кровью тунику – императорский пурпур был к лицу умирающему трибуну. Напайос, напротив, держался
бодро – насколько может быть бодр сатир с переломанными костями:
– Слышишь, Медведь, пока солнце ещё не зашло – пусть нас в лодку положат. Поплывём до
яблочных островов, может там отлежимся, у старухи Калипсо в хрустальном дворце. А не достигнем –
лучше могилы, чем море, не сыщешь. Ни червям не достанемся, ни враги над гробами плясать не будут.
Только ты до заката успей!
Ветераны на руках донесли командира и его лучшего друга до побережья. В посёлке было несколько
челноков, но саксы, проходя мимо, пожгли и лодки и сети. Легионеры разбежались проверить лодочные
сараи, Саллюстий и Люпус Эст вплавь отправились на скалистый островок, где порой останавливались
бриттские рыбаки. Ещё хмельной от горячего боя Аврелий остался рядом с отцом. Младший – пока ещё
младший – видел – солнце клонилось вниз, жаркий день умирал тихо. Посеревший от боли Напайос
скорчился на песке. Аврелиан Амброзий дышал хрипло и коротко – было ясно, что в часах жизни трибуна
не осталось и горсти песку…
Они успели – солнце ещё не коснулось пылающим боком воды, когда мокрые по уши легионеры
вывалились на берег, вместе с утлой скорлупкой без парусов и вёсел. Её хозяин получил золотой и десяток
увесистых тумаков, тщась объяснить, что перевозчику лодка нужнее. Ветераны застелили судёнышко
плащами, положили две фляги с вином, ковригу ячменного хлеба, четыре медных монеты. Хотели положить
и оружие, но Аврелиан слабым движением отодвинул гладиус прочь и солдаты поняли – сыну. Аврелий
последним подошёл к лодке, преклонил колена и поцеловал отцу холодеющую тяжёлую руку. Прощаясь с
последним трибуном Британии, легионеры выстроились у прибоя. «Salve» – и блеск клинков, отражающих
солнечные лучи.
– Гелиайне – еле слышно ответил сатир, – до свидания. Помни о нас.
Рыбачья лодка оттолкнулась от берега и уплыла в закат, медленно тая в тёмных волнах. Аврелий Урс
Амброзий умыл лицо солёной водой и поклялся, что исполнит приказ отца. Защитит всех – стариков, детей,
женщин. Восстановит римский порядок, закон и честь. Пусть отцовский клинок принесёт Британии мир!
Рядом с юношей в мокрый песок был воткнут значок легиона – двухголовый, потемневший от
времени римский орёл.
Дары Кандары
Тильда Бам была хорошей женой для штурмана Самуэля. Твердой рукой она вела дом, пекла и шила,
доила пятнистых коз, собирала по осени яблоки и варила из них лучший в поселке сидр. Два сына, которых
она родила штурману, получилсь в отца – честные, крепкие, ясноглазые парни с волосами цвета соломы,
крепкими кулаками и чутьем на попутный ветер и встречные мели. Две дочери удались в мать – кучерявые
хлопотуньи, невысокие, стройные и на диво легконогие. Глядя на них, поселковые кумушки не уставали
шептаться – шальная кровь. Мать Тильды была площадной танцовщицей и умерла от простуды, оставив на
улице дочь-подростка. Молодой Самуэль вопреки всем советам пригрел сироту, а когда та вошла в возраст –
повел под венец. И не дня не пожалел об этом.
Штурман считал дни пути, ожидая, когда «Бриганда» вернется в порт Рок, вертлявая лодочка
подвезет к островку, и он поднимется по тропе к третьему от конца дому на самом краю поселка. На окошке
теплится фонарь – верный знак, что хозяина ждут из плавания. В очаге жарко горят дрова, на плите сонно
булькает похлебка с бобами, дочери шьют, сыновья правят сети или режут игрушки из дерева, Тильда –
румяная, круглощекая, с белокурыми волосами, надежно спрятанными под чепчиком, хлопочет, успевая
делать двадцать дел сразу. …Вот она засияет и ахнет, и побежит навстречу, не успев отереть муки с полных
рук. Следом за ней – пестрой толпой сыновья, дочери, служанка, пес, кошки и скандальный ручной попугай.
Будут смех и объятья и слезы. Он возьмет старый фонарь и сам задует огонь. А вечером, сидя у теплого
камина, прихлебывая сидр, начнет рассказ – о дальних странах, где водятся тигры и обезьяны, удивительных
грузах, которые возит их удачливый капитан, странных и страшных встречах в пути. Как живые вспыхнут
над мачтами огни святой Фиоленты, махнет хвостом погубительница-сирена, свистнет топор над головой
толстопузого боцмана и врубится прямо в бочонок с заморским коньяком, выбив клепку. А потом, поздней
ночью, Самуэль заснет на уютной кровати, утомленный, счастливый и легкий, обнимая родное до косточек,
теплое тело верной жены…
В этот раз штурман уплыл в апреле, едва сошли весенние бури. Вернуться обещал к Рождеству –
чудак-капитан затеял доплыть на «Бриганде» до Пояса Юга, чтобы узнать, правда ли в жарких морях
водятся однорогие рыбы или это всё выдумки ушлых купцов, а заодно наменять у туземцев жемчуга и
целебного лотоса. Младший сын нанялся вслед за отцом, служить юнгой. Старший завел торговлю
съестным припасом, коптил окорока, пересыпал в кулечки конфеты, присматривал себе невесту среди
хорошеньких покупательниц. Обе дочери уже спрятали волосы и счастливо жили в браке. Тильда осталась
одна.
Служанку Аду, старуху, вынянчившую ещё Самуэля, можно было не считать – с годами та стала
глуха и нелюдима. А соседки и в лучшие времена не толпились у порога чужачки. Сперва Тильда вычистила
весь дом, от подвала до крыши, перетрясла все ковры, отдраила все котлы, просушила на солнышке все
перины, постригла коз и поставила зреть сыры. А когда яблони зацвели, засевая лепестками долгие ночи –
затосковала. Давным-давно, когда они кочевали с матерью, танцевали на площадях и играли с судьбой в
догонялки, маленькой Тильде казалось, что мир полон чудес и самые лучшие припасены для неё. Стоит
только повернуть в странный дворик, окунуться лицом в сияющие брызги фонтана – и сказка начнется…
Голодная, замерзшая, уставшая от бесконечных растяжек, которыми мучила настырная мать, девочка
уходила в мечты. А они не сбылись. Вот, Господи, перед тобой Тильда Бам, сорока пяти лет от роду, жена
штурмана Самуэля, мать четырех детей, домовладелица – и баста. Впереди только хлопоты, внуки, фонарь
на окне, тревога, болезни и – когда-нибудь – яма в сырой земле. Муж хоть видел дальние страны. А она,
Тильда, ни разу с тех пор, как надела чепчик на волосы, не бывала дальше гавани порта Рок. И никогда не
касалась ладонями стен Кандары – волшебного замка, в котором хранится память обо всех чудесах на свете.
Мать говорила, там можно примерить подвенечное платье любой королевы и попробовать блюда с любой
трапезы, прочитать самую редкую книгу и услышать музыку, о которой забыли двадцать поколений назад.
Она была в Кандаре однажды, с Юлишем, отцом Тильды, и навсегда запомнила огненный ритм джиллиянки,
вкус полынного меда и синие чашки редкостного стекла, словно яблоки, заполняющие ладони.
…Самуэль был хорошим мужем, Тильда любила его, благодаря за приют, заботу и добрую кровь,
давшую ей детей. И другой судьбы не желала бы – но этой весной прихоть, подобная капризам беременных,
вдруг овладела ей. Неделю Тильда промаялась, ни днем ни ночью не находя себе места, ворочаясь на
простынях. Потом в одночасье, собрала вещи: теплый плащ, смену белья и платья, надежные башмаки,
горсть золотых монет – её долю за сидр, козий сыр и прочий немудрящий товар. Ада с внучкой остались
следить за домом и поддерживать огонь в фонаре. Тильда переплела волосы в две косы, как подобает
паломницам, поклонилась порогу в пояс, и с первой лодкой уплыла в Рок, не сказав ничего ни дочерям ни
сыну. Это был её путь.
До материка ей пришлось добираться на корабле – душный трюм, два ряда коек, теснота, качка,
чужие, угрюмые и любопытные взгляды. К счастью, морская болезнь вскоре сбила с ног праздных зевак, а
когда те поднялись – на горизонте уже показался берег. В Бристайле Тильда провела ночь, а наутро уже
тряслась в дилижансе в сторону Лунных гор. Через перевал предстояло перелетать на драконе, и эта часть
дороги пугала женщину больше всего. Но облезлый, беззубый от старости ящер, оказался скорее жалким,
нежели жутким. А густейший туман над горами не позволил ничего разглядеть.
Разочарованная Тильда высадилась в Арраске – если верить рассказам мамы, дальше следовало ехать
на ослике, а последние мили – от гостиницы «Чудо света» – идти пешком по горным тропам. Ослик стоил
недорого, и освоиться с ним оказалось просто. А вот по поводу дальнейшей дороги местные жители давали
путаные указания, постоянно протягивая руку за «сахарком» – мелкой монеткой для облегчения
