— Что пейзанин, свининку продаешь? — спросил он на удивление противным, писклявым голосом, с трудом подбирая бургундские слова.
Якоб, обидевшись на то, что его, зажиточного свиновода, в присутствии односельчан обозвал «пейзанином» какой-то иноземец, в ответ гордо промолчал.
— Свинки-то у тебя тощенькие. Небось, на паровых полях пасешь? — продолжал коротышка, не дождавшись ответа.
— Свиней пасу в баронской дубраве, на желудях — не выдержав такого оскорбления, огрызнулся в ответ Якоб.
— Да уж, — пропищал тот в ответ, — только эти желуди, видать, не впрок им пошли — ни мяса, ни сала. Ну да ладно, мне тут недосуг по базару гулять, так что, пожалуй, возьму-ка я все, что у тебя есть, и не обижу — пропищал толстячок, и назвал цену, втрое меньше той, которую Якоб собирался запросить.
От такой наглости у самого известного в округе свиновода, чье мясо, не торгуясь, забирали управляющие всех окрестных господ, перехватило дыхание. Но Якоб справился с собой и назвал ответную цену.
Толстячок набрал в легкие побольше воздуху, и разразился в ответ длинной тирадой, из которой ошарашенный Якоб узнал много нового о себе лично, о нерадивых бургундских свиноводах вообще, о том, каких хрюшек выращивают в герцогстве Афинском, и как должен бестолковый пейзанин ценить солидных покупателей, которые готовы забрать всех его «худышек» сразу.
Торг продолжался часа полтора. Вымотанный писклявой напористостью толстяка Якоб, был готов на все, лишь бы этот кошмар прекратился. В результате он выручил за товар намного меньше, чем рассчитывал. Кляня на чем свет стоит неугомонного тамплиерского конверса, он с неохотой уступил, и пытаясь хоть чем-то напоследок досадить разорителю, долго пересчитывал полученные деньги. Чтобы поскорее избавиться от толстячка, он сам переложил туши на его телегу, и как только повозка скрылась за углом, немедленно перепродал место знакомому зеленщику.
Чувствуя приятное позвякиванье в кармане Якоб, только для того, чтобы хоть немного прийти в себя после невыгодных торгов, заехал по дороге в кабак, выпил там в обществе старшего сына мельника и молотобойца из кузни полпинты виноградного сидра и еще долго проклинал жадных храмовников, которые богаты как сам султан, потому что золотом расплачиваются, а сами при этом норовят с трудового человека три шкуры содрать. Мельник и молотобоец сочувственно кивали да все чаще подставляли кабатчику пустые кружки — их угощал ограбленный тамплиерами свинарь.
Довольный собой, Ставрос возвращался в командорство. После того как он, следуя за своим господином, прибыл в Боне, и стал служителем Храма, Ставрос был определен в младшие подручные брата драпиария. Это положение его, как бывшего управляющего большим поместьем, совершенно не устраивало.
Пройдоха развернул бурную деятельность, так что не прошло и трех месяцев со дня их появления в командорстве, как он, благодаря своей неуемной энергии, а также способности добиться от работников всего, что ему было нужно, и торговаться до последней капли крови, завоевал благоволение не только прецептора Боне, но и самого магистра Франции.
Не последнюю здесь роль сыграло и общее мнение братьев-рыцарей, которые с его появлением стали и питаться лучше, и одеваться почище.
* * *
В деревне, которую они только что миновали, зазвонил колокол, сзывая прихожан на мессу, и Дмитрий, перестав отчитывать тугодума-ученика, вдруг вспомнил тот день в Вази, когда его покинула Анна.
Два года прошло после их свадьбы. Благодаря острожной политике ахайского князя Виллардуэна, и тестя Дмитрия, герцога Афинского, войны Морее не угрожали. Поместье Вази и полученные в качестве приданного земли, приносили немалый доход. Выручки за масло и шелковую нить хватало для того, чтобы, не разоряя крестьян, содержать отряд из девяти рыцарей, а также выплачивать вассальную дань герцогу, и церковную десятину обстроившемуся рядом командорству тамплиеров.
Для превращения пожалованных владений в наследственный фьеф с правом поднятия знамени, то есть получения баронского титула, недоставало, по морейским ассизам, лишь одного — у них с Анной должен был родиться ребенок.
Впрочем, они оба этого горячо желали и без «государственной необходимости». Страсть, которая их охватила с первого знакомства, не угасла и после свадьбы.
И вот пришел наконец-то долгожданный день, когда сияющая Анна сообщила ему, что ждет ребенка. Обрадованный Дмитрий, которого близкие к нему рыцари и слуги начали, несмотря на строжайший запрет, называть «сир Барон», окружил свою юную супругу тройной заботой. Специально назначенные крестьяне доставляли ей ежедневно только что сорванные фрукты. Целая армия горничных и мобилизованных на скорую руку дворовых девушек следила, чтобы их госпожа не дай бог, нигде не оступилась, и не делала резких движений.
Герцог, прознав о надвигающемся событии, тотчас же прислал в замок Вази лучшего лекаря, которого за огромные деньги выписал из Палермо.
С приближением срока, когда баронесса должна была разрешиться от бремени, все и вся в замке было готово к родам. Терзая себя в ожидании, Дмитрий, чтобы не путаться под ногами у лекаря и повитух, отправился проводить до ближайшей деревни мессира де Фо, который, следуя по своим делам из Фессалоник в Андравиду, остановился в замке Вази на пару дней.
— Ты становишься настоящим владетельным сеньором, — после долгого молчания неожиданно произнес приор, — надеюсь, что твое отношение к ордену не изменится и тогда, когда ты будешь увенчан герцогской короной.
— Я часть ордена, мессир, и вы это прекрасно знаете — привычно ответил Дмитрий, мысли которого сейчас были далеко отсюда.
— Если бы хотя бы треть наших братьев обладала твоими достоинствами, то мы бы не сдавали мамелюкам одну за одной крепости в Святой Земле. Я только что вернулся из Ломбардии. Там, в монастыре города Асти монахи-цистерцианцы пишут историю ломбардских родов. Я попросил, чтобы мне списали несколько страниц из их хроник. Возьми вот, почитай, думаю, что тебе будет интересно, — де Фо протянул Дмитрию инкунабулу, туго перетянутую кожаным ремешком.
После того, как они распрощались, Дмитрий отпустил повод, предоставив выученному коню, который отлично знал дорогу домой, полную свободу действий, а сам развернул пергаментный свиток и, чтобы отвлечься от мыслей об Анне, принялся читать его прямо на ходу.
Со времен, когда земли, издревле заселенные племенами этрусков, стали частью Рима, одно из поместий, что расположено в излучине великой реки По, неподалеку от Медиталаниума, получило прозвище Солари — солнечное. Вилла хозяина поместья располагалась на вершине пологого холма, а его широкий склон был обращен на самую солнечную сторону, так что расположенные на нем виноградники неизменно давали самые богатые урожаи и были основой растущего благосостояния фамилии. Хозяева поместья местными жителями также были прозваны Солари.
