заплатить, а кондуктор требовал чтобы она взяла плацкарту она плакала и мама и Элеонора Ивановна дали ей по полтиннику. Миша угощал своими шоколадками мама дала им бутерброты с ветчиной.
И. С. Ильин, 10 апреля
Сегодня день торжества в Самборе. Город весь разукрашен флагами, арками с надписями «Освободителю» или «Давшему Свободу». Улицы лоснятся чистотой. А день жаркий, совсем летний. Очень тихо. Царский поезд прибыл в час. Мне пришлось ждать у переезда, где пропускали только до одиннадцати часов, а я на несколько минут опоздал, но все же удалось пройти. Очень красиво было зрелище войск, стоящих шпалерами по улицам, по которым проезжал Государь. Государь с вокзала проехал с великим князем Николаем Николаевичем в штаб армии, а затем около трех часов поехал обратно.
Все время до отхода поезда я стоял как раз против окна, из которого смотрел Государь. Рядом с Государем, в другом окне, виднелся Воейков. На перроне стоял генерал Брусилов, сзади него конвой Ставки, штабные и офицерство.
Государь очень бледен, у него необыкновенно скорбное выражение. Он все время держал руку под козырек. Поезд медленно, плавно, почти незаметно начал отходить, и мы все, стоящие на перроне, закричали «ура». Государь поехал в Перемышль. Николай Николаевич стоял на площадке.
Николай II, 10 апреля
Спал отлично и в 8 ½ пил чай. Через час поехал на станцию, где был оперативный доклад. В 10 час. отправился с Николашей и другими по железной дороге в Самбор. Приехал туда около часа и был встречен Брусиловым и моей чудной ротой 16-го Стрелкового Императора Александра III полка – под командой ее фельдфебеля. Проехал в штаб-квартире Брусилова, где назначил его генерал-адъютантом). Он нас накормил завтраком, после чего вернулись в поезд и продолжали путь на юг.
Первая гряда Карпат была хорошо видна. Погода стояла дивная. Около 4 часов прибыл в Хыров, где был собран весь 3-й Кавказский корпус генерала Ирманова. Обошел все части пешком и затем объехал их в моторе и благодарил за боевую службу. Вид полков великолепный. Так был счастлив видеть своих ширванцев. Вернулся в поезд и продолжал путь на Перемышль, куда приехал в 7 час. По улицам стояли шпалерами запасные батальоны и дружины. Заехал в церковь, устроенную в железнодорожном сарае, и затем в дом, приготовленный для Николаши и меня. В 8 часов поехали к обеду в гарнизонное собрание, где было собрано разное вооружение, найденное в австрийских складах. Вечер был теплый, как летом, и с луной.
Итак, я попал в Перемышль, по милости Божией, через месяц и два дня после его падения. Масса сильных впечатлений.
Ф. А. Степун, 10 апреля
Читали мы тут тоже, как русские солдатики ухаживают за юными добровольцами, как берегут им лучшие порции, как покрывают их ночью всяким тряпьем, чтобы не мерзли хрупкие тельца. На самом же деле мы видели нечто совсем другое. В нашей же батарее было семь юных добровольцев (теперь ни одного не осталось, все «поутекали» обратно), что явились к нам с лозунгом «Или грудь в крестах, или голова в кустах».
Солдаты все, как один, относились к ним с решительным недоброжелательством, а подчас и с явным презреньем и ругали их самыми отборными словами. <…> Добровольцев они презирают потому, что добровольцы пришли в батарею «зря», потому что они ничего «настоящего» все равно делать не могут, потому что их привела в ряды защитников отечества не судьба, а фантазия, потому что для них театр военных действий в минуту отправления на него рисовался действительно всего только театром, потому, наконец, что добровольцы эти бежали от того глубоко чтимого солдатами священного, полезного и посильного им домашнего труда, который после их побега остался несвершенным на полях и в хозяйствах. <…>
Хуже, однако, чем ложь фактописи ужаснейшая ложь нашей идеологии. «Отечественная война», «Война за освобождение угнетенных народностей», «Война за культуру и свободу», «Война и святая София», «От Канта к Круппу» – все это отвратительно тем, что из всего этого смотрят на мир не живые, взволнованные чувством и мыслью пытливые человеческие глаза, а какие-то слепые бельма публицистической нечестности и философского доктринерства. Вот тебе пример.
«Война объединила общею скорбью и общею судьбою русских, поляков и евреев» – это из газет, а вот что у нас. Галиция, весна, прекрасная погода. По каменистой горной дороге несутся вскачь паршивенькие санки. В санках, вытрепав наглый чуб из-под папахи, сидит молодой казак. Верхом на запряженной в сани тощей кляче, у которой ребра как ломаные пружины в матраце, трясется в седых пейсах рваный, древний «жид» с окаменевшим от ужаса лицом. Казак длинным кнутом хлещет «жида» по спине, а жид передает удар лошади.
При гомерическом хохоте группы солдат и большинства офицеров этот погромный призрак скрывается за поворотом дороги. Это я видел сам. А вот рассказ очевидца.
На шоссе, пересеченном оставленными австрийскими окопами, встречаются казак и солдат. Остановившись, солдат жалуется казаку, что сапог нет и взять негде. Первый совет казака поискать в окопах, нет ли где на трупике (окопы – надежные склады, и трупы единственно честные интенданты). Но вот на шоссе показывается обутый «жид». У казака мгновенно является великодушная мысль подарить солдату «жидовские» сапоги. Сказано – сделано. «Жид» пытается протестовать. Казак возмущен, и «народный юмор» подсказывает ему следующую штуку: «скидавай штаны», обращается он к солдату. Понимая идею товарища, солдат быстро исполняет приказание. «Целуй ему задницу, благодари, что жив остался», кричит казак «жиду», занося над ним свой кулачище. Совершенно оторопелый «жид» беспрекословно исполняет требование, после чего все трое расходятся по своим дорогам.
Страшно, что все это могло произойти. Страшнее, что всему этому мог быть свидетелем офицер, но самое страшное то, что, благодушно рассказывая этот номер за коньяком, рассказчик определенно имел у своих слушателей огромный успех.
«Раннее утро», 12 апреля
Третьего дня на Садовой, против конторы водочного завода Шустова, разыгралась характерная сцена.
На завод из какого-то склада везли бочку с красным вином. Возчик задержался на рельсах трамвая, и в результате трамвай толкнул подводу; бочка упала, разбилась, и вино янтарными струями потекло по улице.
Толпа тотчас собралась вокруг этого места, и началось усердное собирание во всевозможные посудины драгоценной влаги.
Некоторые даже пили вино прямо из лужи.
М. М. Пришвин, 12 апреля
Бывало, прохожу деревней – знают, что вернулся с войны – проходу нет, все допрашивают, как на войне, и всякая сказанная мелочь глубоко западает им в
