посреди тротуара, а к ней с угрожающим видом приближались трое. Толстая женщина в черном траурном платке держала наперевес зонтик, а двое мужчин то ли удерживали ее, то ли подталкивали вперед.
— В чем дело?! — воскликнул Алексей Федотович, преграждая дорогу преследователям. — Что за нападение среди бела дня!
Толстая женщина и ее свита обернулись к нему, и пока они старались уразуметь, откуда он взялся, знакомая Алексея Федотовича нырнула в облезлый «Запорожец», втащила его за собой и захлопнула дверцу. Преследователи остались на улице.
— …Уже не первый раз так. Подстерегают меня где только можно. В подъезде, в лифте, у гаража, — сказала хозяйка «Запорожца», когда машина отъехала от злополучного места.
— Что им от вас нужно? — спросил Алексей Федотович, невольно разглядывая уменьшавшуюся фигуру женщины с зонтиком.
— Завидуют, что их отец составил на меня завещание. Пытаются доказать, будто я заставила его. Под дулом пистолета, — знакомая Алексея Федотовича улыбнулась ему, как бы прося не принимать все это всерьез. — Спасибо вам. Куда вас отвезти?
Он от волнения запутался в своих адресах.
— На Покровку… на Неглинку! Нет, на Покровку…
— Сколько же у вас адресов? — спросила она с видом человека, с удивлением открывшего, что в жизни других людей все может быть так же сложно и неопределенно, как и в ее собственной.
— Не так уж много. Просто помимо квартиры, где я живу, у меня есть комната, где я, так сказать, бываю…
— Да вы что! — воскликнула она, и Алексей Федотович смущенно поправился:
— Бываю в другом смысле… Я завариваю там чай. Я, что называется, большой чаевник, и для меня это целый ритуал, — сказал он и, не удержавшись, добавил: — Если вы хотите выразить удивление по этому поводу, то, пожалуйста, не говорите: «Да вы что!», а говорите: «Да что вы!»
Женщина ничуть не обиделась:
— Хорошо, выражаю вам мое удивление. А почему вы не завариваете чай дома? Неужели для этого необходима специальная комната?
— Необходима не меньше, чем кабинет для писателя или мастерская для скульптора. По-настоящему заварить чай — это тоже искусство.
— Насыпать заварки, залить кипятком — вот вам и вся премудрость.
— Во-первых, не кипятком, а водой, доведенной до кипения. Во-вторых, имеет значение, какой водой. Я, например, специально езжу за город, к роднику. В-третьих, чай требует вдохновения…
— Вы шутите!
— Нисколько не шучу. Давайте зайдем ко мне, и я угощу вас цейлонским или индийским. Чай можно нить в любых количествах, даже если вы за рулем.
— Спасибо, но… — ее интерес к разговору угас, словно она поддалась внезапной усталости. — Скверное настроение. Лучше в другой раз.
Алексей Федотович молча встал с продавленного сиденья.
— Как вас зовут?
— Глаша… Глафира Васильевна Куманькова.
— Так вот, Глафира Васильевна, если этот другой раз действительно наступит, я постараюсь убедить вас, что чай — это не просто «полезный напиток, хорошо утоляющий жажду», как пишут на этикетках. Чай — это гораздо большее. От вашего скверного настроения не осталось бы и следа, угости я вас настоящим чаем.
— Ваш чай лечит от всех болезней?
— …от простуды, от насморков, от болезни почек, — да что там! Чай дает мне все! — сказал Алексей Федотович и раздосадованно захлопнул дверцу машины.
II
Алексей Федотович хранил свою болезнь в тайне от друзей и домашних. Даже Савицкой он ничего не сказал о ней, не желая давать повод для ее привычных упреков в том, что он всего себя отдает музыке, а в ней видит лишь певицу. С Савицкой они познакомились сразу после войны. В ту пору она была по-армянски хороша собой, черноволосая, кареглазая, с осиной талией и легкой горбинкой носа. Но Алексей Федотович словно не замечал всего этого и лишь заботливо следил, чтобы его партнерша не простудила горло, не позволял ей пить холодную воду, а остальное его совершенно не волновало. Когда однажды на гастролях, купаясь в Черном море, она обожглась о какую-то медузу и с гримасой детского испуга на лице бросилась к нему, он с хладнокровным спокойствием произнес: «Ничего страшного. Концерт отменять не придется. Вам же не на рояле играть, а петь». — «Вы… вы… вы просто холодная медуза!» — в сердцах воскликнула она, обвиняя его в равнодушии и черствости, но он не был к ней равнодушен. Аккомпанируя Савицкой в любовных ариях, он готов был ее обожать, преклоняться перед нею, его охватывали и страсть, и восторг, но — только на сцене. Вне сцены, вне искусства ее для него не существовало, и стоило ей переодеться в обычное платье, как все мгновенно менялось. Он становился скучным и будничным, ворчал на нее за то, что она взяла без спросу его кипятильник, а она говорила, что он не рыцарь и не умеет вести себя с женщинами.
Он соглашался с ее упреками и вместе с ней сетовал на свое неумение, повторял: «Да, да, таким уж я родился». Он словно чувствовал себя виноватым перед теми, чьих ожиданий и надежд ему не удалось оправдать, и взамен усердно делал то, чего от него никто не ждал. Сразу же после свадьбы — а женился он совсем молодым — Алексей Федотович дал себе обещание всю жизнь сохранять верность жене и, хотя она об этом ничего не знала, ни разу не нарушил его. Все удивлялись, каким он был примерным семьянином, но сам Алексей Федотович не ставил себе в заслугу собственную добродетель. Может быть, его стоическая верность жене была как бы особой платой за то, что он не любил ее по-настоящему? Этот вопрос постоянно преследовал его, и он искал ответа то в себе, то в ней. Его жена была далека от искусства, и у нее едва хватало терпения высидеть два акта в оперном театре. Зато она занималась домом, вкусно готовила, немного шила и воспитывала его сыновей. Алексей Федотович отдавал ей должное за это, всегда с энтузиазмом хвалил ее борщи и оладьи, но свои лучшие чувства приберегал для музыки. С женой он был с к у п ы м р ы ц а р е м, и эта скупость порою доводила ее до отчаянья, она устраивала бунт, швыряла на пол ноты, а затем плакала и жаловалась, что она несчастна. Тогда он спрашивал себя, а не гнездится ли в его душе тайный изъян, мешающий ему любить, его преследовала тревога, он начинал осторожно нащупывать п о д с т у п ы к той любви, которая была отделена от него невидимой перегородкой. Он старательно утешал жену, гладил ее по голове, шептал ласковые слова, но это было для него настолько непривычно и т р у д н о, что она недоверчиво отстранялась: «Не надо, Алеша…» В конце концов она смирилась с его рыцарственной скупостью, а он прочел в тех
