Вот тут Афанасий Лаврентьевич поставил уши торчком. Сын его, Воин Афанасьевич, умудрился в своей жизни совершить ошибку. Поругался с отцом и удрал за границу, где жил на полном содержании при дворе польского короля. Каких трудов ему тогда стоило все это замять…
Потом-то сын одумался, вернулся, раскаялся – и искренне, но пятно уже осталось.
Афанасий Лаврентьевич своим умом боярином стал, а вот сыну его многие дороги за юношескую глупость закрыты были. А ведь умен парень! Языки знает… так царевич еще и об этом?
Судя по ясным умным глазам – именно об этом. И скромно намекает, что доверит сыну – под отца. Оправдает парень доверие – пойдет выше. Не оправдает – спросит с обоих.
– Желает, государь-царевич.
– Тогда привози его сюда. Поговорим, определим, что ему делать надобно будет… Справится – награжу, не справится – накажу, поэтому думай, Афанасий Лаврентьевич. Сможет ли он? Сможешь ли ты? Я сейчас на ответе не настаиваю…
– Государь, позволь мне домой съездить и с сыном переговорить?
Алексей кивнул. Время на размышления Софья тоже предусмотрела.
– Ежели решишься – через двадцать дней ждать буду, начиная с этого.
Боярин раскланялся и удалился. Софья мысленно поставила себе плюсик. По всему видно – мужик очень умный. Но сколько ж теперь надо Лешку натаскивать, чтобы боярин не просек, кто тут головной, а кто спинной мозг?
А, ладно, справимся.
Хотя планы Софьи едва не полетели в тартарары из-за Симеона Полоцкого.
* * *
Дни летели за днями, складываясь в недели и месяцы – и все больше нового разворачивалось в школе, и все больше мрачнел бывший иезуит. Хотя бывают ли они бывшими? Иезуит – это не профессия, это состояние души.
Симеон был умен – что есть, то есть. И терпел многое. Но вот когда в школе прочно обосновался Аввакум, когда Алексей принялся отмахиваться от старца, когда царевны – кроме Софьи – и в грош его не ставят…
Нет, они его честно выслушают, поговорят, но вот вложить что-то им в голову не получалось. Он рассказывал о красотах Франции, а ему в ответ смеялись, мол, они там все вшивые да блохастые. Он про войну со Швецией, а ему в ответ улыбку. Да на кой нам те шведы – своих болот не хватает?
Он к Алексею с рассказами, а тот то на тренировку, то на учебу, то еще куда…
Он ему стихи свои, а Алексей смеется – мол, к чему нам такие извороты речи? Былины-то, они красивее[23].
А еще рядом с царевичем постоянно Ванька Морозов. И протопоп теперь рядом трется. А рядом с ним вообще слова сказать не удается – чуть что, тут же про беса орет и про латинян поганых, которые души православные совратить норовят.
Да, протопоп прекрасно нашел себе врага без посторонней помощи и боролся с ним не покладая рук. Даже более того, будучи человеком умным, он решил покамест оставаться рядом с наследником и учить его в нужном духе. И к чему тут бывший иезуит?
В болото, товарищ! На родину! На фиг!
Последнего выражения, Аввакум, конечно, не знал, но принцип оставался прежним.
Вопрос встал остро и жестко, и Симеон принялся решать его в традициях века – то есть кляузой. Сначала он написал донос, потом подумал – и отправился в Москву сам. К царю его сразу не допустили, пришлось пару дней подождать и упасть в ноги.
И вот тут товарищ оторвался по полной.
Царевича он приплетать не стал, как и царевен. А вот распоясавшихся казаков, аввакумовскую ересь и школу, в которой непонятно чему учат неясно кого, обрисовал самыми черными красками. По счастью, Алексей Михайлович сразу не поверил и репрессий предпринимать не стал. А вместо этого решил отправиться на лето в Коломенское, а уж оттуда одним днем, без излишней помпы – в Дьяково.
Это было первым везением.
Царь отлично понимал, что поднимать скандал в своей семье, да еще с наследником… Нет уж, сор из избы лучше не выносить. Разобраться по-тихому…
Симеон довольно потирал ручки.
Если все сложится, как ему надо, проект прикроют, а царевич окажется во дворце, где можно будет самому настроить разочарованного ребенка на что угодно.
Не учел он двух факторов. Первым был боярин Ордин-Нащокин. Так уж получилось, что Воин Афанасьевич, его сын, был отправлен в Архангельск, и старый лис отлично понимал всю важность этого поручения.
Как-никак наследник, будущий царь. Ежели Воин ему в милость войдет, то для всего рода хорошо будет. Займет сынок со временем его место. Опять же, сына женить пора, а кто за него такого пойдет? С клеймом чуть ли не предателя родины своей? Ведь сбегал, как ни крути…
Зато если царевич сватом выступит, тут уж никто отказать не посмеет.
Так что боярин готов был ковром расстилаться, лишь бы его сыну никто не помешал.
Свои выступления при дворе он прекратил полностью. Вместо попыток уговорить царя делать то, что, по его мнению, было выгоднее для страны, он объяснял это Алексею. С картами, договорами и указами. И мальчишка слушал его. Не понимал, переспрашивал, пытался разобраться – и вместе с ним, что самое удивительное, училась и его младшая сестра.
Не ожидал такого Ордин-Нащокин от четырехлетнего ребенка, но Софья не только сама тяготела к учебе, она еще и брата тянула за собой что есть сил. И мальчишка старался. Более того, иногда малолетка задавала такие вопросы, что старцу бы впору.
Афанасий Лаврентьевич до сих пор помнил ее шуточку про два закона. Мол, чтобы при дворе хорошо жить, надо два закона знать. Первый – царь всегда прав. Второй: если ты решил подумать иначе – смотри закон первый.
И это – ребенок?!
Впрочем, боярин был достаточно умен, чтобы держать свое мнение при себе. А заодно – приглядываться, прислушиваться, держать нос по ветру…
Способности у него были великолепные, вот он сейчас и обратил их на пользу делу. Какому?
Да-да, делу укрепления своего влияния на царевича.
Не верилось боярину, что никто не решит подластиться к Алексею Алексеевичу, пока есть время и возможность. А ведь они есть. Сейчас, пока царевич еще дитя, пока на него легко надавить, настроить в свою пользу, спровоцировать в той или иной ситуации… То, что он уехал из Кремля, дало громадное преимущество, сейчас до него добраться было труднее. Но летом, когда двор переедет в Коломенское, Алексей окажется в прямой досягаемости. И вот об этом надо с ним поговорить.
А еще…
Когда при дворе появился Симеон и стал плакаться царю, Афанасий первый догадался, чем это может грозить. И всю ночь его гонец нахлестывал коня, торопясь сообщить царевичу плохое известие.
Софья только выругалась и подумала, что надо было накормить иезуита парой ложек мышьяка. А можно и не мышьяка. Самую обыкновенную соль, крупного помола – чтоб сожрал пять столовых ложек и копыта отбросил…
Каков умник!
Сейчас царь приедет с инспекцией, особенно если неожиданно, найдет недостатки, разгневается – или кто-то что-то не то ляпнет – и понеслась арба по кочкам. Ну погоди ж ты у меня, Самуил, земля круглая, сочтемся…
Но пока было не до того.
Три царевны схватились за голову и принялись на скорую руку заделывать огрехи и прорехи.
Да-да, и Татьяна тоже. На воле ей понравилось намного больше, чем в Кремле, и возвращаться она не имела ни малейшего желания. Зато отписала царевне Ирине с тем же гонцом.
И все, включая царевича, поблагодарили боярина Ордина-Нащокина за предупреждение. Теперь у них есть время. А еще… надо бы отписать обратно царю про Симеона. В лучших традициях анонимок. Да, подло, некрасиво, мерзко, но он сам первый начал. А раз так – пусть получает полной ложкой по лбу.
* * *
Царевна Ирина получила письмо вовремя, иначе и не скажешь.
Сестры – что Анна, что Татьяна – в один голос уверяли, что счастливы, довольны жизнью и вообще не могла бы сестрица любимая?..
Ирина могла, да еще как.
Умна была царевна, этого не отнять. Самая хитрая из сестер, она стала дороже всех венценосному брату и видела, что примерно тот же процесс происходит в отношениях Алексея-младшего и Софьи. Вот и ладненько.
Помешать можно, но не нужно, у каждого должны быть близкие люди. Она вот брата любит, а сейчас, когда две другие сестры уехали, она рядом с ним одна осталась. И в душе, и в разуме… Разве плохо? И влиять на царя могла, хоть и немного.
А сестры просили о том, что и ей было выгодно.
Сейчас все тихо, спокойно, ни ссор, ни скандалов, вернутся еще две царевны – опять брат на части рваться начнет, опять буча поднимется в тереме… не-ет… пусть остаются, где и хотят.
Письмо пришло в утро, а вечером пришел и братец любимый, сел в кресло, взглянул горестно. И поделился, мол, так и так, приехал Симеон, да такое рассказывает, что страшно становится. Не ошибку ли я совершил с Алексеем, дав сыну слишком много воли?
Не к беде ли?
Не получи Ирина письма, она бы тоже сомневалась, думала, переживала. Она же была спокойна и попыталась, как могла, успокоить брата. Хотя бы простым вопросом – а кто клепал-то?
