разворачиваюсь и выбегаю прочь.
Маски сняты
Я не знаю точно, сколько времени занял путь домой, но промёрзнуть успеваю полностью. Шарф обрастает ледяной коркой, снег хлещет по щекам, меня колотит дрожь, но всё это воспринимается несерьёзно и как-то отстранённо, словно моё сознание продолжает пребывать где-то отдельно от тела. Я толком не осознаю, как оказываюсь сначала на своей улице, а затем и во дворе, где прошло моё детство. Моё со Льдовым дружное детство, как-то незаметно переросшее в затяжную и порою жестокую игру на слабо.
Воздух в подъезде на пару градусов теплее. Онемевшее лицо обдаёт сначала тёплым, а затем и горячим воздухом, когда позади громко хлопает парадная дверь, а затем и частые шаги по лестнице стегают по нервам тревожным узнаванием.
— Бойко, стоять! Мы не договорили! — отлетает запыхавшимся эхом от стен, и я ускоряюсь. — Стой, говорю!
Ян всегда был быстрее, решительнее, смелее и… просто лучшим. Стоит ли удивляться, что забежать в квартиру я всё же не успеваю?
— Бойко! Ну в рот мне ноги… — выдыхает он порывисто, вжимая меня в стену в двух шагах от нужной двери. — Только моргнёшь, а она уже в легкоатлеты записалась… Думал, лёгкие выплюну, пока догоню. Ты что творишь, а?! Совсем сдурела? Устроила, блин, марафон среди зимы! Куда так резво чухнула, спрашиваю?! Или я не имею право голоса? Ты меня выслушать вообще собираешься или как?
— Или как, — огрызаюсь, царапаясь онемевшей щекой о шершавую побелку стены. Я не готова к новым испытаниям, не выдержу.
— Чтоб тебя, Бойко! Что опять за приколы?
— Отпусти меня, Ян! — безуспешно рвусь из-под веса навалившегося на меня парня. Льдов никогда раньше не демонстрировал силу и теперь я до кучи ошарашена своей полной перед ним беспомощностью.
— Лера…
— Чего ты ещё от меня хочешь? Я всё сказала.
Ни капли не проникнувшись моим возмущением, Ян разворачивает меня лицом к себе, но только лишь для того, чтобы вновь припереть к стене. Теперь уже спиной.
— И что, по-твоему, я должен делать с твоим признанием? Ходить ещё месяц неприкаянным, оплакивая наши проделки в песочнице? Ни черта. Я сыт этим по горло. В пекло дружбу. Я хочу тебя, Лера. Не как товарища, как девушку… Единственную девушку в моей жизни, слышишь?
— Складно заливаешь, Льдов, — зло выплёскиваю всю скопившуюся внутри неуверенность. — Но не мне тебе верить. Забыл, сколько раз просил прикрыть тебя от назойливых бывших? Без обид, да ты фрукт ещё тот. И уж прости, ни разу не честно проплаченный в кассе арбузик!
— А кто я тогда? Кто? Говори! — Ян требовательно встряхивает меня, не выпуская из тесных объятий.
— Обыкновенный бабник, — вздыхаю негромко, отчаявшись освободиться. Мне ли не знать, что сопротивление бесполезно. Приходится через силу поднять глаза от пола. — Ян, ну правда, зачем усложнять? Отпусти, а? Мы же долго не выдержим загонов друг друга! Ничего не выйдет и…
Договорить он мне не даёт. Кусачий, хлёсткий поцелуй обжигает губы на полуслове. Это немое признание с привкусом кофе, горькое как пережжённые зёрна арабики, сладкое каким может быть только грех. Я неожиданно теряюсь в пространстве, растворяясь в накрывших с головой ощущениях. Начисто забываю, что намеревалась держаться от него как можно дальше. Что Ян не годится для отношений, да и в целом тот ещё негодник.
Вместо долгих увещеваний, я получаю крепкий, пробивающий до дрожи под коленками, поцелуй. Ян обходится без громких клятв, попыток меня утихомирить и признаний в любви.
Просто целует… вместо тысячи слов.
Может, позже я пожалею. С большой вероятностью так и случится, но сейчас мне хватает всего: нежности, страсти и даже взаимности.
Может быть, Льдов действительно не умеет любить, но зато я полюбила его безоглядно.
— И ты просто решила сдаться? — отрывисто шепчет Ян, согревая мне щёку дыханием. — Даже не поборовшись за меня…
— Это не имеет смысла.
— Согласен, я слабо тяну на суперприз.
— Я не это хотела сказать!
— И не надо ничего говорить. Просто чувствуй. Доверься если не мне, то себе в конце концов! Спроси себя, Лера, а слабо ли тебе в меня влюбиться? Без всяких гарантий, — отзывается Ян, утаскивая меня в сторону своей квартиры. А я и протестовать не могу, обездвиженная чувством, будто он меня в спину с крыши толкает. И край так ужасающе близко, что всё во мне цепенеет… — Всё, я задрался, тебя уламывать. Разговоры оставим на потом, я лучше покажу на деле. Поверь, влюблённым ты меня не знаешь. Ну, чего смотришь? Проходи разувайся.
Он что сейчас сказал — влюблённым?
Слова бывают лживыми, знаю. Но… Я срываюсь, только не падаю, а парю над недавними страхами. Ян не зовёт меня замуж, даже не предлагает встречаться. Просто берёт от жизни всё. Но я ведь именно таким его полюбила, верно?
Пока мысли роем проносятся в голове, руки интуитивно действуют. Расстегнуть, стянуть, отбросить. Торопливо. Без лишних слов. В обход смущению и условностям. Нам это всё сейчас не нужно совершенно. Достаточно чувствовать кожей его тяжёлое, неровное дыхание. Мне нужно его тепло. Нужно чувствовать его рядом, как можно ближе.
Ступни леденит холодный пол, мимо проносятся знакомые комнаты, скрипит дальняя дверь, ведущая в его спальню. И, как-то само собой получается, что вместо утомительной прелюдии мы ограничиваемся коротким забегом. Очень-очень коротком! Буквально в пару шагов до кровати.
— Ян! — я не успеваю содрогнуться от холода простыни, как сверху накрывает его весом. — Что мы делаем? Боже…
Всегда смеялась над нелепостью таких вопросов, ведь понимаю же сама, к чему идёт. А вот на деле всё иначе ощущается: незнанием, что делать дальше, страхом, что он остановится…
— Закрепляем наш новый статус? — рассеянно предполагает Ян, стягивая с себя боксеры.
— Любовников? — даже не пытаюсь претендовать на большее. Потом его пришибу! Я сама сейчас чувствую ту же сумасшедшую потребность им обладать, что рычит в мужском голосе. Потребность такую сильную, что становится страшно. Потребность настолько жгучую, что прожигает и скручивает внутренности.
— Пары, дурочка, — с хриплым полустоном поправляет Ян.
Мозг словно пьяный воспринимает происходящее с опозданием. Движения Льдова становятся невыносимо медленными. От переизбытка чувств не хватает воздуха. Я задыхаюсь, злюсь, не понимаю… Что за взволнованный мальчишка? Откуда в нём эта медлительность? Зачем?
Поцелуи, их так много, что загорается каждый сантиметр кожи,
