Блант слушал меня спокойно, ни разу не прервав. Мне даже показалось, что я убедил его. Но когда я умолк, по его лицу пробежала ироническая улыбка.
— И это все, что вы можете мне сказать? — заметил он. — Следовало тратить целых полчаса на тему, совершенно не относившуюся к нашей работе!
Это была сущая правда. Как правило, мы говорили только по делу.
Потом Блант сказал, что ему хорошо известно все мною сказанное. И ничто из моих слов не на йоту не изменит его твердого убеждения, что политика России имеет откровенно империалистический характер.
Он привел в пример Турцию, которой Сталин домогался в 1947 году, чтобы получить доступ через Босфор и Дарданеллы в Средиземное море. Он дал мне понять, что я даром теряю время, убеждая его в обратном. Блант считал нашу внешнюю политику грязной и вредной для коммунизма, такой же империалистической, какую проводили наши предшественники в России. Он, Блант, сотрудничает с нами не потому, что солидарен с советской политикой, а потому, что как и его друзья из Кембриджа, верит в одну непреложную правду — счастье человечества может быть достигнуто только после всемирной революции.
Бёрджесс, Филби и Маклин были непримиримыми борцами за дело мировой революции. Блант не стал самой активной движущей силой в их группе, но разделял идеалы своих друзей. Он считал, что основы всемирной революции заложены в СССР, хотя развитие ее и принадлежит Западу.
Когда Блант высказал мне все это, я понял, насколько он был честен в своих воззрениях. Он мог бы преспокойно согласиться со мной, тем самым облегчив себе жизнь. Ему это ничего не стоило, но он предпочел высказать мне свои взгляды открыто, хотя они и были диаметрально противоположны воззрениям наших вождей. Для меня же самым важным было то, что Блант лоялен и честен по отношению к нам. Более того, он дал понять, что его убеждения и выводы никоим образом не повлияют на наши отношения. И остался верен своим словам.
Когда я в следующий раз увидел Бланта, он передал мне связку документов от Бёрджесса, где речь шла о недавно образованном Северо-Атлантическом пакте. На этот раз Блант пришел не просто как посыльный Бёрджесса. Он знал содержание документов, которые принес мне, и высказал по ним свои комментарии. Размещение натовских баз в Европе было чревато большими опасностями для нас. Следовало во что бы то ни стало узнать, что затевает Запад. Советское правительство тревожили также поставки вооружения и боеприпасов из Америки различным странам, подписавшим договор. А их число в это время достигло двенадцати. Пакт подписали и те государства, которые находились, можно сказать, у самого нашего порога, как например, Норвегия. Маклин, Бёрджесс, Кэрнкросс и иногда Филби концентрировали свое внимание на этом вопросе, и их усилия не пропали даром. В скором времени узнали, как ведет себя НАТО на всех уровнях — политическом, экономическом, финансовом и военном. Мы, например, получили характеристики даже самых маловажных видов оружия, которое поставлялось норвежцам и датчанам.
Перед встречами с Блантом я часто готовил вопросы, на которые хотел бы иметь ответы в связи с полученными нами документами. Нам нужны были пояснения по некоторым пунктам, особенно в ноябре 1950 года, когда мы узнали, что Западная Германия рассматривалась как возможный участник военизированной системы Запада. Каковы будут условия немецкого участия в ней? Знать это было совершенно необходимо, так как перевооружение Германии сразу после окончания войны сильно тревожило советских людей. Блант передал мои вопросы Бёрджессу, который дал мне на них ответ менее чем через сорок восемь часов. Такая связь предоставляла нам возможность действовать быстро и с наименьшим риском.
Время от времени Блант оказывал нам услуги, выходившие за чисто разведывательные рамки. Так он несколько раз ездил в Германию в качестве смотрителя королевской картинной галереи. Он осматривал произведения искусства, награбленные немцами и спасенные союзниками после падения нацистского режима. В Германии Блант встретился с Лео Лонгом, который после ухода из разведки в 1945 году вошел в состав британской комиссии по возвращению утраченных ценностей. Впрочем я лично не имел представления о том, какую информацию мог дать Лонг Бланту, так как сам с Лео никаких контактов не поддерживал.
По распорядку дня я вплоть до 1951 года должен был регулярно встречаться с Блантом. Однако я почувствовал, что работа на нас ему стала докучать. Он продолжал ее ради прошлого, в память о военном времени, а главное — ради Бёрджесса, которому по-прежнему был безраздельно предан. Эта верность вскоре обрела реальную почву, когда Бёрджесс попал в серьезную беду. Энтони Блант его не покинул, он оказался способным пойти на страшный риск, чтобы помочь другу. И после этого оставался единственным человеком, готовым его защищать. Блант не отступился от Бёрджесса до последнего дня своей жизни.
Шли месяцы, и саморазрушение Бёрджесса продолжалось. Однажды он поехал на праздники в Ирландию и там, бесшабашно разъезжая на машине, насмерть задавил человека. Ему удалось привести в действие все пружины, чтобы замять дело и избежать законного наказания, но на этот раз его коллеги по министерству стали открыто настаивать на его уходе. Однако случай в Ирландии не протрезвил Бёрджесса. Через несколько месяцев он избил еще одного коллегу, заявив, что тот теперь «станет знать, как любить американцев».
Во время отпуска в Танжере Гай совсем распустился: в пьяном виде бродил по барам, во всеуслышание называл по именам агентов английской секретной службы, покидал рестораны и отели, не заплатив по счетам. На улице в открытую приставал к молодым людям. Встретив старого приятеля, служившего в Танжере английским резидентом, вновь учинил драку и избил его «за проведение американского влияния в Европе». Затем он поехал в Гибралтар и провел точно такую же экзекуцию над представителем английской контрразведки.
Оба пострадавших, крепко рассердившись, написали на него жалобу в Лондон, но дружки Бёрджесса снова выгородили его. Начальство убедили, будто бы в обоих случаях пострадавшей стороной оказался Бёрджесс, и его простили, строго предупредив, чтобы он больше не позволял себе ничего подобного. Дни Гая в Азиатском отделе были сочтены.
Во время одной из встреч я спросил его, что может произойти, если на самый худой конец ему придется уехать из Англии навсегда. Я живо помню выражение его лица, когда он ответил:
— Питер, я не смог бы жить в России.
Нервы Бёрджесса сдавали, но он все еще продолжал давать нам важную информацию. В апреле 1950 года, за два месяца до начала войны в Корее, он прислал мне длинное, написанное от руки изложение донесения английской военной разведки, где подробно говорилось о размерах советской помощи вооруженным силам Китая. Не следует забывать, что с 14 февраля этого года Китай и СССР были связаны договором о дружбе и взаимной помощи. Таким путем мы узнали за несколько недель до начала военных действий, что удалось выяснить Западу о нашем сотрудничестве с китайцами.
Как можно скорее я отправил этот документ в Москву, но не знаю, попал ли он в дальнейшем в Северную Корею.
В июне 1950 года Бёрджесс начал работать вместе с Маклином, который снова оказался в Лондоне после того, как английский посол в Египте выгнал его оттуда. Поведение мужа в Каире страшно разгневало Мелинду, но она изо всех сил защищала его в министерстве иностранных дел. Она упирала на то, что его состояние объясняется переутомлением, ибо с самого начала войны Дональд не имел ни дня передышки. Она взяла верх, и Маклину дали несколько месяцев отпуска, в течение которых Мелинда держала его под пристальным наблюдением врачей, в том числе психиатра, который констатировал острую депрессию и половые расстройства.
После полугодового отдыха, Дональд в июне вернулся к своей работе в качестве начальника американского отдела МИДа. Каирский инцидент, кажется, забыли. Во всяком случае никаких пьяных оргий и дебошей больше не было. Первоклассный дипломат победил в Дональде Маклине, и его профессионализм расцвел как никогда. Что касается МГБ, то оно решило Маклина не беспокоить, и именно по этой причине я лично никогда больше не встречался с ним в Лондоне. Мы ничего у него не просили, но он сам по своей инициативе присылал нам информацию через Бёрджесса.
С началом Корейской войны перед Советским Союзом встал важный вопрос, как далеко готовы американцы пойти в развязывании мирового конфликта.
25 июня, в день, когда Северная Корея напала на Южную, Бёрджесс и его друг Маклин проявили большую активность. Бёрджесс предоставил мне аннотацию важных секретных документов. Составил он ее от руки, с добавлением своих комментариев о позиции британского правительства и возможности эскалации военных действий.
