ПОЛНОЕ И БЕЗОГОВОРОЧНОЕ ПРИНЯТИЕ БЕЗУПРЕЧНОСТИ — единственное, что избавит нас от подобных глупостей. Так мы в очередной раз приходим к практической целостности толтекского знания.
Безупречность, неделание, остановка внутреннего диалога — то, что естественным образом приводит нас к сновидению, — парадоксальному состоянию осознания, которому посвящены следующие главы этой книги.
Глава 5
СНОВИДЕНИЕ I: МЕТОДЫ
"…И юноши ваши будут видеть видения, и старцы
ваши сновидениями вразумляемы будут.
И на рабов Моих и на рабынь Моих в те дни
излию от Духа Моего, и будут пророчествовать."
Иоиль 2.28 — О, Деян. 2.17 — 19
И по сей день сновидение кажется человеку явлением таинственным. И Типы восприятия во время сна со сновидениями слишком разнообразны, чтобы судить о них однозначно. Сны бывают яркими и тусклыми, осмысленными и пустыми, цветными и черно-белыми. Более того, сны могут быть «вещими», наделять знаниями, могут вводить в заблуждение или принимать форму откровенной фантастики.
До того как Карлос Кастанеда опубликовал свои сообщения о толтекской дисциплине, никто не рассматривал сновидение как способ восприятия — со своим типом внимания, со своими специфическими искажениями и тем комплексом проблем, который свойственен любому режиму восприятия внешнего мира. Естествоиспытатели склонялись к тому, что сновидение по природе своей бессмысленно и только отражает некие психофизиологические процессы в организме сновидца. К этому, по сути, сводятся идеи, например, Хобсона и Маккарли (1977) о том, что образы сновидения — всего лишь интерпретация беспорядочных разрядов нервной энергии, накопившейся в клетках нижнего мозга, или популярные среди психоаналитиков взгляды на сновидение как образную разрядку накопившихся психических напряжений в области бессознательного, исполняющую роль естественной психогигиены. Иные исследователи приписывали снам творческую функцию. Их точка зрения, в общем, сводится к тому, что в процессе сновидения накопленная информация рассортировывается, организуется определенным образом, благодаря чему во сне становятся явными некоторые скрытые закономерности или взаимосвязи. Таким образом в сновидении разрешаются проблемы, поставленные наяву.
Мистический взгляд на сновидение был всегда почти что прямо противоположным. Здесь, наоборот, полагали, что именно в сновидении "душа освобождается от телесных покровов" и хотя бы мельком имеет возможность взглянуть на истинное положение дел в царстве потустороннего, Царстве Истины. Утонченные метафизики находили в сновидении путь к "мистическому союзу с бытием", "воспоминание своей истинной природы", а ориенталисты искали здесь тропинку к Нирване или самадхи.
И тот и другой подход до сих пор остается только домыслами, гипотезами и надеждами.
Зато с древнейших времен известна связь между идеями сна и смерти. М. Элиаде упоминает, что в греческой мифологии Сон и Смерть, Гипнос и Танатос — два брата-близнеца. Конечно, Элиаде говорит о мифологии, но дело в том, что подобная мифология ведет свое начало из самой бездны времен, с тех самых пор, как человеческий тональ приобрел свои первичные очертания.
Во сне мы всегда покидаем мир привычного восприятия и реагирования, во сне умирает наше эго, и об этом не мог не догадываться примитивный человек на заре цивилизации, когда еще само слово эго было невозможным.
Мы знаем, что толтекское знание дает объяснительную модель для такого положения дел. Точка сборки в сновидении смещается, а вместе с ней смещается весь комплекс привычных реакций, идей, представлений о себе — дневное «я» словно бы умирает. И страх смерти — главный консервирующий сигнал тоналя — прекращает сновидение, не позволяет ему стать осознанным, не дает ему превратиться в полноценный режим восприятия. Любой "выход из тела" обычного человека пугает, любая осознанность сна страшит его, потому что там он не находит целого комплекса привычных черт самого себя. С одной стороны, ему как воспринимающей единице открыто слишком много, с другой — от него как от стереотипного существа, к которому он привык за долгие жизни в социуме, осталось слишком мало.
Какое дело нам до мифов тысячелетней давности! Смерть предстает всякий раз ощутимо и явно, и для этого не надо изучать антропологию — достаточно войти в осознанное сновидение. Хотя история человеческого отношения к сновидению дает богатую пищу для размышлений.
С одной стороны, Высшая Сила (как бы ее ни называли представители разных религий) дает человеку шанс «пробудиться», обрести знание, память, бессмертие и свободу. С другой — сам факт "пробуждения во сне" отравлен фундаментальным страхом смерти. Ибо что есть "пробуждение во сне"? Для нашего тоналя это, помимо всего перечисленного выше, "освобождение от физического тела". Иными словами, переход в мир иной, в обитель мертвых — пусть блаженных и знающих, но уже не живых в том смысле, как мы привыкли это понимать. Вот корень иллюзии. Вот — основная преграда, бессознательное препятствие, построенное нами самими, чтобы удержать себя в рамках монотонного мира. Одна часть нашей психики все время норовит «сбежать», «освободиться», зато другая — темная, тяжелая и инертная — стремится пребывать в покое: она ищет лекарства и упражнения, панацеи любого рода, лишь бы сохранить тело в нынешнем его виде — как можно дольше, желательно вечно.
Вокруг этой темы разворачивается целая драма, куда более серьезная и напряженная, чем любые изыски нашего — в общем-то, довольно примитивного — воображения. Авторы романов ужасов и кровавой беллетристики содрогнулись бы, проникнув в эту вечно потаенную и завораживающе-убийственную область.
Человек мечется между двумя бессознательными страстями — он не хочет умирать и он не хочет жить. Обычный сон всегда дарит нам временное, сиюминутное разрешение этого безумного конфликта.
Ночная греза — это хитрая тропинка, по которой можно хоть пару минут погулять почти каждую ночь, испытывая удовлетворение от невозможного состояния не-жизни и не-смерти. Недаром люди, которым, долгие годы в силу физиологических расстройств не снятся сны, которые они способны запомнить, жалуются на нескончаемое утомление, на общую затрудненность как физической, так и психологической жизни.
Выражаясь метафорически, сон — это ангел смерти, который в последнюю секунду пожалел нас и не убил насовсем. Он оставил нам память о своих призрачных, промежуточных царствах, где нет ничего и есть все, а потом удалился до следующего сновидения.
Миф требует от нас хотя бы иногда воздерживаться от сна. Вспомните историю Гильгамеша, который не добился бессмертия только потому, что не смог бодрствовать шесть дней и шесть ночей. Таких примеров антропологи могут привести огромное множество. Оставаться бодрствующим, пишет Элиаде — знаток всемирной мифологии и мировых религий, — значит "обладать в полной мере своим сознанием, присутствовать в мире духа".
Но что это означает на самом деле?
Опираясь на толтекское знание, мы вправе предположить, что человек был от века обеспокоен не проблемой сна как такового, а проблемой "утраты осознанности". Изначально сон для высших млекопитающих был простой реакцией на смену дня и ночи, и единственной его функцией было — восстановление сил и пребывание в состоянии "естественного анабиоза", пока не взойдет Солнце, чтобы начать новый день, содержанием которого была охота на других живых существ, или поедание растительности, или размножение. Иными словами, это был вынужденный «простой» организма. Ночь — не лучшее время для биологической активности существ, имеющих развитую нервную систему. Однако есть и другие существа, для которых ночь — время активности и охоты. Системой охраны спящего животного, судя по всему, и было состояние сновидения. То есть, с одной стороны, животное спит и сохраняет (восстанавливает) силы, с другой — оно достаточно бдительно, чтобы быстро отреагировать на изменение среды или приближение естественного врага.
Легко догадаться, что речь идет о простом, природном смещении точки сборки. Большая часть восприятия сфокусирована на внутреннем состоянии организма, но какая-то (пусть очень малая) — одновременно следит за тем, что происходит вокруг.
Думаю, только для человека сновидение ассоциируется со смертью. Просто потому, что только человек обладает ярко выраженным дневным «я» и всерьез беспокоится о его сохранности (ведь он социален, от него ждут определенного поведения, у него есть о6раз себя — куда деться от этой маски!). Человек, утративший свое "социальное лицо", — мертвый человек.
Обратная, «высокая» сторона этого же по сути процесса — переход н чуть ли не сверхчеловеческое состояние. По крайней мере в то состояние, где возможна связь с духами, силами, магическое управление обстоятельствами и внешней природой. Это «сновидение» шаманов. Они не «умирают» для своего социума, они становятся над ним. Фактически, эти люди — правители своего племени, народа, этноса. Но и здесь мы находим специфическую символику "социальной смерти" — практически во всех культурах Земли шаманы (или жрецы), принимая решения за свой народ и управляя им, ничего не требуют для себя. Они выше — и этим все сказано.
