– А ты что, слепой, не видишь? Церковь перед тобой, значит, мы и пришли, – прокряхтел Патриун, растирая ушибленные бока. – Живу я здесь, а значица, и ты с сегодняшнего дня под кровлей этой дырявой обитаешь. Что губы поджал и пыхтишь, как бычок-трехлеток?! Не хоромы барские, но уж всяко лучше, чем с бочонком в обнимку спать, на котором, кстати, ты и жрешь!
Аке насупился, сдвинул брови и не по-доброму взирал на распинавшегося перед ним старичка. Руки охотника сами по себе уперлись в бока, а правый сапог зарыхлил землю. Со стороны он действительно походил на быка, которого какой-то чудак решился подразнить красной тряпкой.
Окажись на месте священника кто другой, он непременно поспешил бы скрыться в доме и молил бы всех известных богов, чтобы у разозлившегося до временного помутнения рассудка охотника не хватило бы сил выломать дверь. Однако Патриун как никто другой знал, что тот, кто быстро приходит в бешенство, неимоверно отходчив. Старик остался на прежнем месте и смотрел прямо в глаза компаньона, почему-то питавшего ярую нелюбовь к Индорианской Церкви.
– Значица, ты наврал! Никакой ты не охотник, а святоша, на замену окочурившихся проповедничков присланный, – заговорил Аке, и это был хороший признак…
– Кто Святому Индорию служит, врать не приучен!
Старик держался гордо и по-прежнему не отводил взгляда, хоть сам себе признался, что кое в чем и был перед охотником виноват. Ложь – это не только обманные речи и плутовские умыслы; ложь порой кроется в замалчивании важных фактов.
– Раньше охотником был. По чащам топал, когда еще не только тебя, но и папаши твоего даже в задумках не было. А вот на старости лет в сутану обрядился, о душе своей грешной подумать захотелось, да верный путь иным, не столь, как я, жизненным опытом умудренным, показать!
– А им энто нужно?! Нужны они вообще кому, твои проповеди и наставления?! Какой от них прок, какая польза?! Чего вы силком народ к себе затаскиваете?! Правильные речи ведете, пока по карманам трудяг шарите! Ишь, удумал, хитрюга, меня, как зверя дикого, приручить! Крышу над головой дать обещался, а может, еще и миску со жрачкой перед будкой поставишь?!
По мере повышения громкости раскатистого баса Аке пунцовая краска постепенно сходила с его лица. Он успокоился и теперь, максимум, на что был способен, так только развернуться и уйти, а более не помышлял наказать обманщика кулаком.
– Поступай как знаешь. Иди если хочешь, но только знай, я тебя не обманывал, – пожав плечами, совершенно спокойно заявил священник. – Комнату предложил от чистого сердца. Единственная выгода мне от тебя, так это, чтоб ворье всякое в церковь не лазило, а к Вере тебя приучать и не думал. Слишком уж хлопотно каждого гордеца да упрямца за уши к алтарю подтаскивать.
Патриун почувствовал, что будущий соратник срывается с крючка. Слишком уж многое он повидал, чтобы воспринимать хоть что-то на веру. Зубастая щука не ловится на мотылька, а медвежий капкан непригоден при охоте на зайца. К тому же во многом Аке был прав. Патриун знал, за счет кого строились новые храмы и выращивались целые династии толстощеких спесивцев в сутанах. Бывали времена, когда филанийский народ голодал, а подвалы монастырей да храмов ломились от запасов снеди. Таков уж этот проклятый мир: одни – охотники, другие – дичь; одни работают в поте лица, а другие пожирают плоды; одних убивает голод, а других – несварение желудка. Этот мир был для него чужим; мир, который не ему менять, поскольку гости не имеют морального права вмешиваться в дела хозяев. Однако объяснять это все простому охотнику было столь же бессмысленно, как утверждать, что бывают хорошие священники и плохие, как доказывать малограмотному мужику, что Вера – одно, а существующая за ее счет Церковь – совершенно другое. У простого народа своя логика, он судит не по словам, а по конкретным, имеющим материальную ценность поступкам. За последние двести-триста лет Индорианская Церковь показала себя далеко не с самой лучшей стороны, на руках у Аке были козыри, а в ладони Патриуна – одни шестерки…
– Ну, так как? Ты в теплую постель спать идешь иль к бочонку вернешься? – спросил старик, подходя к дверям и берясь за колотушку.
Собравшийся было уйти с гордо задранным носом Аке вдруг спустился с небес на землю и неуверенно затоптался на месте. Сдвинутые в одну сплошную линию густые брови на сморщенном лбу свидетельствовали о состоянии крайней задумчивости охотника. Найти жилье в Марсоле не так уж и просто. Город еще строился, а те, кто уже обзавелся крышей над головою, неохотно пускали постояльцев-охотников. Вновь прибывшие переселенцы еще имели шанс какое-то время потесниться в арендуемых комнатушках или сараях у будущих соседей, а вот лесных бродяг горожане не пускали на порог, пугаясь их вольного образа жизни и втайне завидуя.
– Ладно, остановлюсь я у тя, уговорил. Платить за комнату шкурами буду, что же остального касаемо… – Аке замялся. Его гнев вспыхнул и погас, а теперь охотнику было ужасно стыдно, – … я в сторожи не нанимался, и не мечтай! Конечно, если увижу, что какой супостат в церкву залез и на твои портки святошечные покусился али еще на какое барахло, ну, тогда оглоблей мерзавца по башке огрею, а так…
– Ну вот и славно, вот и поладили, – произнес отец Патриун и постучал в дверь. – Столоваться тебе отдельно придется, а то слух пойдет, что я церковным харчем кого попало потчую.
– Не больно и хотелось! Мне под ваши песнопения блаженные да молитвы преджрачные кусок в горло не полезет… – проворчал Аке и по привычке оперся рукою на изгородь.
Прогнившая от сырости, никогда не знавшая краски деревянная конструкция, бывшая наверняка самой старой из всех оград Марсолы, не выдержала тяжести могучего тела и с треском обвалилась. Охотник упал, причем неудачно, перепачкав в грязи и руки, и лицо, и одежду.
Именно в тот момент, когда рослый скиталец по диким лесам вставал, громогласно оповещая еще спавшую округу, что собственноручно вырвет недотепе-строителю заграждения его косые руки и вставит их туда, откуда им расти совсем не положено, юный монах и открыл дверь.
– Слава Индорию! Преподобный отец, вы целы, вы живы! Где вы были, что случилось?! Я целую ночь глаз не сомкнул, хотел уж, – запричитал обрадованный юнец, но, увидев, что грязный и грозно пыхтящий мужик с расквашенным носом и бешено вращающимися глазищами идет прямо на него, мгновенно замолчал и так поспешно принялся закрывать дверь, что чуть не прищемил Патриуну руку.
– Не бойся, Нуимес, это наш друг. Человек он хороший, хоть и выглядит, как лиходей, – отец Патриун похлопал по плечу перепуганного монаха. – Какое-то время он у нас погостит. Проводи его в свободную келью. И еще… – добавил священник, заметив, как исказилось и без того сердитое лицо Аке при слове «келья». – Уважаемый гость чтит каноны Единой Церкви, поэтому не будет принимать участия ни в наших трапезах, ни в моленьях.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
