путаные указания, постоянно протягивая руку за «сахарком» – мелкой монеткой для облегчения
воспоминаний. Хорошо, что в книжной лавке нашелся ветхий путеводитель с отрисованной картой.
Маршрут и вправду выглядел нелегким. Но Тильда трудностей не боялась – до цели осталось не более
четырех дней. Она навьючила на ослика полог из просмоленной ткани на случай дурной погоды, запаслась
провизией, подбила шипами прочные башмаки и под удивленными, настороженными, а то и откровенно
насмешливыми взглядами местных жителей выехала из Зеленых ворот в сторону пика Аньето. Запущенная,
заросшая дорога с ямами, валунами и колючими кустами (которые так нравились ослу) не выглядела тропой
к волшебному замку.
Гостиница «Чудо света», наоборот, оказалась бойким местечком. Кого там только не обреталось –
бродячие престидижитаторы и их голодные обезьянки, золотоискатели, которых манили горные речки,
толстый торговец скотом, тощий как жердь фармациус с кислой физиономией – этот ехал за корешками
горе-травы, исцеляющими от лихорадки. Бодрый толстяк хозяин успевал найти словечко для каждого гостя,
предложить одному пива, другому свежайшей баранины с чесноком, третьему – подходящего покупателя на
меха или красную соль. Вот только вопрос про Кандару его не порадовал – упитанная физиономия вмиг
сникла, словно не вовремя вытащенное из печи тесто. Был, мол, такой замок. Чуть папашу моего не пустил
по миру.
Раньше, мол, со всего света гости съезжались посмотреть на красоту неземную, а однажды зимой –
мне десятый годок аккурат стукнул – что-то в Кандаре вдруг бухнуло, ахнуло, полетело в разные стороны,
зарево на полнеба поднялось – и от красы той камня на камне не осталось. Говорили, дракон прилетал
памятью поделиться, аж с начала времен – вот замок и не выдержал, лопнул. Болтали, волшебники там
драгоценную книгу сожгли случайно и давай молниями швырять друг в дружку со злости. Шептались, убил,
мол, в бальной зале один злодей невинную девушку, кровью разрушив чудо… В общем, кончился замок.
Пастухи из деревни ходили по развалинам шариться – судачили, там золото, каменья бесценные. С пустыми
руками вернулись – все сокровища Кандары исчезали, стоит вынести их из замка. Год прошел, другой – и
народ перестал ездить. Кому охота день по снегу над пропастями карабкаться, чтобы на груду камней
поглазеть. Папаша мой обеднел, запил с горя. Мне пришлось с малых лет трудиться, как извините, ослу
вашему, не покладая рук. Только-только дела на лад пошли… А пробираться в Кандару – воон тем ущельем.
Ветра нет, земля сухая – аккурат за денек и дойдете, если оно вам нужно. Поверьте, тетушка, не на что там
глядеть.
«Хорошо, хоть матушкой не назвал» фыркнула Тильда. Заведя ослика в конюшню, она велела
подсыпать ему сечки, расседлать, сгрузить сумки, заплатила за комнатку, наскоро переоделась в перешитый
мужской наряд и подкованные башмаки. Кажется, она опоздала лет на тридцать, оставалось лишь поставить
для себя метку «сделала всё, что могла». Так, однажды весной она билась с подмерзшими яблонями –
обрезала усохшие ветки, подливала навозной жижи к корням, чертила на коре живительные руны и пела в
саду. Три дерева из четырех погибли, одно осталось бесплодным, не принося по осени и десятка яблок –
правда, те, что вызревали, оказывались на редкость вкусны, но Самуэль всё равно ворчал, раз за разом
предлагая спилить пустоцвет.
Дорога петляла, как нитка, то расстилаясь по склону, то забирая высоко в горы. В начале пути по
обочинам зеленели заросли дикой сливы и можжевельника, за бурливой и шумной речкой лес кончился. И
следы человека тоже. От висячего мостика уходила утоптанная тропа вправо, на овечьи пастбища, но
Тильде нужно было вверх, по едва заметной каменистой стежке. Стало холодно, женщина закуталась в
плащ, натянула теплые гетры и митенки. К счастью ботинки не скользили, карабкаться в них по камням
оказалось удобно. Неожиданно Тильда почувствовала острое счастье – вот она совершенно одна
карабкается по горному склону, вокруг облака и снег, над головой, раскинув крылья, зависла птица, чистый
воздух переполняет легкие. Пришла свобода полета – так бывает иногда в танце, когда, выскочив на
середину площади забываешь обо всем, кроме ритма и перестука ног. Опьянев от свободы, Тильда рванула
ленты и распустила пышные волосы – первый раз с пятнадцати лет при свете дня. В полдень она присела на
камни перекусить свежим хлебом и козьим сыром, полюбоваться, как густой синевой наливается низкое
небо и облака шествуют по нему, словно шхуны под парусами по взморью Рока. К вечеру усталость дала о
себе знать: заныли ноги, закололо в груди, легкий вроде бы узелок с провизией стал оттягивать плечи. Но
Тильда шла так же ровно – на чистом упорстве.
Развалины замка показались за поворотом внезапно. Косой срез насыпи из желтого камня, высокий
зуб уцелевшей стены с двумя дырами окон, груды оплавленного щебня, осколков стекла и всякого мусора,
полуприкрытые снегом. Смертная тишина, покой разрушения, бренная ветхость – если б ангелы-душеводы
опускались на Землю, лучшего дома им бы не приискать. И ни единой души вокруг – ни птички, ни деревца
ни мышиного следа – только снег и руины. «Всё умирает однажды» подумала Тильда и зябко вздрогнула.
«Дерево станет дровами, зверь – падалью или мясом, я и муж и дети и дети моих детей – склизкой плотью в
холщовых мешках. И чудеса тоже смертны».
– Какой ты была, Кандара? – в тишине голос Тильды прозвучал неожиданно громко.
Воздух дрогнул. И на мгновение над руинами взлетели островерхие башни, заиграли сотнями
огоньков разноцветные стекла витражей, раскрылись кованые ворота с единорогами на створках, хором
скрипок взметнулась музыка. Бой Цветов, танец с факелами, любимый у матери, когда та была молода…
Иллюзию сдуло резким порывом ветра. Цепляясь за камни, осторожно обходя осыпи, Тильда
поднялась наверх – ей хотелось увидеть замок вблизи. Она нашла мусор, мусор и мусор. Кучи хлама,
обрывки облезлых обоев, остовы мебели, всякую дрянь, которую сохранил стылый воздух. Неровные
остатки стен, уходящие в никуда винтовые ажурные лестницы, контуры залов и маленьких комнатушек.
Ветер гулял по камням, завывал в щелях, скрипели чудом уцелевшие двери. Закатный свет придавал
развалинам вид догорающих, словно страшный пожар ещё не затих. Скоро стемнеет… Тильда задумалась о
ночлеге – оставаться ли среди руин или спуститься вниз, к бесснежным пустошам? В стенах по крайней
мере есть защита от ветра и можно развести огонь. Быстрым шагом Тильда обошла остов здания, выискивая
местечко поуютнее.
Угловая комнатушка первого этажа с видом на облака уцелела почти целиком – и пол и все четыре
стены. Только дверь отлетела и в потолке была дырка. Зато внутри кто-то щедрый (не иначе такой же
любопытный бродяга) оставил охапку соломы и старое одеяло. Осталось натаскать обломков мебели,
выбить искру в пук соломы, развести огонь, растопить в кружке снег, подогреть хлеб. Усталая Тильда
растянулась на одеяле, укрывшись плащом, она смотрела то на веселое пламя, то на тусклые звезды в
проломе и напевала старинную канцонетту уличных циркачей. Ещё с полгода назад мысль о подобном
ночлеге – в развалинах посреди диких скал, в одиночестве, без оружия и защиты, показалась бы дикой,
опасной. А теперь всё было как надо – запах дыма, хлеба и холода, небо над головой, большие как овцы
камни в стенах, стебли соломы под пальцами и целый огромный мир вокруг.
Время капало медленно словно мед, переполнивший улей. Тильда не размышляла – пламя давало
пищу глазам, волосы гладил ветер, руки перебирали сухую траву. Острый край осколка стекла неожиданно
пропорол мизинец, капля крови упала на пол. Обиженная болью Тильда сунула палец в рот, по-детски
зализывая ранку. Потом взглянула на виновника беспокойства – выпуклый треугольничек удивительно
синего цвета, словно кусочек июньской ночи вплавили в плоть стекла. Тильда взяла его в руки, потерла,
снимая грязь. На ощупь осколок был гладким и нежным, пористым, легким и в то же время весомым,
занимающим руку. Может, это была синяя чашка – круглая и широкая, с тоненькой, как веточка ручкой и
золотым ободком по краю? Представляя, Тильда закрыла глаза – и почувствовала, что ладонь наполнилась
хрупкой тяжестью. Женщина взглянула сквозь ресницы – часть стала целым. Никогда в жизни Тильде не
доводилось видеть предмет, полный такой изящной, волнующей красоты. В синей глазури отражался танец
