во всей революционной массе», «благодаря своим качествам еврейские рабочие часто легче проходят на должности секретарей ячеек»[32].
В той же публикации «Правды» указывается, что те 5,2% ставили евреев в партии на третье место: после русских (72%) и украинцев (5,9%), на четвёртом латыши (2,5%), затем грузины, татары, поляки, белорусы); и на высокое место по степени партийности (процент народа, вступивший в партию): великороссов – коммунистов 3,8 на сто душ; среди евреев – 7,2 на сто[33].
М. Агурский верно замечает: большинство среди коммунистов составляли, конечно, русские (славяне), но «это было затемнено необычной для русских ролью евреев» у власти[34]. Она слишком бросалась в глаза.
Например, Зиновьев «сгруппировал вокруг себя в петроградском руководстве много евреев». (Агурский полагает, что именно это имел в виду Ларин, описав в своей книге фотографию президиума Петросовета в 1918[35].)К 1921 «преобладание евреев в руководстве петроградской [партийной] организации… стало, видимо, столь одиозным, что Политбюро, учитывая уроки Кронштадта и антисемитских настроений в Петрограде, решило направить туда несколько русских членов партии, правда, исключительно с пропагандистской точки зрения». Так, вместо Зорина-Гомберга секретарём губкома был направлен Угланов, вместо Трилиссера – Комаров, в ЧК – Семёнов. Но «Зиновьев объявил новой группе войну и обжаловал решение Политбюро» – и Угланова отозвали из Петрограда, а «в петроградской организации стихийно сформировалась оппозиционная, чисто русская» группа, «вынужденная бороться с остальной частью организации, где тон задавали евреи»[36].
Но не только в Петрограде, – на XII партсъезде (1923) среди членов Политбюро евреев трое из шести. А в «подручном Партии», в Комсомоле, в президиуме Всероссийской конференции (1922) – трое из семи[37]. Такие соотношения на партийных верхах, очевидно, становились нестерпимыми для иных ведущих коммунистов; видимо, подготовлялся на XIII съезде партии (май 1924) антиеврейский переворот: «Существуют свидетельства того, что группа членов ЦК намеревалась на XIII съезде вывести из Политбюро вождей-евреев, заменив их Ногиным, Трояновским и другими, и что смерть Ногина сорвала этот заговор». А смерть эта, «буквально накануне открытия XIII съезда», была результатом «неудачной (и необязательной) операции по поводу язвы желудка», резанной ножом того же хирурга, который через полтора года устранит Фрунзе, при такой же необязательной операции[38].
Следующая по важности реальная власть в стране была ЧК-ГПУ. Исследователь архивных материалов, которого мы уже цитировали в главе 16, сообщает, на основе статистических данных о личном составе центральных и местных органов ЧК, очень интересные цифры за 1920, 1922, 1923, 1924, 1925 и 1927 годы[39]. Наблюдая их динамику, автор выводит: «Постепенно к середине 20-х доля представителей национальных меньшинств в аппарате снизилась. В целом по ОГПУ этот показатель упал до 30-35%, а в руководстве и среди ответственных работников – до 40-45%» (в сравнении с, соответственно, 50 и 70% в «эпоху красного террора»). Однако «отмечалось уменьшение процента латышей и увеличение процента евреев… 20-е были временем значительного притока еврейских кадров в органы ОГПУ». Автор объясняет это так: «Евреи стремились реализовать свои возможности, не востребованные в дореволюционный период. С учётом углублявшейся профессионализации органов госбезопасности евреи часто лучше других отвечали требованиям, предъявлявшимся к кадрам ОГПУ в новых условиях». И, например, «из четырёх помощников Дзержинского на посту председателя ОГПУ трое были евреями» – Г.Г. Ягода, В.Л. Герсон и М.М. Луцкий[40].
