мне быть без тебя, Юра?!
— Не знаю, займись дизайном.
Больше всего он не ожидал застать дома Наташу.
Юра как раз собирался заняться интерьером и специально для этого принес старинную ширму, выменянную у знакомых Кирилла Евгеньевича на хрустальную вазу, издавна хранившуюся дома.
Наташа с мучительным усилием подняла на него глаза, смотревшие в пол.
— Юра… — Она хотела подняться с дивана, но лишь слабо качнулась и с трудом сохранила равновесие. — Юра… Юра…
Он подбежал к ней:
— Что?!
— Прежде чем я смогу говорить, мне нужен сеанс… небольшой сеанс дизайна. Ты умеешь?
— Конечно. Мэтр меня учил.
— Тогда внуши мне: «Жизнь продолжается… жить имеет смысл… имеет смысл». Повторяй.
Он стал делать, как она просила.
— Ну вот. — Наташа убрала ладонь с холодного лба. — Кажется, лучше. Спасибо, Юра. А это что у тебя?
Она впервые заметила ширму.
— Старинная, — объяснил Юра, — у знакомых выменял…
— Куда ж ты ее поставишь? — спросила Наташа, рассматривая рисунок на створках.
— Сначала спрячу, чтобы мать не увидела, а потом… ну хотя бы к шкафу.
— Лучше будет вот здесь, — сказала Наташа, выдвинув ширму на середину комнаты.
Вместе с Юрой они отошли на шаг, она окинула взглядом интерьер и сдвинула ширму вбок.
— Ты вернул меня к жизни. Дизайн — великое дело, а?
— А что случилось? — спросил Юра.
— Да чепуха… Просто мне стало страшно одной. Знаешь, раньше я очень любила оставаться в одиночестве. Заберусь с ногами на пуф, укутаюсь пледом, подопру кулаком щеку и думаю, воображаю себя кем хочу… И вдруг такая тоска! А тут еще свет погас, я шарю свечи, а самой кажется, что я умерла и это вокруг могила…
— Могила?!
— Ну да. В том-то и абсурд. Знаешь, давай болтать. — Наташа забралась на кушетку и удобно устроилась на подушках. — Загородимся твоей ширмой и будем болтать. Хочешь, я расскажу, как у нас все получилось с Кириллом?
— Да, любая деталь из жизни мастера… — пробормотал Юра, напряженно о чем-то думая.
— Ну вот… Я была студенткой, а он читал нам лекции.
— По дизайну?
— Что ты! Самые обыкновенные академические лекции по психологии. Дизайн — это его хобби… А у меня тогда настроеньице было: «Зачем все это нужно?! Наука… книжки…» И я провалила у него зачет. А он был молодой преподаватель, для него незачеты — нож острый, и он растерянно спрашивает: «Как же так?» Я ему и выложила свою философию… Он слушает, глаза такие пронзительные, черные, кольца волос как у Платона… Я и влюбилась. Девчонка была, дура, взяла и брякнула: «А пойдемте в кино!» Он удивился: «Какой фильм?» — «Смешной», — говорю. И пошли… Я была единственная женщина, которой он преподавал дизайн.
На слове «единственная» Наташа вздрогнула, и Юра поспешно попросил:
— Что-нибудь о детских и юношеских годах мэтра… Пожалуйста.
— Собственно, я и не… Кирилл ведь очень скрытный. Знаю только, у него сложные отношения с семьей, деспотичный отец, слабая, ранимая мать — словом, как у всех великих… Кирилл сказал, что при таком сочетании получаются наиболее чувствительные и уязвимые натуры.
— А как вы с ним жили?
— Сначала по-студенчески — он в общежитии, я в общежитии… Затем получили квартиру в университетском доме, но Кирилл ее обменял, чтобы оборудовать мастерскую дизайна. Появилась эта мансарда. А знаешь, кто был ее первый хозяин? Старец… Да, да, самый настоящий, тоже жизни учил, болезни умел заговаривать, в одном и том же зимой и летом ходил и не простужался. Таскались к нему и старухи богомольные, и профессора университета. Он босой, голову чешет, сморкается в ноздрю, а дамы ему корзины цветов дарят, словно итальянскому тенору… Кирилл считал его своим антиподом, они друг друга терпеть не могли. И вот старец в наш блочный дом переехал, а мы в его голубятню. Кирилл стал преподавать дизайн, и у нас появились ученики. Видел бы ты их, Юра! Топчутся в передней этакие увальни, лица в возрастных угрях, краснеют при каждом слове… И Кирилл за них брался. Юра, это было чудо! Я глазам не верила! Через месяц-другой бывшие неудачники и рохли превращались в розовощеких сангвиников. Они сыпали остротами, соревновались друг с другом в оригинальных хобби и хвастались успехом у женщин. Я уверовала в дизайн и сама стала ревностной ученицей Кирилла. Я боготворила его, Юра. Мне казалось, что дизайн сделает нас счастливыми и жизнь промелькнет словно волшебный сон. Но тут я почувствовала… Юра, ты прости, но я смотрела на этих счастливцев и ко могла справиться с мыслью, что они евнухи, что они не живут, а лишь тренируются в жизни, в любви, в счастье. И тогда начались эти припадки тоски. Я готова была волком выть, оставаясь одна в мансарде. И однажды, знаешь, я поехала на старую квартиру к тому старичку и чуть ли не бухнулась ему в ноги по глупости: «Помоги, дедушка!» Он меня словно маленькую по волосам погладил, кивает и твердит свое: «Всем улыбайся, всех люби, всем делай добро…» Я слушаю, а мне будто бы даже легче…
— А просто друзей у вас много?
— Нет, Юра… Кирилл целиком посвятил себя науке, он ведь диссертацию пишет. Не по дизайну, не по дизайну. Тема вполне респектабельная… Но все равно элементарное существование с чаепитиями, преферансом не для него. Ты искусствовед, Юра, ты должен знать слово «койне»…
— Разумеется… Койне есть нечто промежуточное… Пограничное.
— Вот-вот… Кирилла интересует жизнь на грани науки и искусства. Жизнь как художественное произведение и научный эксперимент. Поэтому мы и детей не заводим…
— Да… — протянул Юра, чувствуя, что его вопросы иссякли.
Наташа напряженно выпрямилась.
— Мне снова не по себе, — сказала она. — Может быть, еще сеанс?
— Все хорошо… в вашей жизни все хорошо, — начал Юра внушение. — Жизнь безоблачна… вы счастливы… у вас все есть…
— У меня нет ребенка, — сказала Наташа.
Гриша и Настенька развелись.
Теперь уже ничто не мешало Юре навещать друга и слушать пластинки из его фонотеки. Как советовал Кирилл Евгеньевич, Юра закрепил эту традицию. Он приезжал к Грише каждое воскресенье, когда тому давали увольнительную. Гриша ставил пластинку и сидел как-то сгорбившись, маленький, в очках, в военной форме…
— Да, — говорил Юра. — Моцарт, брат…
— Моцарт — это сила! — понуро соглашался Гриша и ставил другую пластинку.
Юра вздыхал:
— И Бах тоже.
— И Бах, — вздыхал Гриша.
Никто не жаловался на погоду, не смахивал соринок с мебели и не создавал вокруг Гриши водоотталкивающую среду.
— Ну, мне пора, — спохватывался Юра.
— Я с тобой. — Гриша тоже начинал одеваться.
— Не провожай меня! Что ты!
— Я не провожаю. — Гриша натягивал шинель. — Я в части переночую… Дома как-то
