Здоровенные гвардейцы, закованные в латы удерживают меня за плечи. Наивные дураки, они полагают видимо, что способны удержать дракона.
— При всем уважении, князь, наместница не желает никого видеть, — пищит маленькая симпатичная служанка и умоляюще глядит на меня.
— Ей придется поговорить со мной, даже если я буду вынужден пробиваться через охрану ломая кости, девочка. Так что беги скорее к госпоже и попроси ее передумать. Скажи, что это вопрос жизни и смерти. И далеко не только моей.
Я красноречиво перевожу взгляд с личика служанки на гвардейцев, пытающихся не ударить в грязь лицом и удержать меня. Я знаю, стоит мне пошевелить пальцем и они оба будут лежать по углам, как сломанные куклы. Но надо сдерживаться. Надо подождать. Может быть и правда эта девчонка сможет уговорить Лилиану и не придется калечить этих глупцов.
Я вижу, как служанка бледнеет на глазах и испуганно пятится назад, к дверям, ведущим в покои Лилианы.
— Я попробую, попробую.. — говорит она, пытаясь сдержать дрожь в голосе. — Только не делайте ничего плохого, пожалуйста.
— Страшно? — спрашиваю я солдата, глядя в его забрало. Глаза здоровяка бегают из стороны в сторону.
— Пугливых в гвардию не берут, князь, — говорит он и пытается крепче сжать мое плечо.
— Ты смелый малый, — говорю я, — как тебя зовут?
— Рой, из народа, выиграл турнир в прошлом году, имел честь принять наградный меч из ваших рук, князь.
— Знаешь кто я такой?
— Конечно, как не знать, вы князь Каэн Сандерс, наследник рода драконов и отец будущего императора.
— И не боишься?
— Мое дело защищать императрицу, — говорит он и крепче сжимает мое плечо.
— Такое рвение вызывает уважение, человек. Значит готов умереть, защищая императрицу? — спрашиваю я не сводя с него глаз.
— Разумеется, как каждый из нас.
— Тогда держи ухо востро, Рой, скоро твоя кровь может понадобиться империи.
— О чем вы? — он напрягается всем телом, явно думая, что это угроза.
— Надеюсь, ты узнаешь не слишком поздно, Рой из народа, — говорю я и вижу девчонку, спешащую к нам.
— Ее величество дозволило пропустить вас, князь, — облегченно выдыхает она на ходу.
Я улыбаюсь и скидываю с себя руки охранников.
— Если что, Рой. — говорю я ему на прощание, — я ценю верных людей.
Он ничего не отвечает и только встает по стойке, следуя примеру своего сослуживца, вновь превращаясь в безмолвного стража.
Готов умереть… Подумать только. Их жизни и так коротки и мимолетны, как жизни насекомых, а они еще и готовы умереть за других.
Верность. Долг. Честь. Человеческие слова, чтобы оправдать свое подчиненное положение. Но как же славно они звучат.
Гордая осанка Лилианы особенно подчеркивается ее траурным нарядом. Здесь, в тишине ее покоев она выглядит, кажется, еще более хрупкой и уязвимой, чем там, перед всеми этими князьями. Хрупкая, но гордая, как маленькое деревце, противостоящее буре, которая неизбежно должна вырвать ее с корнями и унести в потоке грязи. Эти лживые лицемерные твари, именуемые князьями, обязательно выдернут ее, лишив почвы, как только подберутся к ней. И она это знает. Иначе не стала бы компромитировать себя разговорами со мной один на один.
Я знал, что она примет верное решение. Я уже в который раз не ошибся в ней. Осталось только убедить ее теперь. И это будет куда важнее. Ей придется пойти против всех, против князей, против заветов, даже против собственного брата.
— Зачем вы пришли, Каэн, — спрашивает она, делая вид, что перебирает какие-то важные бумаги, стоя возле стола. Движения ее сумбурны, руки едва заметно дрожат. Теперь я вижу, каких усилий ей стоил сегодняшний совет. — Зачем пугаете моих людей?
Я подхожу ближе, оглядывая попутно комнату. Картины в золотых рамах, размером с обеденный стол в дворцовом зале. Бархатные диваны, золотые подсвечники и такое количество хрусталя, что у меня начинает рябить в глазах. Императоры всегда так безвкусны, или к наносной роскоши стремятся только старики, которые готовятся к неизбежному, накапливая бесполезный хлам вокруг себя, лишь бы сохранить иллюзию своего бессмертия?
Когда я займу место, что мое по праву, я все тут переделаю.
— Вы дрожите, Лилиана, — говорю я делая еще один шаг к ней.
Она едва заметно отшатывается, словно боится меня, но потом берет себя в руки и неловко улыбается.
Я вижу по глазам, как сильно она устала. Вижу по глазам, что она проплакала весь вечер, а может быть и всю неделю, а скорее всего весь этот черный месяц.
— Вечера становятся холоднее, — говорит она, спокойно глядя мне в глаза.
В свете множества свечей ее лицо кажется особенно мягким и прекрасным, несмотря на печать боли, что теперь, возможно, никогда ее не покинет. Она почти так же прекрасна, как моя Анна, и так же нуждается в защите теперь, когда осталась совсем одна.
— Понимаю этот холод, хоть я и дракон, — говорю я, — нет холода более страшного, чем потеря близкого. Нет знания более тяжелого, чем знание, что прошлого уже не вернуть. Нет наказания более тяжелого, чем наказание бессилием повлиять на свое будущее. Вы не должны это переживать в одиночестве.
— Я не одна, у меня есть брат, — говорит она, бездумно терзая в руках какую-то бумагу.
— Тайдел хороший человек, но он слишком правильный, — говорю я, делая еще один шаг и забираю у нее из рук несчастный кусок бумаги, от которого почти ничего не осталось. — А вы нуждаетесь в поддержке человека, который понимает вас, понимает. что такое быть одному, когда все ополчились против тебя.
Я беру ее руки в свои и нагнетаю внутреннее тепло, чтобы передать ей.
— Так вам теплее? — спрашиваю я, заглядывая в ее прекрасные глаза. -- Дружеское тепло -- это меньшее, что я могу предложить вам, Лилиана.
