Однако здешние фермеры все же сумели остановить бандитов. Гордон не считал приличным для себя вслух оценивать способы защиты южан и предоставил Бокуто засыпать проводника вопросами. Гордон знал, что подобное умение приобретается в течение целой жизни. Он находился здесь с единственной целью: не приобретать опыт, а убеждать.
Со старой дороги, вьющейся по склону горы Сахарная Голова, открывался захватывающий вид на сливающиеся в единый поток рукава реки Кокилл. Засыпанные снегом сосновые леса выглядели так, словно там никогда не ступала нога человека; начинало казаться, что ужасы последних семнадцати зим имели значение лишь для каких-то мелких созданий, чья возня никак не влияет на участь планеты.
— Иногда эти мерзавцы пытаются просочиться к нам, используя большие каноэ, — продолжал Кэл Льюис. — Южный рукав тянется сюда от самой Рог-Ривер, и стремнина в месте слияния с остальными рукавами — будь здоров. — Молодой человек усмехнулся. — Впрочем, Джордж неизменно знает, что нам грозит, и встречает их в полной боевой готовности.
Упоминание о вожде селений, разбросанных в долине Камас, как всегда, прозвучало восхищенно и одновременно трепетно. Уж не употребляет ли-он на завтрак устриц? Не поражает ли неприятеля ударами молний? Гордон такого наслушался про Джорджа Паухатана, что был готов поверить любым небылицам.
Бокуто, раздув ноздри, натянул поводья и остановил Гордона движением руки. Автомат бывшего морского пехотинца был нацелен в сторону предполагаемого врага.
— В чем дело, Фил? — Гордон взял наизготовку карабин, озирая лесистый склон. Кони храпели, топтались на месте, им передалось волнение седоков.
— Это... — Бокуто принюхался. Его глаза недоверчиво сузились. — Чую медвежье сало.
Кал Льюис посмотрел на верхушки деревьев за дорогой и улыбнулся. Из-за выступа скалы раздался низкий, хриплый смех.
— Отлично, дружище! У тебя острый нюх!
Перед изумленным Гордоном и его спутниками выросла на фоне елей сутулая фигура, озаряемая полуденным солнцем. Гордон похолодел, затрудняясь определить, обычный фермер перед ним или знаменитый Саскуатч — Снежный Человек Северо-Запада.
Потом фигура сделала шаг вперед, и все увидели костлявое лицо мужчины средних лет с перехваченными расшитой лентой длинными волосами. Короткие рукава домотканой рубахи оставляли открытыми могучие бицепсы. Холод не был для этого силача помехой.
— Я — Джордж Паухатан, — с улыбкой сообщил он. — Добро пожаловать на гору Сахарная Голова, джентльмены.
Гордон судорожно сглотнул. Голос силача соответствовал его внешности: он звучал так властно, что ни о каком притворстве здесь не могло идти и речи. Паухатан раскинул в стороны ручищи.
— Сюда, востроносый! И вы, обладатели чудной формы! Что, попахивает медвежьим салом? Тогда прошу ко мне в гости! Сейчас увидите, какая это чудесная вещь!
Пришельцы успокоились и опустили стволы, обезоруженные его искренним смехом.
«Какой там Снежный Человек! — подумалось Гордону. — Радушный горец, и ничего больше». Похлопывая по шее своего всхрапывающего коня, он думал о том, что и сам, похоже, испугался медвежьего духа.
8
Владыка Сахарной Головы пользовался медвежьим салом в кувшинах для предсказания погоды, усовершенствовав народный метод с помощью собственных наблюдений. Он также разводил высокоудойных коров и овец, дающих большой настриг шерсти. Его теплицы, обогреваемые путем сжигания метана, получаемого методом разложения биомассы, круглый год, даже в суровую зиму, полнились свежими овощами.
С особой гордостью Джордж Паухатан демонстрировал свою пивоварню: его пиво считалось непревзойденным в четырех округах.
На стенах жилища, расположенного в центре поселения, висели тканые коврики и детские рисунки. Гордон ожидал увидеть здесь оружие и воинские трофеи, однако не обнаружил ничего похожего. Стоило гостю оказаться внутри высокой ограды, укрепленной земляной насыпью, как он получал редкую возможность напрочь забыть о нескончаемой войне.
В первый день Паухатан даже отказывался говорить о делах. Вместо этого он таскал гостей по селению, а также лично наблюдал за приготовлениями к празднеству в их честь. Ближе к вечеру, когда прибывшие разошлись по своим комнатам отдыхать, хозяин куда-то пропал.
— Кажется, он удалился в западном направлении, — ответил Бокуто на недоуменный вопрос Гордона. — Туда, где у него ложный пост.
Поблагодарив друга, Гордон устремился туда же по усыпанной гравием дорожке, петляющей среди деревьев. Час за часом Паухатан виртуозно избегал любых серьезных разговоров, отвлекая внимание гостей разными диковинами и не уставая черпать из своего неистощимого запаса сельской премудрости все новые.
Гордон опасался, что и вечером, при большом стечении желающих поглазеть на «инспектора», разговора не получится. Он, разумеется, знал, что не стоит проявлять нетерпение. Однако ему осточертели толпы. Он хотел поговорить с Джорджем Паухатаном наедине.
Гордон выследил его на крутом утесе, под которым кипела вода сразу трех рукавов реки, сливающихся воедино. На западе золотился прибрежный хребет, приобретавший с закатом темно-оранжевый оттенок. Тучи над ним горели сейчас всеми цветами осенней листвы.
Джордж Паухатан сидел в позе лотоса на простой тростниковой циновке, положив руки на колени ладонями кверху. Выражение его лица напомнило Гордону сравнение, бытовавшее до войны, — «улыбка Будды».
«Ну и сюрприз! — мелькнуло у него в голове. — Последний неохиппи! Кто бы мог подумать?»
Из-под безрукавки горца виднелась побледневшая татуировка на мускулистом плече — могучий кулак с оттопыренным пальцем, на котором примостилась голубка. Ниже читалась надпись: «AIRBORNE» ["Воздушный десант" (англ.)].
Кажущееся противоречие внешности и татуировки не особенно удивило Гордона. Не стало для него неожиданностью и умиротворенное выражение лица Паухатана. Все почему-то казалось соответствующим одно другому.
Гордон знал, что кодекс вежливости не требует, чтобы он удалился; главное — не мешать медитации. Он не спеша расчистил для себя местечко в нескольких футах справа от Паухатана и тоже опустился на землю, повернувшись лицом в ту же сторону. Гордон даже не попытался принять позу лотоса — он не практиковался в этом искусстве с семнадцатилетнего возраста. Он лишь уселся с прямой спиной и попытался прогнать любые мысли, чтобы наслаждаться сменой цветов заката, глядя в направлении невидимого океана.
Сперва он мог думать лишь об одном: до чего ему неудобно сидеть, а также о том, как болит его тело после беспрерывной тряски в седле и ночевок на жестких камнях. Стоило солнцу спрятаться за грядой гор на западе, как его принялся терзать колючий ледяной ветер. Мозг Гордона превратился в растревоженный муравейник звуков, забот, воспоминаний...
Однако совсем скоро без всяких усилий с его стороны веки налились свинцом, опустились и так застыли, более неспособные к движению — ни смежиться окончательно, ни подняться.
Если бы он не понимал, что с ним творится, впору было бы запаниковать. Однако он узнал это ощущение — легкий транс, сопровождающий медитацию. «Ну и черт с ним», — подумал он и не стал бороться с собой.
Уж не поступил ли он так, вознамерившись соперничать с Паухатаном? Как бы тот не вообразил, что остался единственным сыном Ренессанса, сохранившим сладостные воспоминания...
Или дело всего лишь в усталости и неописуемой красоте заката?
Гордон чувствовал внутри небывалую пустоту, словно оба легких закупорились, причем уже давно. Он попытался вздохнуть поглубже, но ритм его дыхания ни на йоту не изменился, словно телу была ведома мудрость, недоступная рассудку. Покой, разлившийся по его лицу, застывшему на холодном ветру, заструился вниз, прикасаясь к горлу, словно нежные женские пальчики, пробежал по неподвижным плечам, массируя его мышцы — и так до тех пор, пока они сами собой не расслабились.
«Краски...» — думал он, не видя ничего, кроме неба. Удары сердца легонько сотрясали все тело.
С тех пор как он в последний раз сидел вот так, отрешившись от всего, минула целая вечность. Или просто у него в душе накопилось слишком много лишнего, такого, от чего необходимо избавиться?
«Они меняются...»
Наступил момент облегчения, какого он ни за что бы не достиг, если бы сознательно, усилием воли стремился к нему. Ощущение «закупорки» легких пропало, он снова мог дышать. Затхлый воздух вылетел вон, унесенный западным ветром. Дыхание сделалось необыкновенно сладким.
«Краски меняются...»
Слева от него послышался шорох. Спокойный голос произнес:
— Раньше я спрашивал себя, уж не являются ли эти закаты последним даром Господним, подобно радуге, подаренной им Ною, только на сей раз с иным смыслом, как бы в знак прощания со всеми нами...
