Как правило, операции по угону населения получали весьма характерное кодовое наименование «Гетто» – чтобы все знали, что для нацистов нет принципиальной разницы между различными подвидами недочеловеков, евреями или русскими.[473]
В начале января на Крымском фронте в районе высоты 66,3 и деревни Джантора наступавшими советскими частями было найдено девять тел пленных красноармейцев. Они были убиты настолько зверски, что опознать удалось лишь двоих. «У замученных военнопленных были выдернуты ногти на пальцах, выколоты глаза, у одного трупа была вырезана вся правая часть груди, у других – обнаружены следы пыток огнем, многочисленные ножевые раны, разбитые челюсти. В Феодосии были обнаружены десятки трупов замученных красноармейцев-азербайджанцев».[474]
Отступая, немецкие войска оставляли за собой пепелища, где кости сожженных заживо людей мешались с золой. Вдоль дорог лежали замерзшие во время маршей угнанные жители; на перекрестках городов качались тела повешенных. Политика обезлюживания, которой оккупанты неуклонно следовали более полугода, продолжала реализовываться, однако даже в нацистском руководстве начинали понимать, что ее следует несколько скорректировать.
Поражение под Москвой положило конец череде блестящих побед вермахта, прошедшего от западных границ большевистской империи до самого ее сердца – Москвы. За это время на оккупированных советских землях нацистами было уничтожено около шести миллионов человек.[475] Число ликвидированных недочеловеков было более чем впечатляющим, хотя, конечно, и не столь значительным, как хотелось бы руководству Рейха.
…В ноябре 1941 года сотрудник Восточного министерства доктор Ветцель узнал, что РСХА работает над планом «Ост» – планом освоения оккупированных советских земель. Когда Ветцель захотел узнать конкретные цифры, ему ответили, что в плане уже запланировано переселение 31 миллиона человек ненемецкого происхождения; при этом на оккупированной территории должны были остаться 14 миллионов местных жителей. План «Ост» охватывал лишь западную часть оккупированных советских территорий; однако опытный сотрудник Восточного министерства сразу заметил очевидную ошибку в расчетах. Количество местного населения значительно выше 45 миллионов и насчитывает, по самым скромным оценкам, от 51 до 65 миллионов, сказал он сотрудникам РСХА. Куда же денутся неучтенные туземцы числом от 6 до 20 миллионов?[476]
Они исчезнут, ответили ему. Просто исчезнут…
Для германского руководства темпы уничтожения советских военнопленных и мирного населения напрямую зависели от успехов вермахта на Восточном фронте. Коль скоро можно было надеяться на блицкриг, молниеносную войну, то необходимости в использовании взятых в плен красноармейцев не было, а была, напротив, необходимость их уничтожить. Освободить жизненное пространство от недочеловеков, зараженных большевистской идеологией.
Но когда зимой сорок первого непобедимые доселе войска Третьего Рейха были разбиты, а снежные поля Подмосковья покрылись немецкими трупами и сгоревшими танками с черными крестами, тогда стало ясно, что война Германии предстоит долгая и напряженная, Война с уже продемонстрировавшим свою силу противником. Война, для победы в которой необходимо мобилизовать все имеющиеся ресурсы.
И немецкое руководство немедленно вспомнило о вымирающих в лагерях советских военнопленных, чьи спины можно было «использовать в промышленности». О вымирающих от голода и холода жителях бесчисленных городов и сел. Продолжать бессмысленное их уничтожение становилось непозволительным расточительством.
«Если мы перестреляем евреев, дадим погибнуть военнопленным, предоставим значительной части населения крупных городов умереть с голоду, а в будущем году потеряем от голода еще часть сельского населения, остается открытым вопрос: кто же, собственно, должен создавать материальные ценности?» – писал в докладной записке генерал-лейтенант Ханс Лейкауф.[477] Генерал курировал предприятия военной промышленности, расположенные на Украине; к его словам нельзя было не прислушаться.
«Только отправка в Германию нескольких миллионов отборных русских рабочих, за счет неисчерпаемых резервов работоспособных, здоровых и крепких людей в оккупированных восточных областях, – соглашался генерал-лейтенант Вейганг, – сможет разрешить неотложную проблему выравнивания неслыханной потребности в рабочей силе и покрыть тем самым катастрофический недостаток рабочих рук в Германии».[478]
Таким образом, задачей номер один для нацистского руководства становилось обеспечение промышленности рабочими руками. Выполнение этой задачи должно было привести к некоторому улучшению положения советских недочеловеков; как справедливо замечал в своем докладе министериаль-директор управления по использованию рабочей силы доктор Мансфельд, «бессмысленно перевозить эти рабочие руки в открытых или нетопленых закрытых товарных вагонах, чтобы на месте прибытия выгружать трупы».[479]
Конечно, это не означало изменения политики обезлюживания; просто на смену массовым расстрелам приходило более прагматичное «уничтожение трудом». «Идея уничтожения трудом является наиболее подходящей», – задумчиво сказал Геббельс в беседе с министром юстиции Тираком.[480]
20 марта 1942 года в ставке фюрера под Винницей было собрано специальное совещание. Министр оккупированных восточных областей Альфред Розенберг, рейхскомиссар «Остланда» Лозе, гауляйтеры Украины и Белоруссии Кох и Кубе, министр продовольствия Бакке и статс-секретарь германских железных дорог Ганценмюллер – все они прибыли в ставку «Вервольф» для обсуждения экономических вопросов. Последним в ставку прибыл ответственный за выполнение четырехлетнего плана рейхсмаршал Геринг. Разговор предстоял очень серьезный, но фюрер не торопился звать к себе.
Рейхсминистр оккупированных восточных территорий Альфред Розенберг (слева) и рейхскомиссар Остланда Генрих Лозе.
«Собравшиеся ожидают приема у Гитлера, – вспоминал личный камердинер фюрера Гейнц Линге. – К ним присоединяется Борман. Разговор между ними ведется о „черном рынке“ в Германии, который принял широкие размеры.
Геринг, обращаясь к Бакке, говорит:
– Спекулируют все. Если сажать за спекуляцию, надо посадить весь немецкий народ. Проблема не в этом. Проблема в том, чтобы вывести все русское добро, которое имеется здесь. Тогда никакой черный рынок беспокоить нас не будет».[481]
Среди собравшихся не было человека, который станет главным героем совещания. Гауляйтер Тюрингии и организатор концлагеря Бухенвальд Фриц Заукель ждал вызова в доме Бормана. Через несколько часов Заукель станет одним из самых могущественных людей в Рейхе, и Борман, принимая из рук фюрера приказ об этом назначении, скажет:
– Это – триумф национал-социалистической партии.[482]
Заукель занял специальный пост Генерального уполномоченного по трудоиспользованию. Его задачей стала организация вывоза населения оккупированных стран для использования в Рейхе. Идея, активно лоббируемая нуждавшимися в бесплатных рабочих руках немецкими промышленниками с самого начала войны, стала обретать плоть и кровь. Перед смертью русские рабы должны поработать на пользу Германии! Это был ответ на одну из самых важных проблем, вставших перед Рейхом.
Имя второй проблемы было известно любому, кто хоть раз побывал на Восточном фронте.
Партизаны! – это слово внушало ужас солдатам оккупационных войск. «Русское население относится к нам враждебно, – записал в дневнике немецкий офицер Хорнуг. – Самое страшное – это партизаны в лесах, на дорогах, в населенных пунктах. Они нападают внезапно, наносят страшные удары и исчезают бесследно».[483]
Привычные карательные мероприятия, проводившиеся охранными войсками и частями вермахта, требуемого эффекта не давали. Они назывались «контрпартизанскими», хотя на деле преследовали лишь одну задачу – уничтожить как можно больше советских недочеловеков. И тем самым лишь порождали партизан.
В конце 1941 года немцы окружили деревню Рейментаровку, где находился партизанский отряд. Бой длился долго, в конце концов партизаны ушли. Немцы, войдя в деревню, расстреливали женщин и детей из пулемета. Грудных с размаху сажали на колья забора. Солдаты поджигали факелами дома. Старика Григория Растольного живым бросили в горящую хату. Старика Апанаса Холмецкого немцы вывели на улицу, облили бензином, подожгли и, горящего, погнали по улице. 24-летнюю Полину Коробко за косы повесили на дереве, а семью ее – отца Лариона, мать и брата Ваню десяти лет – сожгли вместе с хатой…
