Военная служба его не привлекала: зашлют в Сибирь, в какой-нибудь Байкал-Улан-Тобол-Удэ, в составе ограниченного контингента по разъединению, и финиш всем надеждам и мечтам. Будешь там жить, зимой – по пояс в вечной мерзлоте, а летом по тот же пояс покрытый мошкой, – и это ничем не лучше, чем лишаться глаз, просиживая лучшие денёчки перед монитором компьютера в банковском офисе.
Хотелось жизни более весёлой и осмысленной. Но ничего, кроме группы придурков, которые шлялись по горам и сплавлялись на плотах по речкам, он не нашёл. Стал ходить с ними в горы… Глупее занятие трудно придумать.
А потом с ним случилось то, что он назвал погружением. Но свою исключительность и удивительные возможности погружений он осознал только на третий или четвёртый раз, когда благодаря счастливой цепочке случайностей не был сразу убит индейцами, не захлебнулся в горной речке, не сверзился со скалы… Когда, назло всему на свете, выжил больше двух дней и добрался до белых людей.
Никакого Харрисвилла, разумеется, не было здесь и в помине. Добредя до речки Саскуэханны, хорошо ему известной по жизни там, в обычном мире, Клаус встретил четверых идеалистов, миссионеров-квакеров. Они топали в предгорья Аппалачей проповедовать Слово Божье мирным делавэрам – оказалось, что здесь прошло всего четыре года с тех пор, как основатель колонии Пенсильвания Билли Пенн заключил с теми мирный договор.
Вопросов, почему он бегает по горам голым и поцарапанным, у миссионеров даже не возникло – проклятые индейцы, любому ясно. Даже фамилии его никто не спросил. Ребята помогли ему построить плот, на котором он и сплавился почти до залива, и там устроился работать на первую же ферму, которую встретил по дороге, – и так удачно, к немцу-колонисту.
Миссионеры же те так и сгинули, во всяком случае, за всё время, что Клаус возился со свиньями на ферме, о них не было ни слуху ни духу. Однако в те годы прилюдно предполагать, что их разобрали на запчасти дружественные индейцы, было небезопасно, особенно к северу от Мэриленда. Сказано: мир в Пенсильвании – значит мир.
Народу здесь было намешано без разбору. Самое приятное, что немцев оказалось едва ли не больше, чем англичан. Впрочем, голландцев было больше, чем и тех и других вместе взятых. Куда только они подевались к концу двадцатого века, удивлялся Клаус.
Демографические катаклизмы происходили здесь буквально у него на глазах: не прошло и года, как Голландия где-то там за океаном проиграла Англии очередную войну, а наглые англичане уже сгребли в свои руки всю меховую торговлю и захватили ключевые посты в городках по обоим берегам Саскуэханны. Немцы, шведы и голландцы только головами покачивали, выкуривая вечерние трубочки да посасывая пенистое пиво собственного производства. Если в первый год пребывания на ферме Клаус вообще английского языка не слышал, потому что все вокруг говорили исключительно по-немецки, то в последний год английский уже звучал всюду.
Через три года после своего появления в этом мире Клаус фон Садофф понял, что с фермы пора сваливать. Он не китаец, чтобы желать перемен своим врагам. Тем более конца растительному существованию, однообразному каждодневному труду на ферме, при полном отсутствии свободных женщин, не просматривалось. Когда безудержная сила швырнёт его обратно в двадцатый век – непонятно. Видимо, как и в предыдущие разы, для этого надо умереть. Что ж, ему не привыкать. Дело вовсе не такое страшное, как ему казалось в той молодости.
Короче, ему хотелось богатства и приключений, а смерти он не боялся ни черта.
Однажды раннею весной, когда весь наличный состав фермы во главе с хозяином боронил поле под кукурузу в миле от дома, Клаус внезапно схватился за живот и, сделав страшные глаза, помчался в ближайший лесок, вызвав у других работников приступ дурацкого веселья. Хозяин цыкнул на весельчаков, резонно заметив, что подобная неприятность может случиться с каждым, и работа продолжалась. Клаус же, не останавливаясь, прибежал прямо в конюшню, где оседлал коня. Затем заглянул в кладовку, набил вьючные сумки чечевицей и овсом, вяленым мясом и пулями, прихватил – сообразно своим понятиям о вселенской справедливости – из хозяйского дома кой-какое золотишко, сунул под шапку мешочек с порохом и подался вниз по реке.
Спустя два часа он выехал к месту, где река широко разливалась и течение замирало. Конь в холодную воду не рвался, но Клаус огрел его по бокам прикладом ружья. Животное сделало большой скачок и поплыло через реку короткими толчками. Он сполз с седла и поплыл рядом, одной рукой ухватившись за хвост, а другой держа ружьё над головой. Это было непросто, и он быстро устал. Противоположный берег казался таким далёким, что у него появились сомнения, доплывёт ли до него конь.
На полпути ногу свела судорога. Что ж, значит, сейчас, подумал он. Всё, что ли? И ему показалось таким обидным умереть в этом мире, не имея в активе ничего, кроме трёх лет тупой возни со свиньями, что он выпустил ружьё, достал нож из-за пояса и кольнул себя в икру. Вскоре ноги нащупали дно.
Отжав тряпки и перекусив на скорую руку, он направился на восток. Больше двух недель, питаясь чёрт знает чем, продирался через сплошной лес, потом набрёл на тропинку, которая становилась всё шире и миль через пятьдесят вывела его к поселению на берегу широкой реки. Навстречу ему выехали трое конных с ружьями наперевес.
– Ты кто? – спросили они по-английски.
Клаус представился.
– Ты с Нижних территорий?
На это Клаус ответа не имел, ибо не знал, что такое Нижние территории. Его обыскали, нашли порох и пули.
– Где ружьё?
– Утопил, – сказал он. – Когда речку переплывал.
– Что ты врёшь? – сказали ему. – В той стороне нет никаких речек. Там лес до самого Китая.
– Я тоже плохо учился в школе, – возразил Клаус. – Но по опыту знаю, что там лес, потом река Саскуэханна, потом Аппалачи, потом, говорят, Великие озёра, потом…
Закончить урок географии он не смог, потому что получил по тыкве прикладом, а очнувшись, увидел направленный на него ствол и верхового, который жестами велел ему убираться обратно в лес. Ни коня, ни припасов, ни ножа, ни кремня с кресалом, ни даже шапки ему не оставили. Ладно, спасибо не раздели донага и не линчевали. Уже в лесу, обшарив карманы, он обнаружил, что золотишко у него тоже попёрли. Вот это жалко. Если и стоит ради чего-то жить на свете, так это ради богатства, мерилом которого, как ни крути, является золото. Ну, ещё, может, ради секса.
Он обошёл поселение лесом и дальше двигался вверх вдоль реки. Раза два встречал на берегу хижины и людей, но заходить не рисковал, обходил стороной. На четвёртый день голод сделался нестерпимым. Почувствовав запах дыма, решился: раз не умер, то пора начинать новую жизнь. Жареным мясом несло от форта: на берегу реки стоял кругом невысокий частокол, а за ним виднелись камышовые крыши десятка домишек. Земля вокруг форта была распахана; чуть дальше виднелись сараи и загон для скота. Клаус поднял руки повыше и направился к воротам.
– День добрый! – сказал он по-английски стволу, смотревшему на него из бойницы.
– Судя по твоей роже, не такой уж он для тебя и добрый! – со смехом ответил ему невидимый страж. – Ладно, можешь опустить руки.
Клаус изобразил на лице приветливую улыбку:
– Это что за поселение?
– Это город Филадельфия! – гордо ответили ему.
– А не найдётся ли какой-нибудь работёнки для приличного человека? Три дня не ел.
– Если трепещешь перед Богом, найдётся и работёнка.
– Ещё как трепещу! – с чувством сказал Клаус, на всякий случай не уточняя, перед каким именно богом. Как всё же прав был покойный дед Отто, когда требовал от него: учи историю, внучек! Может, и учил бы, но книги у деда были сплошь по истории Германии. Чего было бы старому пню не поучить его истории Америки?.. Да и отец, кроме гадостей, ничего хорошего ему про Америку не рассказывал. Эх, да что теперь…
Ствол из бойницы исчез, и ворота начали отворяться.
За годы, проведенные на ферме, Клаус научился не только пахать, сеять и чистить загоны для свиней, но и управляться с топором и пилой не хуже заправского плотника. Теперь, оставив идею разбогатеть на будущее, он поселился в бараке с несколькими другими ребятами, не обремененными пока недвижимостью и семьями, переселенцами из Старого Света, и вновь занялся всё той же рутинной работой. А её хватало – как в крепости, так и на окрестных фермах. Надо было валить лес, распахивать поля, строить дома и конюшни. За лето население будущей столицы Североамериканских Соединенных Штатов, всего несколько лет назад возникшей вокруг фактории, выросло больше чем на треть.
Вопросами религии и веры Клаус сроду не заморачивался ни в том, ни в этом мире. Сказано: Бог есть – значит, есть. Попав к квакерам, он ничего не имел против того, чтобы стать квакером, как все вокруг. Всё лучше, чем пуритане, – сохраняется шанс не спятить от отсутствия здорового секса. Тут, разумеется, о весёлых домах не было и речи, но на фермах попадались батрачки, всегда готовые за пару пенсов доставить удовольствие хорошему парню. Единственное, чего они не терпели, так это хамства; позволивший себе грубое слово в присутствии дамы был обречён на онанизм, пока женский профсоюз его не простит.
