звонок заставил Рому изменить планы. Он уже был на полпути к зданию РЭУ, где репетировали ребята, когда позвонила Нина и сообщила, что его отец заболел. Сказав, что едет к ним, Рома отключился, чувствуя, как волна горячего стыда прокатилась по всему телу. В сердцах он рванул воротник кожаной куртки, ударил по тормозам, и, переждав встречные машины, развернулся.
Он уже более месяца не звонил ни отцу, ни его жене, а когда был у них последний раз, вообще не помнил. То ли в конце июня, то ли раньше. Рома зачем-то принялся лихорадочно перебирать в памяти даты, словно это как-то могло оправдать его безразличие. Нина пару раз звонила сама, но холодный, нервный тон пасынка не располагал к длительному общению, и она, практически так ничего и не узнав о его жизни, заканчивала разговор. С отцом Рома разговаривал совсем давно. Всё собирался и собирался, но так и не удосужился позвонить. Он гнал, лавируя между машинами, нарушая правила, словно от этого зависела его жизнь.
Нина впустила его в прихожую и, заметив взволнованное выражение лица, недоуменно спросила:
— Ты чего такой взъерошенный, Рома?
— Так отец же, — хрипло проговорил он, пытаясь восстановить дыхание после бега вверх по лестнице.
— Да у него просто спину прихватило. Лежит второй день, а лечиться ни в какую. Втемяшил себе в башку, что само пройдёт. У нас тут во втором подъезде врач знакомый. Я договорилась, чтобы блокаду поставил, так Саша рычит на меня. Я хотела, чтобы ты с ним поговорил — меня он вообще не слушает.
— Конечно. Где он?
— В зале, на диване лежит.
Рома быстро скинул ботинки и куртку, поставил на тумбочку сумку с ноутбуком и двинул в гостиную. Отец, видимо услышав его голос, уже ждал. В домашних спортивных штанах и фланелевой рубахе, он полусидел, откинувшись на диванную подушку. Рядом стояла кухонная табуретка, на которой лежал какой-то цветной журнал про автомобили, и очки. Рома наклонился к отцу, чмокнул в небритую щёку, переместил вещи с табуретки на пол и уселся на неё верхом.
— Привет, папа.
— Привет, сынок. Думал, помирать буду — не придёшь.
— Не начинай. Видишь, прилетел. Чуть коня не загнал.
— Ты на чём сейчас?
— «БМВ» у меня, семьсот пятидесятая.
— Круто! Нравится?
Рома равнодушно пожал плечами, потом кивнул. Машины были любимой темой отца, и сколько он его помнил, тот мог говорить о них часами. Решив сразу перейти к основной теме, Рома поинтересовался:
— Как тебя угораздило?
— Как-как, обыкновенно. Вспотел, продуло, нагнулся, а разогнуться — шиш. Ничего, пройдёт.
— Пап, ты бы не расстраивал Нину. Она же о тебе волнуется.
— Да ну их, этих врачей. Ещё уколы придумали! — скривил лицо отец.
— Ты скажи ещё, что уколов боишься, — усмехнулся Рома.
— Да ничего я не боюсь!
— Тогда чего выпендриваешься? Давай сейчас врачу позвоним. Я тебя отвезу и сделаем блокаду.
— Не надо. Если что, я и сам доберусь. Ладно, скажу Нине, пусть вечером позвонит Палычу. Обещаю! — добавил он, заметив недоверие во взгляде сына. — Ты расскажи про себя. Жениться не надумал?
— Да вы сговорились, что ли?! Что я вам такого сделал? — попытался отшутиться Рома.
— Жаль, — нахмурился отец. — Как там друганы Игоревы, не забывают тебя?
— Пап, мы же работаем вместе. Мишка — тот вообще от меня не вылазит. Генка с сестрой вернулись.
— Какой Генка? Симонов, что ли? — оживился отец.
— Он, папа. Уже больше недели в Москве. Мы его на работу взяли.
— А Артём как?
— Артём? — не понимая, о ком речь, переспросил Рома.
— Ну, отец его.
— Артём погиб. И жена его. В их дом снаряд попал, только дочка и спаслась.
— Дашка?
— Она, пап.
— Сколько же ей? Двадцать, должно быть. Невеста. Красивая?
— Красивая, — утвердительно качнул подбородком Рома.
— Мать её, Ленка, тоже красавица была. И умная, только дураку досталась, царство ему небесное.
— Почему ты так о нём? — вытаращил глаза Рома.
— Да говорил я ему, нечего тебе на Украину переться. Ох, как Ленка уезжать не хотела! У них же и здесь квартира отличная была. Работа нормальная. Нет, наследство! Захотел в доме жить, на земле. Работу ему там на шахте предложили главным инженером, только ребята говорили, что не платили там ни черта. Ладно. Сам себе судьбу выбрал. А Ленку жалко. Красивая была!
— Пап, а ты маму любил? — неожиданно спросил Рома.
Отец приподнялся на подушке и встревоженно уставился ему в лицо.
— Ты почему спрашиваешь? Что-то случилось?
— Ничего. Можешь просто ответить?
— Рома, я когда твою маму в первый раз увидел, чуть умом не тронулся. И потом! Конечно любил!
Это прозвучало достоверно, но на взгляд сына, без должного вдохновения, несколько суховато. Впрочем, а что он хотел услышать? Нет, я не любил! Да и какая разница, чего он заморачивается и ворошит прошлое? Они в семье все любили друг друга. Ему всегда было уютно и комфортно среди родных. Может, Лиза и права.
— А Нина? — спросил Рома чуть погодя.
Отец тяжело, устало выдохнул, но при этом его глаза напряжённо блеснули.
— Ты знаешь, я думал, что такое раз в жизни может быть. Нет, бывает, что повторяется. Но с Ниной всё по-другому. Раскачивались, ходили вокруг да около. Как у Ленина — шаг вперёд, два шага назад.
— Пап, при чём тут Ленин!
— Это я так, для образности. Статья вроде у него такая есть. В общем, не важно. Мялись, мялись, потом бах — и случилось.
— Значит всё-таки «бах»!
— Ещё какой. Жаль, Игорёк так и не понял.
— Да он и не собирался. Ему, видно, такое не дано было.
— Это ты зря, сынок. Игорь, он романтик был. Такие вещи понимал, как никто! Только Нину всё-таки не принял. Видно, мать его так и не отпустила. Как же, первенец…
Рома широко раскрытыми глазами уставился на отца и осторожно спросил, стараясь чётко выговаривать каждое слово:
— Это ты сейчас о чём, папа?
— О брате твоём старшем, об Игорьке. Не везло ему с женщинами, всё какие-то мымры попадались.
— Некрасивые, что ли?
— Наоборот. Как из дома моделей, но профуры. Вертели им, как хотели. А он же к бабам со все уважением, никогда ни одну пальцем не тронул, хотя всех его подруг прибить не мешало бы. Всю охоту парню к нормальной семейной жизни отбили. Вот и пригрел он эту Томку. На морду она, конечно, ничего, но дура дурой. Зато ему в рот заглядывала и ничего другого не видела. Так-то…
Рома молча переваривал полученную от отца информацию и всё представилось ему совсем в другом свете. Он никогда не слышал
