Бедная «неприкаянная» Ниночка.
И только к вечеру, забредя случайно в комнаты тёти Веры, Ниночка находит настоящий приветливый приём.
— А-а, Ниночка, — бурно встречает её тетя Вера. — Тебя-то мне и надо. Слушай, Ниночка… Ты меня слушаешь?
— Да, тетя. Слушаю.
— Вот что, милая… Ко мне сейчас придёт Александр Семёныч. Ты знаешь его?
— Такой, с усами?
— Вот именно. И ты, Ниночка… (тётя странно и тяжело дышит, держась одной рукой за сердце) ты, Ниночка… сиди у меня, пока он здесь, и никуда не уходи. Слышишь? Если он будет говорить, что тебе пора спать, ты говори, что не хочешь… Слышишь?
— Хорошо. Значит, ты меня никуда не пошлёшь?
— Что ты! Куда же я тебя пошлю? Наоборот, сиди тут, и больше никаких. Поняла?
— Барыня! Ниночку можно взять? Ей уже спать давно пора.
— Нет, нет, она ещё посидит со мною. Правда, Александр Семёныч?
— Да пусть спать идёт, чего там? — говорит этот молодой человек, хмуря брови…
— Нет, нет, я её не пущу. Я её так люблю…
И судорожно обнимает тётя Вера большими тёплыми руками крохотное тельце девочки, как утопающий, который в последней предсмертной борьбе готов ухватиться даже за крохотную соломинку…
А когда Александр Семёныч, сохраняя угрюмое выражение лица, уходит, тетя как-то вся опускается, вянет и говорит совсем другим, не прежним тоном: — А теперь ступай, детка, спать. Нечего тут рассиживаться. Вредно…
* * *
Стягивая с ноги чулочек, усталая, но довольная Ниночка думает про себя, в связи с той молитвой, которую она только что вознесла к небу, по настоянию няньки, за покойную мать: «А что, если и я помру? Кто тогда всё делать будет?»
Грабитель
I
С переулка, около садовой калитки, через наш забор на меня смотрело молодое, розовое лицо — чёрные глаза не мигали, и усики забавно шевелились.
Я спросил:
— Чего тебе надо? Он ухмыльнулся:
— Собственно говоря — ничего.
— Это наш сад, — деликатно намекнул я.
— Ты, значит, здешний мальчик?
— Да. А то какой же?
— Ну, как твоё здоровье? Как поживаешь?
Ничем не мог так польстить мне незнакомец, как этими вопросами. Я сразу почувствовал себя взрослым, с которым ведут серьёзный разговор.
— Благодарю вас, — солидно сказал я, роя ногой песок садовой дорожки. — Поясницу что-то поламывает. К дождю, что ли!..
Это вышло шикарно. Совсем как у тётки.
— Здорово, брат! Теперь ты мне скажи вот что: у тебя, кажется, должна быть сестра?
— А ты откуда знаешь?
— Ну, как же… У всякого порядочного мальчика должна быть сестра.
— А у Мотьки Нароновича нет! — возразил я.
— Так Мотька разве порядочный мальчик? — ловко отпарировал незнакомец. — Ты гораздо лучше.
Я не остался в долгу:
— У тебя красивая шляпа.
— Ага! Клюнуло!
— Что ты говоришь?
— Я говорю: можешь ты представить себе человека, который спрыгнул бы с этой высоченной стены в сад?
— Ну, это, брат, невозможно.
— Так знай же, о юноша, что я берусь это сделать. Смотри-ка!
Если бы незнакомец не перенёс вопроса в область чистого спорта, к которому я всегда чувствовал род болезненной страсти, я, может быть, протестовал бы против такого бесцеремонного вторжения в наш сад. Но спорт это — святое дело.
— Гоп! — И молодой человек, вскочив на верхушку стены, как птица спорхнул ко мне с пятиаршинной высоты.
Это было так недосягаемо для меня, что я даже не завидовал.
— Ну, здравствуй, отроче. А что поделывает твоя сестра? Её, кажется, Лизой зовут?
— Откуда ты знаешь?
— По твоим глазам вижу.
Это меня поразило. Я плотно зажмурил глаза и сказал:
— А теперь?
Эксперимент удался, потому что незнакомец, повертевшись бесплодно, сознался:
— Теперь не вижу. Раз глаза закрыты, сам, брат, понимаешь. Ты во что тут играешь, в саду-то?
— В саду-то? В домик.
— Ну? Вот-то ловко! Покажи-ка мне твой домик.
Я доверчиво повел прыткого молодого человека к своему сооружению из нянькиных платков, камышовой палки и нескольких досок, но вдруг какой-то внутренний толчок остановил меня…
«О, Господи, — подумал я. — А вдруг это какой-нибудь вор, который задумал ограбить мой домик, утащить всё то, что было скоплено таким трудом и лишениями: живая черепаха в коробочке, ручка от зонтика, в виде собачьей головы, баночка с вареньем, камышовая палка и бумажный складной фонарик».
— А зачем тебе? — угрюмо спросил я. — Я лучше пойду спрошу у мамы, можно ли тебе показать?
Он быстро, с некоторым испугом, схватил меня за руку.
— Ну, не надо, не надо, не надо! Не уходи от меня… Лучше не показывай своего домика, только не ходи к маме.
— Почему?
— Мне без тебя будет скучно.
— Ты, значит, ко мне пришел?
— Конечно! Вот-то чудак! И ты ещё сомневался… Сестра Лиза дома сейчас?
— Дома. А что?
— Ничего, ничего. Это что за стена? Ваш дом?
— Да… Вот то окно — папина кабинета.
— Пойдём-ка подальше, посидим на скамеечке.
— Да я не хочу. Что мы там будем делать?
— Я тебе что-нибудь расскажу…
— Ты загадки умеешь?
— Сколько угодно! Такие загадки, что ты ахнешь.
— Трудные?
— Да уж такие, что даже Лиза не отгадает. У неё сейчас никого нет?
— Никого. А вот отгадай ты загадку, — предложил я, ведя его за руку в укромный уголок сада. — «В одном бочонке два пива — жёлтое и белое». Что это такое?
— Гм! — задумчиво сказал молодой человек. — Вот так штука! Не яйцо ли это будет?
— Яйцо…
На моём лице он ясно увидел недовольство, разочарование: я не привык, чтобы мои загадки так легко разгадывались. — Ну, ничего, — успокоил меня незнакомец. — Загадай-ка мне ещё загадку, авось я и не отгадаю.
— Ну, вот отгадай: «Семьдесят одёжек и все без застёжек».
Он наморщил лоб и погрузился в задумчивость.
— Шуба?
— Нет-с, не шуба-с!..
— Собака?
— Почему собака? — удивился я его бестолковости. — Где же это у собаки семьдесят одёжек?
— Ну, если её, — смущенно сказал молодой человек, — в семьдесят шкур зашьют.
— Для чего? — безжалостно улыбаясь, допрашивал я.
— Ну, мало ли… Если, скажем, хозяин чудак.
— Нет, это ты, брат, не отгадал!
II
После этого он понёс совершеннейшую чушь, которая доставила мне глубокое удовольствие:
— Велосипед? Море? Зонтик? Дождик?
— Эх, ты! — снисходительно сказал я. — Это кочан капусты.
— А ведь в самом деле! — восторженно крикнул молодой человек. — Это замечательно! И как это я раньше не догадался. А я-то думаю: море? Нет, не море… Зонтик? Нет, не похоже. Вот-то продувной братец у Лизы! Кстати, она сейчас в своей комнате, да?
— В своей.
— Одна?
— Одна. Ну, что ж ты… Загадку-то!
— Ага! Загадку? Гм… Какую же, братец, тебе загадку? Разве эту: «Два конца, два кольца, а посередине гвоздик».
Я с сожалением оглядел моего собеседника: загадка была пошлейшая, элементарнейшая, затасканная и избитая.
Но внутренняя деликатность подсказала мне не отгадывать её сразу.
— Что же это такое? — задумчиво промолвил я. — Вешалка?
— Какая же вешалка, если посередине гвоздик? — вяло возразил он, думая о чём-то другом.
— Ну, её же прибили к стене, чтобы держалась.
— А два конца, где они?
— Костыли? — лукаво спросил я и вдруг крикнул с невыносимой гордостью: — Ножницы!!
— Вот, чёрт возьми! Догадался-таки! Ну, и ловкач же ты! А сестра Лиза отгадала бы эту загадку?
— Я думаю, отгадала бы. Она очень умная.
— И красивая, добавь. Кстати, у неё есть какие-нибудь знакомые?
— Есть. Эльза Либкнехт, Милочка Одинцова, Надя…
— Нет, а мужчины-то. Есть?
— Есть. Один тут к нам ходит.
— Зачем же он ходит?
— Он?
В задумчивости я опустил голову, и взгляд мой упал на щегольские лакированные ботинки незнакомца. Я пришёл в восхищение:
— Сколько стоят?
— Пятнадцать рублей. Зачем же он ходит, а? Что ему нужно?
— Он, кажется, замуж хочет за Лизу. Ему уже пора, он старый. А эти банты — завязываются или так уже куплены?
— Завязываются. Ну, а Лиза хочет за него замуж?
— Согни-ка ногу… Почему они не скрипят? Значит, не новые, — критически сказал я. — У кучера Матвея были новые, так небось скрипели. Ты бы их смазал чем-нибудь.
— Хорошо, смажу. Ты мне скажи, отроче, а Лизе хочется за него замуж?
Я вздёрнул плечами.
— А то как же! Конечно, хочется.
Он взял себя за голову и откинулся на спинку скамьи.
— Ты чего?
— Голова болит.
Болезни — была единственная тема, на которую я мог говорить солидно.
— Ничего… Не с головой жить, а с добрыми людьми.
Это нянькино изречение пришлось ему, очевидно, по вкусу.
