Линда поворачивается к мужу.
– Послушай, Гордон, а что, если нам на некоторое время разбежаться в разные стороны?
Вопрос застает его врасплох.
– Так будет лучше, – продолжает Линда. – В конце концов, ты же не хочешь таскаться за мной по пятам целый день. Наверное, есть отделы, которые ты бы хотел изучить сам.
– Да нет, мне и с тобой хорошо.
– Когда ты врешь, твой голос звучит на октаву выше – тебе известно об этом, Гордон?
– Неправда, – вяло протестует Гордон.
– Ладно, уж я-то знаю, что тебе не терпится побродить в одиночестве. Сейчас десять двадцать. Давай встретимся без четверти час, здесь же. – За это время она как раз успеет купить галстук, который присмотрела для него по каталогу, – а за обедом вручит Гордону в подарок.
Гордон, с огромной, явно утрированной неохотой, сдается.
– Хорошо. Но у кого тогда останется наша карточка?
– Конечно у меня.
– Почему «конечно»?
Линде кажется, что, он, наверное, дразнит ее, но он ее отнюдь не дразнит. Глаза за очками – узкие и серьезные.
– Гордон, мне неприятно думать, что ты не доверяешь мне наше «серебро».
– Я тебе доверяю, – возражает он с излишней поспешностью.
– Но все равно считаешь, что будет разумнее, если карточка будет не у меня, а у тебя.
– Я этого не говорил.
– Но подразумевал.
– Извини, если это так прозвучало. Я имел в виду совсем другое: раз счет у нас один на двоих, то каждую покупку, сделанную при помощи нашей карточки, мы должны согласовывать друг с другом. Ты так не считаешь?
– А как насчет того, что муж и жена – одна сатана?
– Ну ладно, это же просто метафора.
– Не знаю, как ты, Гордон, но лично я, принося брачные обеты, воспринимала каждое их слово буквально.
– Ты поступаешь неразумно, Линда.
– А ты – несправедливо. Эта карточка – в одинаковой степени и моя, и твоя. – Она размахивает «серебром» у него перед носом. – Ни один из нас в одиночку не смог бы ее получить. А вместе мы смогли. Сама эта карточка свидетельствует о том, что вместе мы – нечто большее, чем сумма «я» и «ты», взятых по отдельности. Она показывает, чего могут добиться двое, если объединят свои доходы и будут действовать заодно.
– При этом основной источник этих доходов – мое жалованье.
– Я же не только о деньгах говорю, я говорю о тех жертвах, на которые мы вместе пошли, о тех лишениях, которые вместе терпели. Да и я, как-никак, внесла свою лепту. Я и дом в порядке содержала, и на покупках экономила как только можно, и планы сбережения денег придумывала один за другим, не говоря уж о парикмахерском приработке. Так что, знаешь, я по меньшей мере твой равноправный партнер по обладанию счетом в «Днях».
– Ну, давай сейчас в это не будем вдаваться, – отвечает Гордон. – Я о другом сейчас забочусь, Линда: нам нельзя влезать в долги, которых потом не сможем выплатить. Я же каждый день вижу в банке людей, вляпавшихся в кучу неприятностей с кредитными карточками или счетами в «Днях».
– Но они же обращаются к тебе за помощью, которую ты – в виде ссуды – им предоставляешь и с которой, разумеется, банк имеет свои проценты. – Линда саркастически улыбается. – Или я ошибаюсь, Гордон? Может, банки уже начали давать деньги за просто так?
– Уж лучше задолжать солидному банку, чем какому-нибудь сомнительному типу, готовому переломать тебе ноги, если не вернешь ему долга, – невозмутимо отвечает Гордон. – Но это не имеет отношения к тому, о чем я сейчас говорю. А говорю я сейчас вот о чем: у людей не возникало бы соблазна занимать деньги, если бы заем не казался им приемлемой – да нет, предпочтительной – альтернативой тому, чтобы попросту обойтись без вещей, которых не можешь себе позволить. Для того, чтобы сказать себе «нет» и подождать, требуется сила воли, – куда легче сказать «да» и заполучить желаемое сразу. Вот это-то отсутствие силы воли у всех нас и эксплуатируется снова и снова.
– Мы «обходились» целых пять лет, – чеканит слова Линда. – Мы заработали право на «серебро».
– Но давай будем осторожны, хорошо? Это все, что мне хотелось сказать. Давай не будем сходить с ума.
– Да разве я уже сошла с ума, Гордон? А? Я пока что не купила в этом магазине ни одной вещи. Я глядела по сторонам, видела десятки вещей, которые мне хотелось бы иметь, которые отлично смотрелись бы у нас дома, но разве я хоть что-нибудь купила? Ничего. Ни-че-гошеньки.
– И я восхищен твоей выдержкой. Для большинства людей лимит кредитного счета – это скорее цель, чем предел, и вместо того, чтобы держаться от него как можно дальше, они устремляются к нему во весь опор.
– Гордон, уж кому, как не тебе, знать, что у меня куда больше самообладания, чем у «большинства людей».
– Ну, пожалуйста, Линда. Я ведь не критикую тебя. Я просто призываю тебя к осторожности.
– Но как же ты не понимаешь – я все утро только это и слышу! – Линда нервно размахивает руками. – Все меня предупреждают. Все пытаются посеять во мне сомнения. Кажется, никто, кроме меня самой, не верит, будто я знаю, что делаю. Сегодня – мой день, Гордон. Это день, о котором я мечтала всю жизнь. Всю жизнь! – Линда чувствует, как у нее краснеет лицо и повышается голос, но ничего с этим не может поделать. Покупатели оборачиваются и смотрят на нее. Она старается не обращать внимания на их взгляды. – Я страдала, боролась и шла на компромиссы, лишь бы попасть сюда, и не позволю тебе – не позволю никому – испортить мне эту радость. Сегодня – день моего торжества. Пожалуйста, сделай милость, дай мне им насладиться. Вечером, когда вернемся домой, можешь сколько угодно предостерегать меня ото всего на свете.
Гордону, видимо, есть что на это ответить, но он предпочитает приберечь свои замечания на будущее. И просто кивает:
– Хорошо, Линда. Хорошо. Твоя взяла. Сейчас мы разойдемся, и карточка будет у тебя. Я тебе доверяю.
– Правда? Правда доверяешь?
– А что мне еще остается?
На лице Линды появляется улыбка ликования.
– Вот так-то лучше. Гордон.
17
Перерыв в Седьмом ининге: традиционная пауза в игре в бейсбол после первой половины седьмой подачи
10.30
Близится время утреннего перерыва, и – как по команде – мочевой пузырь Фрэнка начинает оказывать легкое настойчивое давление на стенки брюшной полости. Позыв не очень болезненный, но пренебрегать им не стоит.
Благодаря многолетнему повторению, организм Фрэнка приучился согласовывать свои потребности с диктатом ежедневного расписания. Фрэнк просыпается за несколько секунд до того, как должен прозвонить будильник, начинает ощущать голод как раз тогда, когда рабочий распорядок разрешает ему пойти поесть, а мочевой пузырь регулирует приток жидкости, наполняясь именно тогда, когда Фрэнку предоставляется возможность опорожнить его. В самом деле, телесные потребности столь безупречно увязываются с графиком рабочих дней, что по воскресеньям, когда в принципе Фрэнк волен делать что и когда хочет, он питается и справляет нужду в точности в то же время, что и в остальные дни недели. Быть может, некоторым это покажется проявлением эволюционного таланта человечества – умения приспосабливаться к обстоятельствам, но Фрэнку виднее. Для него очевидно, что в мозгу каждого человека находится своего рода регулятор движения всех зубчатых колес, управляющих физиологическими ритмами. Люди уподобляются часовому механизму, и, если они вынуждены подчиняться одной и той же ежедневной рутине, их ритмы четко подлаживаются к рабочему метроному – настолько, что порой жить независимо от него оказывается невозможно. Фрэнку известно множество примеров, когда служащие «Дней», вышедшие на пенсию или уволенные, очень скоро сходили с ума или умирали, не вынеся внезапного освобождения от строгого рабочего графика, от тиканья внутренних часов. Время внезапно ослабило хватку – регулятор у них в голове сломался.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
