И представьте себе, что этот добрый великан не знал, куда свое хозяйство пристроить, в какую емкость определить и как опорожнить: имущество его было столь изрядно, что не во всякий гараж поместится. Первой его подругой стала коза: но случилось с ней как бы заячья губа, под богатырским натиском лопнула коза и даже вывернулась наизнанку, так что рога завернулись в зад, а шерсть — в нутрянку. Тогда подогнали корову под стать его шишке здоровой. Но только опять не учли давление богатырской кишки: стянули корову ободами железными, обеспечили корсетом надежным, но и корова взорвалась от напора. Жалко корову, жалко козу! Гаргантюа никого не хотел зашибить, попробовал верблюдицу наградить, воткнулась верблюдица мордой в песок, а он своим тараном чистит ей проход, ездит в верблюдице взад и вперед, — только зачистил он ее до смерти. Вот незадача, бедный Гаргантюа! Неужто не найдется ему подруги под стать! О жестокая судьба! О приговор ужасный! Сам себя обслуживай, несчастный! Как же он рьяно взялся за дело!!! Все у него в руках ходило и звенело, как у звонаря Нотр-Дама, динь-дон, динь-дон, вверх и вниз, полировал он свой могучий столб, мигавший единственным грозным оком, и как мортира чугунная с гладким боком. А уж когда пушка давала залп! Осечки сие оружие не знало, все вокруг широко орошало, на всех извергался мощный поток, а в нем сперматозоиды скок-поскок! Весь Пуату в пенной массе утопал, кондитер вместо крема им слойки наполнял, А уж как радовались рыбаки!

Продавали ее вместо жемчуга и осетровой икры. (Чтотакое? Фу-фу фу! К черту Вертело! Заткните это мурло! Хватит! Похабство какое! Все страшно рассердились, ибо могильщики — народ стыдливый и целомудренный и не разрешают упоминать сперму во время еды, но Вертело и ухом не повел и продолжил свою речь.)

— Однажды ствол могучий дрогнул, издавая залп, и заряд влетел к небесам! Председателя городского вече затопило насмерть прямо среди речи — а нечего невпопад рот открывать, собрат. Гаргантюа в ту пору сидел на главном соборе города Пуатье и, увидев это, опечалился. «Клянусь святой Радегундой! Берегитесь, друзья, не моя в том вина, за неимением пещеры, что мне под стать, весь политический спектр может пострадать: достанется всякой власти, хоть исполнительной, хоть законодательной». О ту пору случился в округе великий раздор, из-за цены на бензин случился сыр-бор, чернь вопила и наседала, а полиция пулями отвечала, поливала народ не скупясь, так что много демонстрантов лишилось глаз, зато и менты не остались внакладе, получили тумаков и лежали с открытым ртом. Очень народу хотелось добраться до президентской туши да надрать президенту уши, чтобы прочистить ему слуховой проход, чтобы он нацию услышать мог. Гаргантюа на все смотрел философски и с крыши взирал на ход потасовки, подставив под подбородок кулак; но притомился и задремал наш чудак; а кран у него подтекал частенько, и вот уже с крыши что-то затенькало, а там, глядишь, полило струей, а полиция внизу кричит: ой-ой-ой — щитами головы прикрывает, а дождь золотой все вокруг орошает. Слышен приказ: сомкнуть ряды! Не хватало нам этой еще беды!!

Гаргантюа же спал и видел во сне дивный остров, лежащий на синеве, пальмы, песок, горизонт раскрыт, и он возле пальмы… стоит и ссыт. Так что ливень не прекращался и уровень затопления поднимался — полицейские совсем приуныли, вспомнили об одной недавней были: когда случился пожар Нотр-Дама, Гаргантюа гасил его струей из того же крана — и сотню ментов смыл нечаянно в реку, когда они сидели в фургонах и играли в секу.

И дремал великан на солнце, привалившись к тонкой черепице, а когда пригреешься, всегда что-то хорошее снится. Вот и грезилась ему великанша по имени Бадебек. Такой затейницы не встретишь вовек! Тормошила его, теребила его, гладила-ласкала, тискала-щипала, покалывала ноготком, щекотала ресничками потом (о как это божественно, как приятно, когда ресничкой щекочут, где надо!), и все у него немело, гудело, и Гаргантюа сопел, тек слюнями и прочими жидкостями и в истоме повернулся на другой бок, а с крыши на полицейских полетел черепицы поток. «О, Гаргантюа», — стонала Бадебек; «О, Бадебек», — стонал Гаргантюа и силой великой мужской налился и средоточием этой силы солнечный свет совсем перекрыл им.

На поле битвы сгустилась тьма.

— Жандармы, затмение! Наши войска внезапно накрыла чернейшая мгла!

— Шеф, никак нет! Это не солнечное затмение, позвольте небольшое уточнение! — Это великан перекрыл доступ свету своим членом размером с континентальную ракету!

(При этом рискованном сравнении тронутые могильщики заулыбались. Оратор завоевал их сердца, и все вдруг расшалились, как дети. Подняли страшный галдеж. Стали хватать паштеты, драться из-за огурцов, атаковать окорока с ножами наперевес, брать приступом дымящуюся паром пастрому из подмаринованной говядины: огромные куски мяса стояли наизготове, и встретили их не дрогнув, словно казаки с шашками наголо в окружении малосольных овощей. Видя, что публика подкрепляется, Вертело и сам сделал паузу, проглотил фаршированное яйцо, облизал майонезные пальцы, сполоснул усы, обмакнув их в бокал шинонского вина, благоухающего, как розовый куст весенним вечером. Потом для плезиру ухватил профитролечку со свежим козьим сыром — чисто усы промокнуть, как говаривал он. Могильщики же снова обратились в слух, готовые к эпопее.)

— «О Бадебек, моя дорогая, моя бесценная, мой пупсик, мой гульфик, мой башмак, мой тюфяк, ужель не видать мне тебя никогда» — так мурлыкал Гаргантюа, просыпаясь от дивного сна.

Ибо сокровенная пещера у Бадебек была словно грот Апокалипсиса: глубокая, священная, светом озаренная. Ибо здесь явилось Гаргантюа откровение! Посредине ее текла река и благоухала сладким ладаном и немного грибами. Сам святой Иоанн сомлел бы от блаженства! Семь отроков эфесских просидели там триста лет. У людей в той пещере была собака, которая от радости мела перед входом хвостом. Стены пещеры Бадебек были гладки и влажны; слизистый свод упруг; и, приложив к нему ухо, можно было услышать бульканье и лопанье пузырей: то было эхо навигации в прямой кишке.

В тайном углублении таилась пифия и слала оттуда свои предсказания; заслышав их, ретивые балуны пугались и поворачивали назад, будто конь перед барьером. И шел еще слух, что в самой глубине, у истока ручья, живет народ слепых и растут анемоны, белые, как спаржа, и пухлые, как кошельки.

Гаргантюа представлял себе это место истинным раем, идеальной пещерой, такой, что век бы не выходил, дневал бы и ночевал, постель бы разостлал, палатку бы поставил, тарантеллу станцевал и родню к себе позвал.

Увы, эта огромная пещера, раковина любви, это ложе наслаждений существовало лишь в его снах.

И, сидя на крыше, совсем приуныл Гаргантюа.

А внизу, во тьме продолжали сражаться демонстранты и полиция. Кто во что горазд, одни в щиты кидали булыжники, другие дубинками били по кепкам, гражданские не сдавались, служилые не унимались, и вот уже в ход пошли гранаты и прочие снаряды. Глядя на эту яростную битву, Гаргантюа вспомнил войны своего отца, недоразумения с пирогами и последовавшие тяжбы с врагами. Сам-то он был очень миролюбив, да куда там, этих не образумишь! Он отломил от шпиля крест и стал задумчиво ковырять в носу, потом почистил ногти, чтобы как-то отвлечься; но делать было явно нечего. Господи Боже, вскричал исполин, ну почему я все время один? Я хочу чмоканья, лизанья и сопенья, пыхтенья и освобождения, конвульсий до отвращения, взрыва и наслаждения, слияния и совокупления, словоблудия, зевоты, пыхтения, занудства и пиления и даже рогов наставления, банальности и откровения — словом, жениться хочу! Найти-покорить-к себе прилепить! Взрыхлить и вспахать. Гнездо найти себе под стать! Ох, как мне нужен священный союз! Очень созрел я для брачных уз! И был бы я бесконечно рад найти попросторней зад!

Великан совсем отчаялся на своей крыше, и чем больше он горевал, тем больше возбуждался, и тем яростнее дубасили демонстрантов полицейские во тьме. И вдруг Гаргантюа заревел, закричал, затрубил как олень, застонал в ярости; и метнул он железный крест со шпиля, и полетел тот крест, как копье, кверху и к югу. После нескольких минут полета он — чпок! — воткнулся в землю в деревне Ла-Мот-Сен-Эре прямо перед домом местных розьерок, и застыл этот шпиль — прямой, как сам Господь, — в нескольких шагах от реки. Словно сам Иисус снизошел на землю! Чудо! Осанна! Свят-свят! Розьерки, то есть девушки-розочки, испокон веку выбирались из самого бедного сословия, из числа умниц и благоразумниц, которые со дня первого причастия более всего выказывали преданность Богу, Отечеству и государю, готовность служить родителям и человечеству, отличались смирением и трудолюбием и не бывали никогда строптивы или похотливы, грязнухи или шлюхи, бунтарки или хабалки, скупердяйки или негодяйки. Так что даже один поэт написал о них такие строки:

1 ... 40 41 42 43 44 45 46 47 48 ... 88

На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас бесплатно.

Похожие на Ежегодный пир Погребального братства - Энар Матиас книги

Ты знаешь, что хочешь этого - Кристен Рупеньян - Современная зарубежная литература

Оставить комментарий