Проведя меня в маленькую заднюю комнату, в которой он жил, старик предложил мне все, что у него было, — окорок и яйца на ужин и стакан домашнего пива. Он, очевидно, с трудом понял, когда я сообщил ему, что единственной целью моего посещения было еще раз взглянуть на знакомые места около моего старого дома. Но он охотно предложил мне свои услуги и вызвался, если я желаю, предоставить мне ночлег.
Дом был заперт, и слуги распущены уже более года. Страсть к скачкам, вспыхнувшая под старость, разорила богатого купца, нанявшего наш дом во время наших семейных неприятностей. Он уехал за границу с женой жить на небольшой доход, оставшийся от его состояния, и оставил дом и земли в таком запущении, что ни один новый арендатор не нашелся, чтобы снять их. Мой теперешний старый приятель был приглашен смотреть за домом. А коттедж Дермоди был пуст, как наш дом. Я мог посмотреть его, если бы захотел. Старик достал ключ от дома из связки других ключей и надел свою старую шляпу на голову готовый провожать меня везде, куда я захочу идти. Я не хотел беспокоить его просьбой проводить меня или устраивать мне ночлег в пустом доме. Ночь была прекрасная, всходила луна. Я поужинал, я отдохнул. Когда увижу все то, что хотел увидеть, я смогу легко дойти пешком до города и переночевать в гостинице.
Взяв ключ, я один отправился в коттедж Дермоди. Опять шел я по лесистым тропинкам, по которым когда-то так весело гулял с моей маленькой Мери. На каждом шагу я видел то, что напоминало мне о ней. Вот старая скамья, на которой мы сиживали вместе под тенью старого кедрового дерева и дали обет в верности друг другу до конца нашей жизни. Там — прозрачный источник, из которого мы пили, когда, бывало, уставали и чувствовали жажду в жаркие летние дни, еще журчал так же весело, как прежде, пробираясь к озеру.
Слушая приятное журчание ручья, я почти ожидал увидеть Мери, в ее простеньком белом платьице и соломенной шляпке, напевающую под музыку ручейка и освежающую свой букет полевых цветов в холодной воде. Еще несколько шагов, и я дошел до прогалины в лесу и остановился на маленьком мысу, на возвышенности, с которой открывался прелестнейший вид на озеро Зеленых Вод. Деревянная платформа была сделана для купанья хороших пловцов, которые не боялись погрузиться в глубокую воду. Я стал на платформу осмотрелся вокруг. Деревья, окаймлявшие берега с каждой стороны, напевали свою нежную лесную музыку в ночном воздухе, лунное сияние дрожало на струистой воде. По правую руку я мог видеть старый, деревянный навес, в котором когда-то стояла моя лодка, в то время, когда Мери каталась со мною по озеру и вышила зеленый флаг. По левую руку был деревянный частокол, шедший по изгибам извилистой бухты, а за ним возвышались темные аркады Приманки диких уток, теперь никому не нужной и развалившейся.
При ярком лунном свете я мог видеть то самое место, на котором мы с Мери стояли и смотрели на ловлю уток. В то отверстие в частоколе, в котором показывалась собака по сигналу Дермоди, теперь пробежала водяная крыса, словно маленькая черная тень на блестящем грунте, и исчезла в водах озера. Куда бы я ни посмотрел, счастливое прошлое время напоминало о себе насмешливо и голоса прошлого слышались отовсюду с тяжелым упреком: «Смотри, какова была когда-то твоя жизнь! Стоит ли теперь жить твоей настоящей жизнью?»
Я поднял камень и бросил его в озеро. Я смотрел на круги, разбегавшиеся вокруг того места, где камень погрузился в воду. Я спрашивал себя, пробовал ли когда-нибудь утопиться такой опытный пловец, как я, и так ли твердо решился он умереть, что мог устоять от искушения воспользоваться своим искусством, чтобы не пойти ко дну. Что-то в самом озере или нечто в соединении с мыслью, которую озеро вложило в мою голову, возмутило меня. Я вдруг повернулся спиной к красивому виду и пошел по лесной тропинке, которая вела в домик управляющего.
Отворив дверь своим ключом, я ощупью пробрался в хорошо знакомую гостиную и, отворив ставни, впустил в комнату лунный свет.
С тяжелым сердцем осмотрелся я вокруг. Старая мебель, оставленная, может быть, в одном или двух местах, предъявляла свое безмолвное право на мое знакомство в каждой части комнаты. Нежный лунный свет струился искоса в тот угол, в котором мы с Мери, бывало, приютимся, пока бабушка Дермоди у окна читает свои мистические книги. В темноте противоположного угла я различил кресло из резного дуба с высокой спинкой, на котором Сивилла этого коттеджа сидела в тот достопамятный день, когда предсказала нам нашу наступающую разлуку и дала нам свое благословение в последний раз.
Потом, осматривая стены комнаты, я узнавал старых друзей, где бы ни останавливались мои глаза, — ярко раскрашенные гравюры, картины в рамках, вышитые шерстями, которые мы считали удивительными произведениями искусства, старое зеркало, к которому я поднимал Мери, когда ей хотелось «посмотреть на свое лицо в зеркале». Куда ни проникало бы лунное сияние, оно показывало мне знакомый предмет, напоминавший мне мои счастливейшие дни. Опять прошлое время напоминало насмешливо о себе. Опять голоса прошлого слышались отовсюду с тяжелым упреком: «Смотри, какова была когда-то твоя жизнь! Стоит ли теперь жить твоей настоящей жизнью?»
Я сел у окна, откуда мог видеть там и сям между деревьями блеск воды в озере. Я думал про себя: «Мое земное странствование привело меня сюда, почему не кончиться ему здесь?»
Кто будет скорбеть обо мне, если о моем самоубийстве станет известно завтра? Из всех живых людей у меня, может быть, меньше всего друзей, меньше всего обязанностей по отношению к другим, меньше причин колебаться оставить свет, в котором нет места для моего честолюбия, нет существа для моей любви.
Кроме того, какая необходимость разглашать, что моя смерть была вызвана самоубийством? Легко будет представить, что эта смерть была случайной.
В ту прекрасную летнюю ночь, после долгого дня, проведенного в дороге, разве я не мог самым естественным образом выкупаться в прохладной воде, прежде чем лечь в постель? И как ни опытен был я в искусстве плавания, разве со мной не могли случиться судороги? На уединенных берегах озера Зеленых Вод крик утопающего человека о помощи никто не услышит ночью, «смертельный» случай объяснится сам собой. Было буквально только одно затруднение на пути моем, затруднение, уже приходившее мне в голову. Мог ли я наверняка преодолеть животный инстинкт самосохранения, чтобы добровольно пойти ко дну при первом погружении в воду?
Атмосфера в комнате была душная и тяжелая. Я ходил взад и вперед то в тени, то при лунном свете, то под деревьями перед дверью коттеджа.
Из нравственных препятствий к самоубийству ни одно теперь не имело на меня влияния. Я, когда-то находивший невозможным извинить, невозможным даже понять отчаяние, которое заставило мистрис Ван-Брандт покуситься на самоубийство, — я теперь замышлял спокойно тот самый поступок, который приводил меня в ужас, когда его совершал другой! Должны ли мы не спешить осуждать недостатки наших ближних по той неоспоримой причине, что мы никогда не можем быть уверены, как скоро подобные искушения могут довести нас самих до подобного проступка? Вспоминая события той ночи, я могу припомнить только одно соображение, остановившее мои шаги на гибельном пути, который вел меня к озеру. Я все еще сомневался, будет ли возможно утопиться такому пловцу, как я. Вот все, что волновало мою душу. Относительно всего остального мое завещание было написано, других дел, еще не устроенных, у меня было немного. У меня не оставалось никакой надежды соединиться в будущем с мистрис Ван-Брандт. Она ни разу не написала мне, со времени нашей последней разлуки я ни разу не видал ее во сне. Она, без всякого сомнения, примирилась со своей жизнью за границей. Я простил ее за то, что она забыла меня. Мои мысли о ней и о других были снисходительными мыслями человека, душа которого уже отдалилась от этого мира, взгляды которого быстро ограничивались одной идеей о его собственной смерти.
Мне надоело ходить взад и вперед. Уединение начало тяготить меня. Моя собственная нерешительность раздражала мои нервы. После продолжительного созерцания озера сквозь деревья я пришел наконец к положительному заключению. Я решил попытаться выяснить, сможет ли утопиться хороший пловец.
Глава XXXIV
НОЧНОЕ ВИДЕНИЕ
Вернувшись в гостиную коттеджа, я сел у окна и раскрыл свою записную книжку на пустой странице. Я должен был дать некоторые указания своим душеприказчикам, указания, которые могли избавить их от хлопот и нерешимости в случае моей смерти. Скрыв мои последние инструкции под пошлым заглавием «Заметка для моего возвращения в Лондон», я начал писать.
Я исписал целую страницу записной книжки и только что собирался писать на следующей, как начал чувствовать затруднение сосредоточить свое внимание на предмете, непосредственно подлежащем ему. Я тотчас вспомнил точно такое же затруднение, которое почувствовал на Шетлендских островах, когда напрасно старался сочинить письмо к моей матери. Его тогда должна была писать мисс Денрос. В довершение сходства мои мысли теперь устремились, как устремлялись тогда, к последним воспоминаниям о мистрис Ван-Брандт.
