Ровно в полдень заявился служащий городской управы под номером два (вначале Патриун старался запоминать имена и должности, но вскоре оставил это неблагодарное занятие). В отличие от своего предшественника, улыбчивый толстячок держался достойно и не таскал за собой хамоватых головорезов с дубинами. Видимо, слух о негостеприимном священнике и его дружке охотнике с огромными кулаками быстро распространился по всей управе.
Сетуя на печальное недоразумение, произошедшее исключительно по вине самого священника, не удосужившегося по приезде ознакомиться с постановлениями городского совета, чиновник вручил Патриуну запечатанное в красивый конверт письмо. В казенной бумаге указывалось, что за несанкционированное использование колокола в городе и создание шума, приведшего чуть ли не к массовым беспорядкам, с церкви взимался крупный штраф, а также, во избежание повторения подобной ситуации, священнослужителям предписывалось в течение семи дней снять колокол и отправить его на переплавку. Естественно, все расходы по перевозке и переработке металла Индорианская Церковь Марсолы должна была взять на себя. Так же из этого письма отец Патриун с удивлением узнал, что с недавних пор ударять в колокол мог лишь специально обученный звонарь, служащий при городской управе. Производство же остальных, похожих по тональности, громкости и звучанию шумов, категорически воспрещалось.
Служащий городской управы постоянно улыбался, печально качал головой и строил из себя дурачка, делая вид, что никогда не слышал о привилегиях, которыми на протяжении вот уже четырехсот лет пользовалась по всему королевству Индорианская Церковь, не подчинявшаяся даже королю, не то что какому-то низкородному мужлану из городской управы.
Примерно через час после ухода толстяка вопиющее безобразие повторилось, но только клерк под номером три не корчил из себя сочувствующего добрячка, не выражал неискренних соболезнований да и отнял у священника куда меньше времени. Он заявился в храм по поводу неуплаченного церковью сбора на реконструкцию строений так называемого «коллективного пользования», как то: крепостная стена, казармы марсольского гарнизона и, естественно, здание самой ратуши. Отец Патриун выразил недовольство сразу по двум поводам: во-первых, в списке подлежащих ремонту и достройке зданий церковь не значилась, а во-вторых, святое духовенство испокон веков никому и ничего не платило, у него было освобождение от всяких поборов «на веки вечные». Единственный аргумент, приведенный чиновником, был вершиной мошеннического, надувательского абсурда: «…а мы и не заставляем вас платить. Сбор добровольный, но желательный к уплате…» – подобная формулировка возмутила бы кого угодно, тем более если она сопровождалась бы выразительной мимикой и красноречивым намеком: «Попробуй не заплати! Мы тебе жизнь устроим, как в преисподней!.. Мы такому специально обучены!»
Ближе к вечеру, но еще до положенного часа вечерни, во вновь распахнувший двери храм пожаловали:
– помощник главного смотрителя городских зданий, заявивший, что церковь находится в ужасном состоянии и может стать причиной городского пожара;
– представитель городской гильдии лекарей, утверждавший, что в гниющих стенах святилища завелись грибки, создающие благоприятные условия для распространения различного рода инфекций;
– второй секретарь торговой надзорной комиссии с жалобами от купцов на то, что священники задолжали за поставку свечей, продуктов и всяких иных мелочей;
… а также множество других казенных людишек, требующих исполнения их предписаний, денег и недвусмысленно намекавших на желаемый ими скорейший отъезд Патриуна из Марсолы.
«Одно из двух: или меня хотят с позором выгнать взашей из города, ведь они понимают, что добровольно я Марсолу не покину, или городской управитель страдает от обостренной стеснительности. Он хочет со мной увидеться, но не решается признаться в этом открыто, поэтому и присылает по пустяковым поводам всяких болванов, чтобы я сам пришел к нему, точнее, не пришел, а приполз на коленях. Ну и городок, ну и нравы!» – смеялся, поскольку уже не в силах был дивиться да горевать отец Патриун, складывая письма, распоряжения, предписания, петиции, требования и указания в огромную стопку бумаги, которая пойдет этим вечером на растопку старенького камина.
Священник решил занять твердую позицию и утром следующего дня отправиться с визитом, но не в ратушу, а во дворец губернатора, поскольку правитель новых земель – вот уровень общения главного священнослужителя колонии, а не какой-то там хапуга – городской толстосум, неизвестно, за какие заслуги и благодаря каким махинациям пришедший к власти и возомнивший себя правителем Марсолы.
Дракону очень хотелось нарушить правила и показать обнаглевшим изводителям чернил и чужих нервов почем фунт лиха. Он с радостью в сердце представлял, как перекосились бы их гнусные рожи, узнай они, с кем на самом деле имели дело. Однако, по мнению игрока в чужие жизни, отступать от придуманных самим собой законов было недопустимым ханжеством и неуважением к самому себе. Дракон мог легко наказать чиновников, а вот справиться с этой задачей в обличье отца Патриуна было куда сложнее. Когда живешь не одно столетие, то ценишь не результат, а процесс, наслаждаешься игрой и брезгуешь жульничать, хотя порой и хочется тайком достать из рукава козырную карту.
Все-таки одно правило святой отец решил в этот вечер нарушить. Все церкви, соборы и храмы Святого Индория никогда не закрывали дверей до захода солнца. Небесное светило было еще высоко и должно было скрыться за верхушками деревьев лишь через час, но верующие вряд ли воспользовались бы последними минутами уходящего дня, чтобы приобщиться душой к высоким материям. Отец Патриун решил пораньше лечь спать, ведь завтра ему предстоял довольно тяжкий разговор с губернатором, старичком-вельможей, которому уже не было дела ни до чего, в том числе и до возмутительных фактов притеснения мещанами Индорианской Церкви.
Священник спустился в зал моленья, чтобы запереть дверь, но тут увидел сидевшего на скамье возле статуи Святого Индория богато, хоть и не вызывающе одетого дворянина. Длинные прямые волосы закрывали лицо и скрывали возраст то ли погрузившегося в молитву, то ли просто отдыхавшего от мирской суеты мужчины, но почему-то посетитель показался святому отцу знакомым.
Хоть желание запереть храм пораньше было по-прежнему сильно, но Патриун решил поступиться своими интересами и осторожно, чтобы не потревожить душевный покой первого и пока единственного прихожанина, не помешать ему мысленно общаться со всевышними силами, направился обратно в свою комнату.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
