– Матрица подсознания? – спросила Катя. – А, ну да… наверное, ты прав. Что-то здесь душно, – сказала она. – Сереж, пойдем на воздух, к реке.
Они вышли из дома, обогнули фасад и направились к пляжу, точнее, к причалу, к месту, с которого началось спасение утопающего.
К своему удивлению, они обнаружили возле причала полковника Гущина. Он покинул дом-дворец через другой вход, расположенный под террасой, и теперь мрачно разглядывал лодки.
Катя и Мещерский подошли.
– Ну что, Федор Матвеевич? – спросила Катя.
– Два отца – приплыли, называется. – Гущин посмотрел на воду, на вечернее небо, на луну – бледный полуобморочный шарик, что висел, точно пришитый к клочку чистого неба среди пепельных дождевых облаков. – Два отца. Дворец. Слуги. А ребенка не уберегли, мать их… Оба папаши вне себя от отеческой любви. Один сутки в больнице бдит, второй руки на себя накладывает, боясь потерять. И ни хрена оба не знают насчет убийцы. И никого не подозревают. Идиллия, мать их…
– А что Феликс вам сказал насчет мытищинских событий? Насчет убийства матери своей горничной?
– Ничего. Тон рассеянно-сочувственный и очень осторожный. Себя этаким благодетелем выставляет – мол, помог семье Софьи Волковой, взял их всех под свое крыло. А когда я вопросы стал задавать, прикинулся непонимающим.
– Может, он и правда не понимает вас? – спросил Мещерский.
Гущин лишь искоса глянул на него.
– Возможно, это Гарику мстили, – не отступал Мещерский.
– Феликс утверждает, что о тайне отцовства никто не знал. Кроме…
– Кроме?
– Горничной Веры Бобылевой.
– А, ясно. – Мещерский махнул рукой. – Секрет Полишинеля. Она племяннице Валентине могла сказать. И домоправительнице – женщины о таких делах обожают сплетничать. И за деньги могла информацию продать.
– Кому?
– Тому, кто интересовался Гариком, кто его ненавидит.
– У Гарика был недавно конфликт с Клинопоповым и Фонаревым из-за пранкерского розыгрыша, – напомнила Катя. – Оба сочли себя оскорбленными и униженными. Как в Интернете пишут, Клинопопову отказали в участии в праймериз, это фиаско политическое. За такие дела убивают, Федор Матвеевич.
Гущин посмотрел на луну-задохлика и полез за мобильным. Он приказал оперативникам разыскать Артемия Клинопопова и привести в полицейскую палатку «для беседы».
Катя понимала – это вынужденный шаг.
– Вот мы все на экспертизы надеемся, – бурчал Гущин, шагая к палатке. – Мол, криминалисты найдут улики, оценят, сделают свои выводы, и многое станет ясно. Где у нас ясность, а? Столько экспертиз уже – и ничего. Они этими своими исследованиями только все больше запутывают.
Катя не возражала. Давала Гущину возможность выговориться. Она понимала: он знает, что времени у них в обрез. Они в деревне Топь уже почти двое суток. А дело так и не сдвинулось с мертвой точки, лишь сильнее запуталось. Ну, еще третьи сутки у них есть. А затем, на четвертые, все затрещит по швам – никому не объяснишь, по какой причине и дальше необходимо удерживать всех подозреваемых здесь, под одной крышей. Вмешаются адвокаты, вмешается прокуратура. Раскрыть дело по горячим следам можно только за два-три дня, а позже придется иметь дело со многими вещами и подозреваемыми уже постфактум.
– Вы меня из палатки не гоните, когда явится Клинопопов, – попросила она. – Лучше будет, если я поприсутствую.
– Нет, я сам с ним.
– Нет, Федор Матвеевич. – Катя сделала жест Мещерскому – ты оставайся, а я вынуждена уйти.
– Да, не пререкайся со мной.
– Буду пререкаться. И из палатки не уйду. Вы его начнете наизнанку выворачивать. Вы его терпеть не можете.
– А что, заметно?
– Очень даже заметно.
– Гнида он еще та.
– Вы так о нем говорите, потому что он политик.
– Нормальные люди на восемьдесят процентов из воды состоят, а политики на девяносто восемь из говна, – ответил Гущин. – Нечего тебе в этом мараться.
– Вы с ним сорветесь, – сказала Катя. – А этот тип злопамятный и подлый. И у него связи, Федор Матвеевич. Он на вас потом может отыграться.
– Если я его в тюрягу не упрячу по обвинению в убийстве и покушении на убийство.
– Я буду присутствовать, – настойчиво повторила Катя и откинула полог палатки. – И не дам вам самому себе навредить.
Гущин хотел что-то ответить – возможно, даже резко. Но в эту минуту оперативник ввел Артемия Клинопопова, и все внимание полковника переключилось на фигуранта.
А фигурант пребывал в интересном положении. От него несло спиртным. Выражение его обычно постно-унылой физиономии преобразилось: на щеках пылал румянец, в глазах за круглыми очочками сверкал вызов.
– Что вам опять от меня надо? – спросил он.
– Ролик в Интернете крутят любопытный, – сказал Гущин. – Я смотрел с интересом – как вы моралите пранкеру Гарику Троллю читаете, принимая его за другого, а потом на три буквы его посылаете далеко-далеко.
– Это был подлый розыгрыш. Провокация.
– А вас из-за этой провокации с выборами, с праймериз прокатили – ваши же однопартийцы. И кто вы теперь такой? Отставной козы барабанщик.
– Я не отставной! И не козы! – Артемий Клинопопов сверкнул очками.
– А затем вы являетесь сюда. К своему обидчику Гарику Троллю.
– Я не к нему ехал. Это клуб организовал. Я не знал, что это будет здесь. А он тут вообще никто – приживал при брате.
– И как только вы являетесь, – не слушая, гнул свое Гущин, – няню здешнюю убивают, чтобы ребенок остался без присмотра. А затем и его душат подушкой. Этот ребенок – родственник вашего обидчика.
– Вы на что намекаете?
– На мотив, – проговорил Гущин. – Ваш мотив в этом деле – ненависть и месть. В результате – убийство, покушение на убийство, и Гарик, ваш враг, чуть в ящик не сыграл.
– Безверие и бездуховность – от этого люди на себя руки накладывают, – Клинопопов воздел вверх перст указующий. – Разврат и нигилизм. Сосуд гнойный грехов. Я повторял и буду повторять: кто грешит сверх меры, тот сверх меры и кару получает, потому что по грехам своим судим, и воздаяние суровое настигнет всякого, кто…
– Слушай ты, Клинопопов. – Гущин шагнул к нему и сграбастал за грудки, приподнимая и притягивая его к себе почти что вплотную. – Это ведь ты… Я знаю, это ты. И ты знаешь, что я знаю.
Катя видела по его лицу – он хочет, чтобы убийцей был этот человек. Он желает этого. И даже если факты и улики не дают основания утверждать это наверняка, внутреннее убеждение и желание обвинить зашкаливают.
Она увидела, что выражение лица Клинопопова тоже изменилось. Глаза словно «замаслились», затуманились. В них появилось странное, затравленное, почти мечтательное выражение. Почти сладострастное выражение. Веки дрогнули, рыжие ресницы затрепетали, лысина порозовела. Он как-то сразу весь безвольно обмяк в руках Гущина.
Катя не знала, о чем он думает, ей пришло в голову: а не попал ли Гущин своей грубостью в самую точку? Во что-то надежно скрытое, но чрезвычайно важное для Артемия Клинопопова.
В ушах Артемия Клинопова стоял плеск воды – зеленоглазая наяда улыбалась ему так грешно и нежно, что члены сводило судорогой. Он все еще ощущал тот жар в груди и в паху, что и в присутствии Евдокии. Прикосновение ее мокрых пальцев к своей коже. Пот. Жгучее желание и страх.
Эти чувства стократно усилились, когда этот наглый полицейский повел себя грубо.
Его хватка, его кулаки, его сила и грубость. То же самое ощущение, как когда много лет назад Чуча… да, старшеклассник Чуча применил к нему, маленькому Артюше, силу, когда унизил его и… впоследствии поплатился за это.
Артемий Клинопопов вспомнил тот день на детской площадке. Качели высоко взлетали, и пятилетний Вовка – брат Чучи – визжал от восторга. И он, восьмилетний Артюша, шагнул к качелям. Дождался момента, когда они набирали высоту, подпрыгнул и что есть силы ударил Вовку обеими руками в спину. От неожиданности тот разжал руки и полетел на землю. Он ударился всем телом, плашмя. И не заплакал, не заорал, а как-то запищал. Потом начал елозить по земле, царапая маленькими руками гравий. Он уже не пищал, а хрипел. Изо рта шла кровь.
Артюша повернулся и бегом кинулся домой.
Он никому не рассказал о случившемся. И никто, никто, никто не знал о том, что произошло на детской площадке. Все подумали, что мальчик просто упал с качелей и разбился.
Брат Чучи не умер. Переходя из класса в класс, взрослея, Артюша Клинопопов порой видел его во дворе. Вовку вывозили гулять в коляске, специально переделанной из обычной детской. Иногда его вывозил Чуча – хмурый и погасший, растративший к совершеннолетию весь свой злобный задор, а иногда мать – опухшая и усталая. Вовка после падения с качелей перестал расти. И ходить. У него что-то стало с позвоночником, пострадавшим от травмы, – сзади вырос большой безобразный горб.
Артюша Клинопопов видел этот горб. Он испытывал в душе чувство удовлетворения. Он думал: так даже лучше, что он не умер… Чуча с ним еще наплачется… О да!
