вообще, в самой монументальности строения. Тут, конечно, нужно отдать должное времени когда был построен этот дом — семидесятые годы прошлого века, самый расцвет союза. В то время люди не экономили на стройматериалах, бетон, металл, дерево — всего этого было вдосталь. Конечно же при определённых возможностях в «достатии» этих самых материалов. — Наличии блата, если по-простому. Стойки, опоры, стеллажи — всё было сделано либо из рельс, либо из какого-то огроменного швеллера. Связанные арматурой бетонные блоки, прутья коробов, полки из доски пятидесятки, вентиляционный короб явно спертый (списанный) с какого-то предприятия, силовой шкаф с огромными рубильниками — всё это очень походило на бомбоубежище. По словам Василича, дом строил его отец, прапорщик на военном аэродроме, наверное поэтому и архитектура здесь была соответствующая, — прапорщицкая.
Только как бы тут ни было интересно, пленнику явно не нравилось. Но это как раз понятно — сидя в коробе для картошки, да ещё и пристёгнутый наручниками, на мир смотришь несколько иначе.
— Ну здравствуй. — закончив осмотр погреба, я посветил в его недовольное лицо. — Как самочувствие?
Человек зажмурился, и просто молча отвернулся.
— Хорошо. — я отвёл луч света чуть в сторону. — Времени, ждать пока ты разродишься, у меня нет. Я сейчас схожу за топором, и буду рубить тебе конечности. Ты этого хочешь?
Пленник продолжал молчать, но я видел что перспектива быть порубленным ему явно не нравится. А ещё он замёрз. Когда обыскивали, верхнюю одежду с него сняли, оставив только потрепанный спортивный костюм непонятной расцветки, а здесь всего градусов пять, вряд ли больше.
— Послушай, вижу ты недослышал, или недопонял, — вновь взял я слово, — мне некогда с тобой тут разговоры разговаривать, я не живодёр, но если нужно, могу тебя по кусочкам изрезать, и даже не поморщусь. Давай, если на счёт три ты не открываешь рот, и не выкладываешь всё как есть, я иду за топором. Договорились?
— Да пошёл ты... — презрительно бросил тот.
— Хорошо, считать не будем, уговорил. — с этими словами я опустил фонарь, и двинулся к лестнице. Оставалась надежда что он всё же одумается, и окликнет меня. Рубить ему руки-ноги, не хотелось категорически. Причём сам я знал что не отступлю, оставалось только убедить в этом пленника.
Топор обнаружился сразу, и не один, а целых три: Здоровенный мясницкий, на вид очень тяжелый, с прямым и широко заточенным лезвием, обычный плотницкий, с крюком для гвоздей, и небольшой декоративный, — типа секирки, с чернёными узорами. Все они висели на вбитых в стену гвоздях прямо перед люком. Недолго раздумывая я выбрал самый маленький, — в надежде что применять его всё-таки не придется, и зацепив за пояс, полез обратно.
— Если крики услышите, не обращайте внимания, а лучше вообще люк прикройте, нечего народ пугать. — скрывшись наполовину в лазе, громко предупредил я охрану, — так чтобы находящийся под землей пленник тоже услышал что его может ждать. Мужики покивали, переглянувшись, даже глава в бане что-то прокричал, я толком не расслышал, но вроде что-то про сатрапов, или кацапов. Как-то так.
Спустившись вниз, я демонстративно подсветил топорик, всё ещё рассчитывая на благоразумие этого упрямого человека. Но тот опять только презрительно фыркнул.
— Не надумал? — представляя что всё-таки придётся выполнять обещание, я прикидывал как сделать ему и больно, и не особо кроваво. Отрубить палец? Фалангу? И как это сделать в одиночку? Он прикован наручниками к прутьям за обе руки, и чтобы хоть что-то сделать, его нужно сначала отцепить.
— Жаль, очень жаль. — не дождавшись ответа, я попробовал остроту лезвия пальцем, и переключив фонарик в режим лампы, повесил его на стену, так чтобы свет равномерно освещал всю площадь погребка.
Не знаю что подействовало, — разговор с мужиками, звонкость наточенного топора, или всё это вместе взятое, но пленник сдался.
— Что ты хочешь узнать? — неожиданно, тем же тоном которым посылал меня, спросил он.
— Всё хочу. От и до. — ответил я, с трудом сдерживаясь чтобы не показать нахлынувшее облегчение.
Пленник злорадно усмехнулся.
— С пелёнок начинать? Или с момента зачатия? — ежась от холода, уточнил он.
Не обращая внимания на издевку, я подошел к нему, и отцепив наручники от прута, отдал ему его одежду, — она аккуратненько лежала тут же, на одной из пустующих полок.
— Надевай. — достав револьвер, я навёл на него, и демонстративно крутанул барабан.
Человек потянулся, выпрямляясь, и нехотя, словно делает мне одолжение, натянул на себя куртку и шапку.
— С пелёнок не стоит, давай вкратце и по существу, самое главное.
— Как скажешь гражданин начальник. — осклабился пленник. — Зовут меня Саней, годков мне тридцать восемь, здесь торчу уже три с половиной года.
— Как попал сюда?
— Да как и все. Уснул там, проснулся здесь. Ничего нового. Село под Челябинском, — Новоархангельское, слышал такое?
— Нет, не доводилось. Большое?
— Дворов полста, или около того. Половина стариков, молодёжи мало, в основном фермера только, да дачники. Когда к нам пришли местные, мы и не сопротивлялись толком, — не чем было.
— Разграбили? — уточнил я, отмечая, как отогреваясь, этот Саня становится всё более разговорчивым.
— Да особо и брать то было нечего. Так, по домам прошлись, мелочевку повыгребли — лекарства, продукты кой-какие, сигареты... Ну и технику какая была. Тракторов несколько, машин с десяток может... Может и по мелочи ещё всякого...
— И что, никого не убили даже?
Саня усмехнулся.
— Ну как без этого-то... Человек пять положили сразу, для острастки, ещё нескольких когда грабили. Баб забрали всех кто помоложе, да покрасивее, мужиков их понятно, — в расход. Фермера, у которого трактора отняли, тоже грохнули — не хотел отдавать, отстреливаться начал.
— А ты как же? Молодой вроде, бобылём жил?
— Да нет, мне повезло. Я ж домик только прикупил, типа дачки, вот и приехал, убраться, починить кое чего. А мои в городе остались. Так как-то... — пожал он плечами, и шмыгнул носом.
Если взять статистику сёл в нашей, или соседней области, то пятьдесят дворов это не так и мало, встречаются и десять, и пять даже. Чем дальше от районных центров, тем меньше население, — ни работы, ни удобств, ни каких-то социальных благ, как правило не имеется, всё это закончилось ещё в девяностые.
—
