вы бы, ваше благородие, только одним глазочком на нее бы глянули — и ваше сердце сразу бы растаяло! Иван не выдержал, вскочил и даже сделал вид, будто хватается за шпагу. Груня засмеялась и ушла, вихляючись. Иван сердито крякнул и сел обратно. Немец смотрел на него, улыбался. А Ивана взяло зло! Потому что не любил он немцев! А немок еще больше. Немки, вот от кого все беды! И кто бы это мог подумать?! Вот как было с фрау Мартой: такая же была душевная женщина, просто как мать родная, прости Господи, а что потом получилось? Полный афронт, как любит говорить Семен. Вспомнив про Семена, Иван еще сильней нахмурился, потому что ему сразу вспомнился вчерашний вечер и то, как приезжал Семен, и что он говорил, и как он оставил ему лошадь, как лошадь потом убили и за что. И, главное, Иван стал думать вот о чем: а что теперь с Семеном, жив ли он, и каково ему теперь, как бы не было ему большой беды, потому что он же от царя, а царских здесь сейчас не жалуют. А где сейчас сам царь и что с ним?
Но дальше думать было уже некогда — это потому, что прямо от входных дверей к Иванову столу шла большая шумная компания. Одеты они были так, что было совершенно не понять, кто это такие — мастеровые или дворовые, а то даже купцы. Главным среди них был очень крепкий и очень широкий детина, одетый в красную венгерку. С детиной было с полдесятка молодцов, тоже очень нехилых на вид, и рожи у всех зверские, а в кулаках, наверное, свинчатки, а за голенищами ножи. Тот, который из них шел впереди всех остальных, строго сказал немцу:
— А ну потеснись!
Немец спорить с ним не стал, а сразу боком-боком пересел ближе к Ивану. Эти расселись за столом, загыкали и затолкались, а тот, который прогнал немца, уже громко звал хозяина. Но хозяин и так уже был здесь и покрикивал на половых, половые расставляли миски и бутылки, в мисках было полно всякого, а в бутылках водка, ренское и даже полушампанское. Бутылок было полувзвод, не меньше, им столько ни за что не выпить, подумал Иван. А главный молодец уже сказал:
— А почему с пробками? Комар, ты что? Пробки долой!
Комар, а так звали хозяина, грозно глянул на своих. Но это было уже лишнее, его люди похватались за бутылки, пробки полетели прочь, полушампанское запенилось по кружкам (а они пили из кружек), и туда же захлестала водка, и главный радостно сказал:
— Вот так уже лучше! А то какой сегодня день, Комар! Царя уели, слышал?!
— А чего нам, Кондраша, царь, когда ты с нами!
Главный погрозил ему перстом, перст был грязный, с черным ногтем, и сказал:
— Но, но, Комар! Не зуди! После вчерашнего нет тебе веры! — И тут же добавил, обращаясь к своим молодцам: — Чего сидим? А ну, сарынь!
Это он сказал, уже взяв свою кружку. Остальные тоже взяли, один из них что-то быстро, невнятно сказал, они все громко засмеялись и принялись пить. Комар, а ему тоже было налито, выпил вместе с молодцами, после чего тот, кого он назвал Кондрашей, то есть их главный, махнул на него рукой — и Комар сразу ушел, а вместе с ним ушли и его люди. Теперь там, то есть за тем столом, кроме Ивана, остались только немец и Кондраша со своими душегубами. Немец сидел как мышь, эти налили по второй, и выпили, и шумно принялись закусывать, а Иван зажал свою пустую чарку в кулаке и уже совсем собрался встать. Но тут Кондраша перестал закусывать, внимательно посмотрел на Ивана — а он сидел наискосок, то есть совсем недалеко, — и негромко, но очень серьезно сказал:
— Здравия желаю, ваше благородие.
— Здравствуй и ты, — сказал Иван.
— Тебя как звать?
Иван поморщился. Он очень не любил, когда холопы ему тыкают. Он такого даже просто не терпел! Но тут только хмыкнул и сказал:
— Меня зовут Иван Заруба, ротмистр.
— Славно! — сказал этот их главный. Тут он тоже хмыкнул и продолжил: — А меня — Кондрат Камчатка! Слыхал про такого?
— Нет.
— И твое счастье, ваше благородие, что не слыхал! — дерзко сказал Камчатка, беглый матрос, как после оказалось. — Не слыхал! — сказал он уже громче. И велел: — А ну налить ему! Будем знакомиться!
Один из них сразу вскочил и налил, а точнее, набухал, в пустую ничью кружку сперва водки, а потом полушампанского, а другой эту бурду пододвинул Ивану. После они и себе всем такого же сделали, а немцу ничего не дали. Да немец и не просил, немец по-прежнему сидел как мышь. Камчатка только глянул на него и даже не хмыкнул, а сразу опять повернулся к Ивану и теперь сказал уже вот что:
— Я знаю, ваше благородие, ты человек подневольный. Ты же на царской службе. Или уже на царицыной. Но на службе — это точно, офицер без службы не бывает. Но разве я тебе судья? Нет, я никого не судил и никогда судить не буду. Поэтому пей за что хочешь, ваше благородие, пей молча, я тебе мешать не буду. Нет, я даже вот что: я с тобой вместе выпью за твое! — и он поднял кружку.
Иван тоже поднял. Но опять его как будто кто под бок толкнул! И он, усмехнувшись, сказал не очень добрым голосом:
— А если я против тебя чего задумаю и против тебя выпью, тогда ты как?
— Э! — громко сказал Камчатка. — Что ты говоришь такое! Да ты такого делать ни за что не будешь!
— Почему?
— Да потому что не такой ты человек. Я тех, других, сразу чую. А теперь давай загадывай и пей! А то вся пена выйдет, а в ней вся сила и весь вкус. Давай скорей!
Иван сердито усмехнулся и еще выше поднял кружку, после уже даже к губам приставил — и уже только тогда подумал о том, что пусть с ним будет то, что будет, только бы его Анюте было хорошо, чтобы ее никто не обижал, чтобы она была счастлива, чтобы попался ей жених хороший… и не удержался и додумал: да вот хотя бы он сам! И тут же выпил очень быстро!
Камчатка тоже выпил, но не спеша, после так же не спеша утерся и сказал:
— Нет, это мы не за царя с тобой выпили. Но и
