вздохнул, слишком уж Света правильная. Нельзя же так…
— Не всегда с беззаконием получается бороться только законными методами. Иногда можно использовать и тактику не совсем легальную.
— Согласна, — неожиданно для меня заявила Света (не такая уж она и “пропащая”, оказывается). — Но, допустим, мы что-то там обнаружим в этом погребе. Как привяжем потом находку к делу? Ведь проникли-то незаконно.
Я кивнул.
— Там видно будет… Главное, узнать, что в погребе, а дальше подумаем. Может, и нет там ничего, и все эти рассуждения зря…
— А если есть? Что там может быть такого? Убитые девушки? Но почему тогда оттуда тепло идет?
— Только, Света, ты, пожалуйста, Горохову об этом ни слова. Он все-таки сторонник законных методов ведения следствия и, боюсь, авантюру с проникновением в жилище не одобрит.
— Я тоже такой сторонник, — вздохнула Света. — Но тебе почему-то доверяю. Раз так считаешь, значит, так и нужно поступить. И откуда в тебе такая внутренняя сила только?
— Люди разные бывают, — пожал я плечами. — Невский в двадцать лет уже шведов на Неве крошил.
— Но тебе же девятнадцать, — улыбнулась Света.
— Так это почти двадцать, и дела расследовать все же проще, чем шведов крошить. Или нет?..
***
Горохов еще не вернулся из райцентра, и я, чтобы не терять времени, решил наведаться к родственникам пропавших женщин. Одно дело их показания в томах читать, совсем другое — вживую пообщаться.
Выбрал сначала самую молодую жертву. Ксению Ивановну Пермякову. Пропала она самой первой, в 1975 году, тогда ей было тридцать пять.
Адрес нашел быстро. Судя по материалам дела, жила Пермякова с матерью. Замужем почему-то не была, детей не имела.
Я подошел к неказистому домишке с резными, но давно не крашенными наличниками на окнах и побарабанил по калитке.
В ответ за забором брякнула цепь и затявкал барбос. Заметался на привязи, задыхаясь от злобы, словно цербер. Цепь гремит, и кажется, что сейчас порвется. Смелый песик, когда оппонент за перегородкой находится.
Но лишь только дверь распахнулась, и я шагнул внутрь, пес тут же нырнул в будку и продолжал меня обгавкивать уже из укрытия.
Встретила меня седая, но вполне еще живенькая бабулька в пуховом козьем платке (для деревни — шик), но в залатанной телогрейке.
Я показал курсантское удостоверение, которое, если не вчитываться в должность, ничуть не отличалось от другой ментовской ксивы:
— Здравствуйте, мне нужна Пермякова Антонина Петровна.
— Ой, — всплеснула хозяйка руками, — неужто из-за Сидоркиных милиция приехала? Вот сволочи! Из-за двух куриц заявление написали?
— Каких куриц? — не понял я.
— Что Шарик мой задушил. Сорвался с цепи, шельмец, и шнырь к соседям. А у них куры по огороду разгуливали. Сами виноваты, в курятнике должны птицы сидеть, а не лапы на снегу морозить. Зачем зимой выпускать животину? Вот Шарик их и потрепал, а они сразу заявление на меня накатали!
— Успокойтесь, гражданочка, никто заявление на вас не писал, я по поводу вашей дочери поговорить пришел.
— Ой, — бабулька осеклась. — Сколько лет прошло, неужто нашли что-то?
— Как раз этим сейчас мы и занимаемся, у меня несколько вопросов. Можно пройти?
— Да конечно, конечно, входите, только бардак у меня, не обращайте внимания, я по субботам убираюсь.
— Не беспокойтесь, и не в таких местах бывал.
— Молоденький такой, а уже бывал, — бабуля зажала себе рукой рот. — Ой, простите, товарищ милиционер, что талдычу лишнего. Неужто таких молодых следователями берут?
— Так мы пройдем в дом? — настоял я.
— Да, да, — хозяйка засеменила к крыльцу, а я пошел следом, попутно осматриваясь.
Обычный деревенский двор. Дровенник, неказистая банька, пара сараюшек непонятного назначения. Все как и везде, разве что забор покосился, и хлама из металлолома поменьше — сразу видно отсутствие мужских рук на подворье.
Вошли в дом. Под ногами скрипел песок. Наверное, уборка здесь не каждую субботу. В нос ударил запах застарелого тряпья и кошатины.
Я поморщился, но тут же взял себя в руки.
— Да вы не разувайтесь, у меня все равно не прибрано. Садитесь на табуретку. Вот…
Разуваться я и не думал. Тут впору даже бахилы надевать, чтобы сапоги свои не испачкать.
— Скажите, Антонина Петровна, перед тем, как пропала ваша дочь, вы ничего странного не заметили? В ее поведении. С кем она общалась в последнее время?
— Известно с кем общалась. С колдуном ентим. Чтоб его холера забрала. Девка смирная была, спокойная, а как с ним связалась, будто вожжа под хвост попала.
— Каким колдуном?
— Который голый по деревне шастает и к стыдобе этой народ подбивает. Тьфу, срамота! Куда только вы смотрите?
— Закон он не нарушает, но вы рассказывайте, рассказывайте, может, всплывет что за ним.
— А что рассказывать? Помешалась моя дочь на этих купаниях студеных и босоногих хождениях по стылой земле. Будто ума лишилась враз. Так он ее околдовал, что мать родная побоку стала. Один раз разделась до ночнушки и на улицу вышла. На дворе октябрь уже был. Так я ее догнала и веником отходила и два дня из дома не выпускала.
— А не поздно ли воспитывать было дочь? Ей, насколько я знаю, тридцать пять годков было.
— Тридцать шесть через месяц должно было стукнуть, но она пропала. Сгинула… — бабуля часто заморгала, утирая глаза платочком. — А воспитывать ее всю жизнь можно было. Сама неприспособленная совсем росла. Вот и замуж никто даже не взял. Парни ее сторонились, говорили, что характер у нее странный. Тихий и себе на уме. Вот и ходила моя Ксюшенька в девках. А как с колдуном связалась, совсем норовистая стала. И перечить матери научилась. Да только ненадолго. Пропала моя кровиночка…
Пермякова опять завсхлипывала, но уже больше для театральности.
— А почему вы считаете Ивана Погибова колдуном?
— Так вот какая фамилия у ирода этого! — всполошилась хозяйка. — Говорящая фамилия, будто смерть в ней заключена. А колдун он точно! Это многие вам скажут. Потому как многие зуб на него точили и прогнать хотели, чтобы людей добрых бесовству не учил. Да только не вышло ничего. Вон в прошлом году комбайнер Аким дом его даже спалить хотел. Но спьяну сам на себя канистру с бензином вылил и обгорел так, что помер потом в больнице. А дом целехонек остался. Колдовство, да и только. А полгода назад конюх Василий за женой своей приходил к колдуну и в морду хотел двинуть. Василий мужик здоровый. Кого хошь кулачищем перешибет. Но колдуна не одолел почему-то. Тот ему тумаков надавал и за дверь выставил. Только после этого конюх напился в тот же вечер с горя и уснул под
