Старик ударил палкой в щит, сел и, обратившись лицом к востоку, начал:
– Требую тишины и мира, требую правды и запрещаю неправду, всякую брань, ссоры и все, что может нарушить мир тинга. И теперь спрашиваю вас: это ли – год и день и час, это ли – место, чтобы творить свободный суд готского народа?
Стоявшие впереди готы выступили вперед и ответили хором:
– Да, это здесь – под высоким небом, под шумящим дубом, и теперь – когда солнце светит на эту мечом добытую готами землю, настоящее место и время для свободного суда готов.
– Так начнем же. Мы здесь собрались, чтобы разобрать два дела. Так начнем же. Готелинды, которая обвиняется в убийстве, и короля Теодагада, который обвиняется в позорной трусости и нерешительности в это крайне опасное время. Я спрашиваю…
Но тут слова его были прерваны громким звуком рога, который раздавался все ближе.
С удивлением оглянулись готы и увидели группу всадников, быстро направлявшихся к месту собрания. Гильдебранд всмотрелся и вскричал:
– На развевающемся знамени – изображение весов, значит, это граф Витихис! Да, вот он впереди, а рядом с ним сильный Гильдебад! Но ведь они должны были находиться теперь далеко по дороге в Галлию. Что могло заставить их возвратиться?
Между тем всадники подъехали, и Витихис с Гильдебадом среди громких приветствий пробрались сквозь толпу к Гильдебранду.
– Как! – едва переводя дыхание от быстрой езды, вскричал Гильдебад. – Вы здесь спокойно сидите, между тем как Вельзарий уже высадился?
– Мы знаем это, – спокойно, ответил Гильдебранд, – и хотим обсудить с королем, как нам его прогнать.
– С королем! – с горькой усмешкой повторил Гильдебад.
– Его нет здесь, – оглянувшись, сказал Витихис, – это подтверждает наше подозрение. Мы возвратились с похода, потому что имеем основание для важных подозрений. Но об этом после. Продолжайте.
И он стал в ряду других, по левую руку, судьи. Когда тишина восстановилась, Гильдебранд начал:
– Готелинда, наша королева, обвиняется в убийстве Амаласвинты, дочери Теодориха. Я спрашиваю: имеем ли мы право судить это дело?
Старик Гадусвинт выступил вперед, опираясь на длинную палку, и сказал:
– Это место суда окружено красным шнуром в знак того, что народному суду принадлежит право судить кровавые преступления. Да, мы имеем право решать это дело.
– В глубине сердца, – продолжал Гильдебранд, – мы все обвиняем Готелинду. Но кто из нас может здесь, перед лицом суда, уличить ее в этом убийстве?
– Я! – раздался звонкий голос, – и красивый молодой гот в блестящем вооружении выступил вперед.
В толпе пронесся говор: «Это граф Арагад, брат герцога Гунтариса!.. Он любит Матасвинту, дочь Амаласвинты!.. Он женится на ней!.. Он выступает мстителем за ее мать!»
– Я граф Арагад, – громко произнес молодой гот, – из рода Вельзунгов. Я не в родстве с убитой, но ближайший родственник ее – Теодагад – не исполнил своего долга кровавой мести за нее, так как он сам был участником ее убийства. Поэтому я, свободный, ничем не запятнанный гот благородного рода, друг несчастной княгини, являюсь обвинителем вместо ее дочери Матасвинты. Я обвиняю ее в убийстве, в пролитии крови!
С этими словами высокий, красивый гот вынул свой меч и, при громких криках одобрения со стороны народа, протянул его к стулу судьи.
– Какие доказательства имеешь ты? Скажи…
– Стой, тинг-граф! – раздался вдруг серьезный голос Витихиса. – Ты так стар, Гильдебранд, так прекрасно знаешь обычаи, права, а позволяешь толпе увлекать себя? Неужели я должен напоминать тебе первое требование справедливости? Обвинитель здесь, но где же обвиняемая?
– Женщина не может присутствовать в народном собрании, – спокойно ответил Гильдебранд.
– Это я знаю. Но где же Теодагад, который должен защищать ее?
– Он не явился.
– Приглашали ли его?
– Да, приглашали, – ответил Гильдебранд. – Сайоны, выступите вперед!
Два сайона подошли и своими посохами коснулись стола судьи.
– Нет, – сказал Витихис. – Никто не должен говорить, что народ готов осудил женщину, не выслушав ее защитника. Хотя все ее ненавидят, но она также имеет право на справедливость, на защиту закона. Я сам буду ее защитником, если нет никого другого.
И он спокойно выступил вперед, стал против Арагада и коснулся его своим мечем.
– Так ты отрицаешь преступление? – с удивлением спросил судья.
– Нет, я говорю только, что оно не доказано, – ответил Витихис.
– Докажи его! – обратился судья к Арагаду.
– Доказать? – нетерпеливо, но немного смутившись, вскричал Арагад. – К чему тут доказательства! Я и ты, и все находящиеся здесь, знают, что Готелинда давно ненавидела княгиню. Жертва ее исчезает из Равенны. Одновременно исчезает и убийца. Потом жертва снова появляется в доме Готелинды – уже мертвой. А убийца бежит в крепкий замок. Что же еще нужно доказывать?
– И только на этих основаниях ты обвиняешь королеву в убийстве? – сказал Витихис. – Горе, горе народу, в котором ненависть берет верх над справедливостью! Справедливость, готы, есть свет и воздух. Я сам ненавижу и эту женщину и ее мужа. Но именно потому, что я ненавижу, я должен вдвое строже наблюдать за собою.
Так просты и вместе с тем благородны были слова его, что сердца всех готов склонились на его сторону.
– Где твои доказательства, Арагад? – спросил Гильдебранд.
– Доказательства! – с нетерпением вскричал тот. – У меня нет других доказательств, кроме глубокой веры.
– В таком случае… – начал Гильдебранд.
Но в эту минуту один из сайонов, охранявших ворота, подошел и сказал:
– У входа стоят римляне. Они просят, чтобы их выслушали. Они говорят, что знают обстоятельства смерти княгини.
– Я требую, чтобы их выслушали, как свидетелей! – горячо вскричал Арагад.
Гильдебранд сделал знак привести свидетелей. Толпа расступилась, и сайон ввел трех людей. Один из них, согбенный старик, был в монашеской одежде, двое – в одежде рабов. Все с удивлением смотрели на старика, фигура которого, несмотря на всю простоту, даже бедность его одежды, отличалась замечательным достоинством. Арагад пристально взглянул в его лицо и быстро отступил с удивлением.
– Кто этот человек, – спросил судья, – которого ты ставишь свидетелем? Какой-нибудь ничтожный иноземец?
– Нет, – ответил Арагад, – его имя все хорошо знают и уважают: это – Марк Кассиодор.
Выражение удивления пронеслось по всему собранию.
