– Я, кажется, не ошибусь, Санчо, предположив, что какой-нибудь заблудившийся путешественник захотел пересечь эту горную цепь, но разбойники, напав на него в этом проходе, убили и похоронили его в этой пустыне.
– Этого не может быть, – ответил Санчо, – разбойники не оставили бы денег.
– Ты прав, – проговорил Дон-Кихот, – и я не могу, в таком случае догадаться, что бы это могло быть. Но погоди, посмотрим нет ли в альбоме какой-нибудь заметки, которая могла бы нас направить на следы того, что мы отыскиваем!
Он открыл альбом и первою вещью, написанною начерно, но прекрасным почерком, нашел сонет, который он и прочитал вслух, чтобы Санчо слышал. Вот этот сонет.
«Иль справедливою любовь быть не умеет,Иль бог любви заведомо жесток,Иль приговор его чрезмерно строг,Который надо мной грозою тяготеет.
«Когда ж любовь названье божества имеет, —(Противное кто утверждать бы мог?)Жестокосердым быть не может бог.Кого ж началом бед назвать мой ум посмеет.
«Вас, Фили, обвинять во всем безумно б было:Возможно ль, чтобы зло от блага исходилоИ небо посылало ад тревог?…
«Я должен умереть, мое в том убежденье —Болезни корень скрытый – вот предлогИ доктору терять надежду на спасенье.»
– Ну, из этой песенки немного узнаешь, – заметил Санчо, – в ней поется про филина, а нам нужно самого соловья.
– Про какого филина ты говоришь? – спросил Дон-Кихот.
– Мне показалось, – ответил Санчо, – что ваша милость помянули что-то про филина, ответил Санчо.
– Я сказал Фили, – возразил Дон-Кихот, – это, должно быть, имя дамы, на которую жалуется автор этого сонета. И, по правде сказать, он изрядный поэт, или я ничего не смыслю в этом занятии.
– Как, – спросил Санчо, – разве ваша милость и песни сочинять умеете?
– И даже больше, чем ты думаешь, – ответил Дон-Кихот. – Ты с этим познакомишься на опыте, когда понесешь моей даме Дульцинее Тобозской письмо, – сверху до низу написанное стихами. Нужно тебе знать, Санчо, что все или, по крайней мере, большая часть странствующих рыцарей прошлых времен были величайшими трубадурами, то есть великими поэтами и музыкантами, и эти два таланта или, вернее, два дара существенно необходимы влюбленным странствователям. Правда, что в поэзии старинных рыцарей больше силы, чем изящества.
– Продолжайте же читать, – сказал Санчо, – может быть, вы найдете что-нибудь более положительное.
Дон-Кихот перевернул лист.
– Вот проза, – сказал он, – что-то похожее на письмо.
– На послание? – спросил Санчо.
– Судя по началу, кажется, – любовное письмо, – ответил Дон-Кихот.
– Ну-те-ка, прочитайте его, пожалуйста, вслух, – сказал Санчо, – я страх как люблю всякие любовные истории.
– С удовольствием, – ответил Дон-Кихот и, прочитав вслух, как об этом просил Санчо, нашел следующее:
«Лживость твоих обещаний и несомненность моего несчастья ведут меня в такое место, откуда до твоих ушей скорее донесется весть о моей смерти, чем мои упреки и жалобы. Ты изменила мне, неблагодарная, для человека, обладающего большим, но не стоящего больше, чем я; если бы достоинства ценились наравне с богатством, то мне не пришлось бы завидовать счастью других и оплакивать свое собственное несчастие. То, что сделала твоя красота, уничтожили твои поступки: благодаря первой я думал, что ты ангел, благодаря вторым я узнал, что ты только женщина. Живи в мире, ты, объявившая войну несчастному, и да сокроет небо навсегда от тебя вероломство твоего супруга, чтобы тебе не пришлось раскаиваться в своем деле и чтобы я не получил отмщения за то, чего я больше не желаю.»
Когда Дон-Кихот окончил чтение этого письма:
– Из него мы узнаем еще менее, чем из стихов, – сказал он, – именно только то, что оно написано каким-нибудь отвергнутым любовником.
Потом, перелистовав весь альбом, он нашел там другие стихи и письма, из которых только некоторые он мог прочитать, другие же уже стерлись. Но все они содержали только жалобы, слезы, упреки или ласки и презрение, наслаждения и муки, первые с восторгом превозносимые, вторые же горько оплакиваемые.
Пока Дон-Кихот знакомился с содержанием альбома, Санчо в это время ознакомился с содержанием чемодана, не позабыв в нем, а также и в подушке, осмотреть все углы, порыться в каждой складке, распороть все швы и внимательно ощупать каждый комок шерсти, чтобы ничего не потерять от недостатка заботливости и старания; так возбудила его аппетит находка червонцев (их было не менее сотни). Больше, однако, он ничего не нашел, но и без того он теперь забыл и простил и прыжки на одеяле, и рвоту от фьерабрасовского бальзама, и ласки дубинок, и тумаки погонщика мулов, и пропажу сумки, и кражу кафтана, и все муки голода, жажды и усталости, которые ему пришлось претерпеть на службе своего доброго господина, так как теперь он считал себя с лихвой вознагражденным за все это найденным кладом.
Рыцарю Печального образа сильно хотелось узнать, кто был хозяином этого чемодана, – догадываясь по сонету, письму, червонцам и тонким сорочкам, что этот чемодан принадлежал, наверно, какому-нибудь знатному влюбленному, которого пренебрежение и жестокосердие дамы довели до отчаянного конца. Но так как в этих пустынных и диких местах не было никого, кто бы мог сообщить ему какие-либо сведения, то он и решил ехать далее, по такой дороге, которая была более подходящая для Россинанта, то есть идти по которой бедному животному стоило немногих усилий; он все еще воображал, что в этой пустыне ему непременно представится какое-нибудь необыкновенное приключение. Между тем как он ехал, погруженный в задумчивость, вдруг на вершине одного пригорка, возвышавшегося прямо перед ним, он увидал человека, который бежал, с удивительною легкостью перескакивая со скалы на скалу и с куста на куст. Рыцарь успел заметить, что этот человек был почти голый и с непокрытой головой, что у него была черная, густая борода, длинные, спутанные волосы и босые ноги. Штаны, сшитые, по-видимому, из желтого бархата, прикрывали ему бедра, но были так изодраны, что открывали тело в нескольких местах. Несмотря на то, что это видение явилось и исчезло с быстротою молнии, от внимания рыцаря Печального образа не ускользнули все-таки эти подробности, и он хотел было за ним последовать, но способность бегать по такой каменистой почве не была дана слабым ногам Россинанта, от природы обладавшего коротким шагом и флегматическим нравом. Дон-Кихот сейчас же догадался, что это хозяин чемодана и про себя решил, во чтобы то ни стало, найти его, хотя бы ради этого ему пришлось проездить целый год. С этой целью он приказал Санчо обойти по одной стороне пригорка, а сам намеревался объехать по другой, надеясь благодаря этой уловке настигнуть человека, так быстро скрывшегося у них из глаз.
– Никак не могу исполнить вашего приказания, – ответил Санчо, – потому что, как только я покину вашу милость, так сейчас же мне начнут мерещиться всякие страхи и привидения. Запомните и на будущее время то, что я говорю вашей милости, и впредь ни на палец не удаляйте меня от собственной особы.
– Согласен на это, – сказал рыцарь Печального образа; – меня радует твое доверие к моему мужеству, в котором ты не ощутишь недостатка, даже в том случае, если бы твоему телу недоставало души. Следуй же за мною шаг за шагом, или как ты там можешь, и гляди во все глаза. Мы объедем вокруг этих холмов, и, может быть, нам удастся встретить этого человека, которого мы только что видели и который, без сомнения, и есть хозяин нашей находки.
– В таком случае лучше его не искать, – возразил Санчо, – потому что если мы его найдем и если он, в самом деле, окажется хозяином денег, то мне, конечно, придется их ему возвратить; а потому, говорю я, пусть лучше я, не производя бесполезных поисков, по чистой совести, останусь владельцем этих денег, пока их настоящий хозяин не отыщется сам без всяких поисков и стараний с нашей стороны; авось это случится тогда, когда я уже истрачу все деньги и взятки будут с меня гладки.
– Ты заблуждаешься, Санчо, – ответил Дон-Кихот, – раз у нас зародилось подозрение, что деньги принадлежат тому человеку, которого мы видели, то мы обязаны отыскать его и возвратить их ему; если бы мы не стали его искать, то, имея основания только догадываться, что он и есть их хозяин, мы были бы так же виноваты, как если бы он в действительности был их владельцем. Итак, друг, Санчо, ищи его и не горюй, потому что я буду очень рад, когда его найду.
С этими словами он дал шпоры Россинанту, и Санчо последовал за ним на своем осле.[30] Они объехали уже почти вокруг всей горы, когда на берегу одного ручья нашли труп мула, еще с сохранившимися седлом и уздою, но уже на половину съеденный собаками; это еще более подкрепило их догадки, что виденный ими беглец был хозяином чемодана и мула. Продолжая все еще рассматривать труп, они услыхали свист, каким обыкновенно пастух скликает свои стада, и вскоре, слева от них, действительно появилось множество коз, а за ними на горе показался и их пастух, пожилой уже человек. Дон-Кихот громко окликнул его и попросил спуститься к ним. Тот в ответ тоже крикнул, спрашивая путешественников, как они попали в это место, где бродят только козы да водки и другие дикие звери. – Санчо ответил ему, что ему стоит только спуститься, и ему объяснят все в подробностях. Тогда пастух спустился и, подойдя к Дон-Кихоту, сказал ему:
