- Я предупредил, что это стихи, а не трактат по медицине, - сухо сказал Ломтик. - Надо бы представлять разницу.
- Тебе пора домой, Ломтик, - сказала Эра. - Уже одиннадцать.
- Да, пора, - согласился Ломтик. - Отдавай рисунки.
- Разве ты мне их не подарил?
Ломтик кинул горький взгляд на диван и произнес:
- А разве ты на них не села?
Он собрал пестрые листы в папку. Потом, прощаясь, сказал Овцыну:
- У вас красивая форма. Я люблю эти цвета, черный с золотом; в этом есть что-то от вечности, что-то обреченное на славную гибель. Долго над служить до такой формы?..
Когда он, причесав перед зеркалом бороду и седоватые на висках кудри, ушел, Овцын спросил Эру:
- Какое тебе удовольствие от этого бэби?
- Он славный, - сказала Эра. - Искренний и добрый. Смешной. Мне нравятся такие люди. Он очень бедный, очень робкий и очень талантливый. Но стесняется отнести свои стихи в какую-нибудь редакцию. Впрочем, их все равно не напечатали бы.
- Почему же, если они талантливые? - спросил Овцын.
- Это отпугивает. Как и все необычное. Ты плохо знаешь наши дела. Талантливый литератор должен иметь непоколебимую веру в себя и стальную волю, чтобы утвердиться. Он должен быть настойчивым, нечувствительным к насмешкам и брани, должен занимать четкую позицию и не слушать дурацких советов. Бездарным легче. Они на все готовы, а это нравится... Студенты уже поют песни на стихи Ломтика. Хорошие песни. У Вадима Згурского есть пленки с записями. Может, купим магнитофон, пока у меня есть деньги?
- Борис Архипов думает, что в твоей сумочке уже лежат билеты до Сочи, - сказал Овцын.
- Как у него дела?
- На днях поведет самоходку в Архангельск. Какая-то новая модель, я не успел взглянуть.
- Тебе завидно, что он поведет самоходку в Архангельск, скажи честно? - спросила Эра.
- Не завидно, а как-то... неловко. - Он вспомнил сцену в кабинете Лисопада. - Конец сентября, самая работа, а я уже филоню. Такого не бывало.
- Если мы завтра уедем, ты не будешь об этом думать? - спросила она и обняла его.
- Кто знает, о чем он будет думать завтра. Но ездить, конечно, лучше.
- Значит, завтра мы поедем, - решила Эра. - Что это на тебе за новый значок? Я об него чуть не оцарапалась.
- «Отличник морского флота».
Она вспомнила и улыбнулась.
- О котором ты мечтал?
- Глупости, - сказал он. - Болтал вздор, чтобы все знали, о чем я мечтаю, и не очень приставали с вопросами.
- Никто не может вразумительно сказать, о чем он мечтает, - вздохнула Эра. - И я тоже. Как ты думаешь, может быть, человек стыдится? Вдруг, мол, его мечты, которые кажутся ему красивыми и большими, на самом деле убогие желаньишки обывателя?
- Не думал о таком, - сказал Овцын.
Она посмотрела на него подозрительно.
- А ты думаешь о чем-нибудь, кроме своих кораблей?
- Случается.
- Прости меня, - сказала она. - Я не хотела обидеть. Давай собираться в дорогу.
- В полночь? - удивился он. - А почему не завтра с утра?
- Завтра с утра я тебя выгоню, надо закончить одну работу. Купишь билеты, а заодно поищешь себе в магазинах приличную летнюю рубашку.
- Ну и судьба... - Он засмеялся. - Ты работаешь, а я хожу по магазинам. Прилично ли это?
- Это не имеет никакого значения, - сказала Эра. - Я сама виновата, что задержала работу... Конечно, и ты чуть-чуть виноват, - добавила она, приласкиваясь.
Он поднялся рано, как привык подниматься на судне. Эра еще спала. На кухне он выпил чаю, сунул в рот кусок сыру и ушел, дожевывая его на лестнице. Неяркое сентябрьское солнце освещало непривычные его глазу московские картины - суетливую толпу у громадного и унылого, как турецкая крепость, вокзала; тут же современная, легкой постройки гостиница и длинный ряд деревянных ларьков, с раннего утра торгующих всякой: съедобной и несъедобной всячиной; бревенчатые дома стояли рядом с желтым небоскребом; небритый мужичонка в ватнике, пыльных, стоптанных сапогах, с перетянутым ветошкой мешком за спиной оттирал плечом от окошка стеклянного книжного киоска холеную даму, сильно гримированную и в юбке на три пальца выше колен. Переулок, из которого он вышел, был узок и мощен булыжником. Улица, на которую попал, оказалась такой широкой, что ее не перейти за один зеленый свет светофора. Полого спустившись с холма, улица вдруг становилась вдвое уже, и как раз на этом узком ее пролете вплотную друг к другу теснились столовые, магазины, парикмахерские, фотоателье, телефонный переговорный пункт, тут были собраны остановки всех проходящих по улице автобусов и троллейбусов, аптека, булочная, загородка для арбузов, табачный киоск и пункт приема стеклянной тары. Овцын купил сигарет в табачном киоске и пошел вниз к метро - другим московским транспортом он пользоваться не умел.
Добравшись до агентства Аэрофлота, он купил билеты на четырехчасовой самолет, потом, взглянув на время, пошел в Сандуны и там отдал себя во власть дюжего банщика, силы и юмор которого по причине раннего часа были еще не растрачены. Основательно помятый, исхлестанный, свежий и полный энергии, как после тренировки в спортзале, он ввалился в шумную сутолоку ГУМа - и приличную летнюю рубашку не купил. Может быть, там и имелись приличные летние рубашки, но высматривать их, продираясь плечом сквозь скопище заядлых покупателей, -это было свыше всяких возможностей.
Он выбрался из давки, побродил по Красной площади, спустился в метро и поехал обратно. Постоял некоторое время на набережной. По Москве-реке шныряли юркие теплоходики, трамвайчики, катера. Солидно шествовали работяги самоходки, груженные гравием и песком, машинами и лесом, помятые и обшарпанные, с безобразно - для морского глаза -свисающими с бортов тросами и кранцами, сделанными из разрезанных пополам и неоплетенных автомобильных покрышек. Стало тоскливо от мысли, что есть возможность наняться капитаном такого ломовика, и снова он стал думать, что ему делать в этом чужом, нелепом и оголтелом городе. Он уже не глядел на ломовика, а глядел вниз, под парапет на изжелта-грязную воду.
- За счастье нужно платить, от закона никуда не денешься, -проговорил он, вспомнив серую «Волгу» на беломорском причале и рассуждения старпома Марата Петровича.
Постояв, с омерзением швырнув окурок в медленно текущую воду, он пошел домой; и там его встретила Эра, и мрачные думы пропали, будто их и не было вовсе, и он испытал радость, никакая расплата за нее не показалась бы чрезмерной, будь то даже каторжный труд на алмазных копях проклятой Южной Африки.
- Будет нам целоваться, - сказал он наконец.- В четыре часа самолет.
- Однако у тебя и манера, - сказала она. - Разве можно сообщать такое жене за два часа до вылета?
- Не устраивай семейную сцену, - улыбнулся он. - Все готово со вчерашнего вечера. Надевай плащ и бери сумочку.
- Я хочу есть, - сказала Эра.
- В самолете покормят.
Надевая плащ, она бормотала:
- То плавай с тобой, то летай. Ты умеешь жить дома?
- Не пробовал.
- Тогда пойдем лететь, - вздохнула она.
3
В Адлере удалось быстро добыть машину, но это уже ничего не изменило - когда приехали в Гагру, было совсем темно. Получить номер в «Гагрипше» невозможно было ни за какие деньги, заслуги и посулы. Свободных мест просто не существовало. В коридорах стояли койки, и вестибюль был набит бедолагами. и вдруг тренированное сердце администраторши дрогнуло. Изможденный вид голодной, измученной путешествием через всю Россию Эры тронул ее. Энергичная пожилая матрона, тщательно блюдущая остатки несомненной в прошлом красоты и сохранившая вполне достойную фигуру, дала Эре ключ от своего дома, назвала адрес и пригладила ей растрепавшиеся в машине волосы.
- Придется высоко забираться, моя милая, - сказала матрона, - но там удобно. Как говорится, вдали от шума городского.
Овцын протянул администраторше деньги, но та величественным жестом отстранила их.
Крутая, осыпающаяся под ногами тропинка вывела к освещенной поляне среди буйных тропических колючек, на которой расположились два деревянных дома, сарай, несколько персиковых деревьев, водопроводная колонка и отхожая будочка в стороне над обрывом. Веранды домов были увиты виноградом. Овцын отыскал веранду администраторши и стал работать ключом. Эра с покаянным выражением на лице сорвала кисть винограда.
- Серафима Сергеевна добрая, она не заругается, - сказала Эра и стала обрывать ягоды ртом.
Жилище Серафимы Сергеевны оказалось ухоженным, старомодным и очень милым. На веранде с тремя стеклянными стенами находилась кухонная утварь и швейная машина. В маленькой комнатке, застеленной дешевым ковром, только то, что нужно для отдыха: пышная кровать, небольшая кушетка, чтобы полежать, не раздеваясь, туалетный столик и тумбочка с
приемником, накрытым вязаной салфеткой.
Над кушеткой полочка с книгами. Пахло цветами и свежим бельем.
