Павел Ефимович на шхуне сошелся особенно с Федосеевым. Они встречались и раньше. К тому же у них оказались общие знакомые в Охотске и в Петропавловске и общие вкусы, — ром и табак.
На море Илья оживился и ободрился. Но кашель по-прежнему мучил его. Он опять сблизился с Еленой и Вадимом, но все же какой-то холодок остался между ними. Этот холодок пугал Елену, а грусть, которая постоянно светилась в глазах Ильи, переполняла ее сердце тоской. Несколько раз она замечала, как этот грустный взгляд медленно переходил с нее на Вадима и с Вадима на нее. И в такие минуты непонятное ей самой волнение заливало краской ее бледное лицо. Она смутно сознавала, что в голове больного мужа зародилась какая-то мысль, тревожная и его мучащая. И эта мысль растет, пускает корни в его сознание. И с этой мыслью он не борется, — не может или не хочет бороться.
Однажды за стаканом рома Павел Ефимович рассказал Илье свою историю. В общем она совпадала с тем, что рассказал Илье Тимошка. Оказалось, Павел Ефимович участвовал в нескольких экспедициях в глубь Аляски и нашел речку очень золотоносную.
— Не по песку течет, анафема, а по чистому золоту! — говорил, оживляясь старик. О находке своей имел глупость рассказать своему командиру, но где речка, это он не сказал — утаил. Командир донес американцам (кажись, у них на службе состоял). Вот его американцы и захватили и все выпытывали, где он нашел золото. А главное, боялись, чтобы он не донес о своей находке высшему русскому начальству. Русские-де дураки, думают, что на Аляске только бобры да соболя, а там вон что! Узнают, что на Аляске есть золото — и не вырвешь у них Аляски, — зацепятся!
— Да ты, зятек, не бойся, — сказал старик, подмигивая, — хоть ту реку я и позабыл. (Скрали у меня план-то!) Да у меня с пуд золота зарыто в лесу у Михайловского редута. В лесу схоронил. Авось найдем — все вам отдам. Мне к чему? Не к чему!
— Да мы знаем, где ваша река, — сказал с улыбкой Илья, достал из бумажника конверт, а из него тот план, который он восстановил при помощи Кузьмича.
— Вот посмотрите, — сказал Илья и протянул тестю записку.
Тот выхватил бумагу из рук Ильи, быстро пробежал глазами и остолбенел.
— Откуда… у тебя?… Как ты узнал?
Старик от радости словно лишился рассудка. На него было страшно смотреть. Золотая лихорадка трясла его. Выцветшие глаза его горели огнем алчности… Забытая идея вдруг воскресла в его голове с новой силой. Он стал допытываться, каким образом утерянная тайна оказалась в руках Ильи. Илья рассказал ему историю его сундука, рассказал об ежегодном пособии, которое получала его жена от Неведомских.
Фамилия эта привела старика в бешенство.
— А! — закричал он, — совесть, подлеца, замучила! Продал меня, Иуда проклятый! Обокрал! Верно и то, что я в лесу зарыл, он выкрал. Дуррак я несчастный! — и старик стал колотить себя кулаками по голове. И слезы градом катились по его щекам. Насилу Илья и Елена успокоили его.
Он притих и теперь стал мечтать о том, как поедет с Ильей на ту реку, которая одному ему известна.
— Ладно, — говорил он, — ладно, черт с ним, что тай пуд! Я тебе дам тысячу пудов! Я озолочу тебя!
С этого несчастного дня характер старика резко изменился, — он вдруг замкнулся в себе, замолчал, даже с Ильей и Еленой о золоте больше не говорил. Смотрел на них волком исподлобья.
— Обкрадут! Все себе возьмут! А я опять ни с чем — ворчал он. И с Федосеевым дружба его пошла врозь. На шхуне он прятался в уголки, доставал свою записку и, если никого не было вблизи, начинал перечитывать ее, озираясь по сторонам и бормоча что-то про себя.
Нортоновский залив был забит льдом. Словно все северные льды стремились залезть именно в этот злосчастный уголок материка. Льдины лезли одна на другую, спирались, шли стоймя, вертикально — видно было, что море более чем на версту от берега было завалено льдом.
— Эти ослы русские, — ворчал шкипер шхуны «Стар» — выбрали для гавани такой залив, который ни к черту не годится. Вон у нашего острова Шарлотты море чистое. Не скоро и замерзнет, а здесь что делается!
Вдали среди льдов, почти у берега, видно было какое-то судно. Оно было затерто льдами и лежало почти набоку. Не то «Алеут», не то «Камчадал» — разобрать издали было трудно: похожи были обе шхуны одна на другую, как два близнеца.
— Что-то с «Дианой»? — беспокоились и Илья и Вадим.
Шкипер «Стара» высадил своих пассажиров на остров Стюарт — дальше идти было невозможно — и немедля снялся с якоря, поднял паруса и ушел в открытое море, подальше от ледяных гор, которые все ползли и ползли с севера в проклятый Нортоновский залив. От острова Стюарта до редута море представляло собою хаос ледяных глыб, застывших в самых причудливых положениях. Вот почему небольшой пролив в несколько верст пришлось идти целые сутки. Измученные люди без топоров, без ломов, чуть не голыми руками прокладывали себе дорогу среди многосаженных ледяных глыб, стоящих на дыбах, висящих над головами путников. Наконец продрались до редута. Явились… не на радость себе, не на радость и тем, кто там в редуте сидел. Там уже начинался голод. А тут прибавилось еще более ста человек.
Расчет «американов» оказался правильным. Они знали, что в Михайловском редуте должны зимовать до трехсот человек команды «Дианы». Они знали, что обычный гарнизон редута 20–30 человек всегда под конец зимы уже чувствует недостаток в провианте. Теперь там будут зимовать не 30, а 330 человек. И к этому числу они подбавили еще более ста.
Придумано было жестоко, но по-американски остроумно. С одной стороны, они оказали некоторую любезность — «выпустили на свободу» всех пленных, этим снимали с себя обязанность кормить больше сотни человек, с другой стороны, они этих «освобожденных» обрекали на муки голода и холода. Этим усложняли действия русского управления Аляски и, быть может, обрекали на гибель целый состав опытных охотников, знающих край.
В Михайловском редуте, за месяц отсутствия Ильи, произошло много событий.
Сначала ремонт «Дианы» производился все так же энергично и днем и ночью. Барон решительно восставал против этого решения. Он говорил о том, что это затея «безумная» и убеждал офицеров, что надо скорее идти в Сан-Франциско. Вестовой барона, чухонец Карл Куокалла на ломаном русском языке говорил то же самое матросам. Он уверял их, что если экипаж «Дианы» доберется до С.-Франциско, американцы отправят всех на родину. И матросы собирались в кучки, шептались, ругали командира и мечтали вслух — кто о родной Туле, кто о Калуге. Если одни еще и работали, то образовалась группа таких, которые решительно отказались от всякой работы.
Разговоры барона дошли до командира. Он имел с бароном объяснение с глазу на глаз. Барон держался нагло и, в конце концов, довел командира до того, что тот не выдержал и бросил ему в лицо зловещие слова: «п и к о в ы й в а л е т».
Барон вздрогнул, побледнел, сжал кулаки, но быстро овладел собою и прошипел сквозь зубы:
— Что значит это выражение, я не знаю… но судя по вашему тону, оно в ваших устах звучит оскорблением. Позднее, господин командир, я по этому поводу возобновлю беседу с вами, но конечно при условиях, более для меня удобных, — и небрежно повернувшись спиной, барон вышел из капитанской каюты.
Зимовка «Дианы»
И вот ударила зима с морозами, с вьюгами. Спасая корпус «Дианы» от зажима льдов, стали из бревен строить ледорезы, возводить целые заборы. Работали чуть не по горло в ледяной воде. А лед все лез и лез. И днем и ночью раздавались словно выстрелы из гигантских пушек. Это ломался лед, теснимый новыми льдинами. Скоро стали выгибаться и рушиться эти ледорезы и ограждения. Наконец, лед добрался до «Дианы», выпер ее из воды и вынес почти на берег.
Положение получилось катастрофическое. Барон ликовал. Матросы роптали вслух. На командире не было лица. Пришлось теперь заботиться о зимовке. На берегу стали строить бараки. Ремонт «Дианы» был отложен до весны, но старые матросы сомневались, что можно спасти фрегат. В щели и пазы его корпуса забралась вода, от холода она замерзнет и начнет рвать корпус корабля.
Как только Павел Ефимыч ступил на землю, он бросился искать свой клад — и не находил! До поздней ночи путался он по берегу и возвращался бледный, измученный, с безумными глазами.
— Завтра, завтра, найду! — бормотал он. Но и завтра и послезавтра все его поиски оказывались тщетными: где пять лет назад росли кустики, там теперь стояли деревья. Где были деревья, там он увидел пни. Появились какие-то ручейки, которым на том месте быть не полагалось.
Старик скоро обратил на себя общее внимание. Он разговаривал сам с собой вслух о золоте… все о золоте. Ни Елена, ни Илья не могли с ним сладить. Он опять зарос сивым волосом, одичал… Пропадал по целым дням в лесной чаще.
