Его слова как пощёчина. Мучительное унижение, которое обрушивается на меня одновременно с экстазом. Ринат отстраняется почти мгновенно. Одна рука остаётся на моём плече, продолжая придерживать, но пальцы уже ослабили хватку. Я более чем уверена, что на ключицах, да и на шее тоже, останутся синяки, которые нужно будет как-то скрывать. Например — надевать водолазки под горло. Одной мысли об этом достаточно, чтоб коротким спазмом накатило удушье. Ринат прав, раньше надо было думать.
Заметив мой судорожный вдох, Трошин одним рывком пересаживает меня с пола на диван. Он всё ещё на взводе, но не ищет разрядки. Садится чуть поодаль и рвано дыша, натягивает штаны. Одевшись, молча передает моё платье.
Мы сидим на противоположных краях дивана, и косимся друг на друга настороженно, будто видимся впервые. Два незнакомца, которые поддавшись внезапной страсти, с её утолением неловко переглядываются, не понимая, как теперь себя вести. Я отвожу взгляд первой, прикрывшись желанием подтянуть сползший с колена чулок, пока Ринат откидывается на мягкую спинку, восстанавливая дыхание.
Вернув кружевную резинку на место, продолжаю упрямо смотреть в пол, крепко прижимая к груди мятое платье. Нелепо как-то получается, но даже в полумраке после всего, что между нами случилось, я продолжаю стесняться своей наготы. И проблема отнюдь не в довольно скромном размере груди, крупном родимом пятне на животе или начинающих проступать многочисленных синяках. Она гораздо глубже, в поведении Рината. Я кожей чувствую тяжёлый взгляд, которым он продолжает сверлить мой профиль. Смотрит и молчит. Молчит и смотрит. Неужели ему совсем нечего сказать? Дураку понятно, что что-то здесь не так, но я и не жду клятв в вечной любви! Простого объяснения было бы достаточно, но он предпочитает с немым упорством всматриваться в моё лицо, нагнетая повисшее напряжение.
Оказывается, страсть безбожно приукрашает действительность и сейчас, отбросив в сторону всю навеянную ею бутафорию, мне до безумия стыдно. Полумрак, что казался таким мягким и таинственным, на деле скрывает лоснящуюся от чужого пота, и прожженную окурками обивку. А волнующий запах роз не более чем обыкновенный освежитель воздуха, да и под загадочной атмосферой клуба кроется какой-то сомнительный притон с большой претензией на роскошь. Всё подделка. Осталось разобраться, что утаивает Ринат.
Я нерешительно вскидываю голову, и наши взгляды встречаются в зеркальном отражении. Оба злые, свирепые. Раздавленный в его кулаке бутон розы да отчуждение, вот и всё, что осталось от нашей недолюбви, недоненависти и недоотношений.
Сопоставив все факты, наконец, начинаю понимать истинную подоплёку происходящего, но оказываюсь совсем неготовой принять это. Танец — никакой не подарок, а проплаченная попытка Владлена раскрыть мне глаза. В голове такой штиль, словно мир вокруг умер и вспышка осознания перечёркивает всё хорошее, что успело зародиться между нами. Ринат заметив накатившее на меня отвращение, сразу же растягивает губы в вызывающе-горькой усмешке.
— Я могу идти? — шепчет отворачиваясь, чтобы спрятать заалевшие скулы. — Владлен в курсе, кому оплачивать мои услуги.
Смущается…
Да ему даже невдомёк, как сейчас больно мне! Я зажмуриваюсь и пытаюсь не обращать внимания на рябь мурашек, которая всё так же набегает на его хриплый голос.
— Тебе платят не за количество, а за время, — мой тон звучит спокойно и донельзя презрительно. Каждое следующее слово будет неправильным, но месть, привычной реакцией на боль, уже целиком подчинила мой рассудок. — Что, братец, так не терпится влезть на следующую?
— Тебя это должно волновать в последнюю очередь, — ухмыляется Ринат.
Слишком наигранно. Мои слова ему не приятны, а значит, бьют точно по цели. Маленькая победа кровавой пеленой застилает глаза. Как гончая, учуявшая страх добычи, я вгрызаюсь в его самолюбие, желая одного — отомстить. Уничтожить.
— Странно работает твоя хваленая гордость, не находишь? Брать деньги у моего отца для тебя было чем-то настолько зазорным, что ты вкалывал на автомойке за копейки, лишь бы потешить своё эго. А то чем ты здесь занимаешься — нормально? Где твоя чёртова гордость? Что изменилось? Замарашке показалось мало грязи?
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
— Заткнись! Ты ни черта не понимаешь…
— Решил подняться по карьерной лестнице? — эмоции всё же берут верх, и я срываюсь на нервный хохот. — А мужчин ты тоже развлекаешь? — срываюсь с места, уворачиваясь от его хватки. — У тебя ведь такой красивый ротик — озолотиться можно.
— Карина, просто замолчи. Слышишь? — поймав, он вжимает меня в стену, крепко удерживая за запястья, не давая ни вырваться, ни пошевелиться. Остатки напускного веселья тут же угасают. Злость сушит горло, кружит голову, я чувствую себя ужасно слабой, чтобы сопротивляться, если Трошин вдруг решит меня ударить, но я его не боюсь. Никогда не боялась.
Бессильно утыкаюсь лицом в грудь Рината, лишившись возможности его видеть, но не говорить.
— Ну чего ты, не стесняйся. Задницу подставишь — глядишь, работником года станешь. Чем не гордость? Профи по продажной любви.
— Что-то не пойму твоей злости, — Ринат говорит тихо, едва перекрывая шум своего сердцебиения, что гремит набатом у моей груди. — Сама ничуть не лучше. Прокатилась по моим ушам, лишь бы заполучить своего мажора. Так радуйся, стерва, он твой! Могла бы и нормально попросить, уж я бы не отказал — отымел как следует. Не чужие всё-таки.
Меня никогда ещё так не унижали.
— Я жалею, что это был именно ты.
Ничего подобного. Я бы в точности всё повторила. Даже сейчас, чувствуя, как кровь приливает к щекам от жгучей обиды.
— Жалеешь? — хмыкает Ринат, отпустив мою руку, чтобы грубо, до боли, сжать нагое бедро. — Зачем тогда явилась? Что, утончённый бойфренд не смог удовлетворить? Нравится по жёстче, да? Поэтому в каталоге выбрала ненавистного меня? Так нужно было сразу говорить, глянь, сколько здесь добра без дела осталось.
С глухим рыком он опрокидывает консоль на бок и из ящичков вываливаются всевозможные плети, наручники, кляпы и ещё кучу всего, неизвестного мне предназначения. Перед глазами вереницей мелькают кадры того как он может использовать это с другими, провоцируя отвращение, вплоть до рвотных спазмов. Прикусив губу, сглатываю ненужные слёзы и прощаясь с образом милого парня, который оказался самой обычной иллюзией.
— Ты жалок, Ринат. Ты продал не только тело.
— А ты купила, значит не тебе меня судить, — он хрипит как раненый зверь, стоя с опущенной головой посреди учинённого бедлама. — Такие, как ты ничем не лучше.
— Философом вдруг стал? — схватив свои ненавистные туфли, швыряю их прямиком в зеркало, но стекло лишь покрывается трещинами, не разбившись, как было задумано, что только взвинчивает мою злость. Не люблю, когда что-то идёт не по плану. — Думаешь, хорошо устроился? Так это поправимо, братец. Ты у меня на трассу отправишься! А ещё лучше бомжей за кусок хлеба ублажать. Там тебе, отбросу, самое место.
— Только попробуй.
Ринат кидается в мою сторону, слишком поздно разгадав опасность. Я успеваю закричать во всю силу своих лёгких:
— Помогите, кто-нибудь! На помощь!
— Ты что творишь? — Шипит он мне на ухо, закрывая рот рукой. Извернувшись, впиваюсь зубами в жилистое запястье, слегка прокусывая едва заживший рубец. Наши лбы соприкасаются, а ускоренное дыхание смешивается. Я чувствую на языке солоноватый привкус его кожи смешанный с кровью и, потеряв голову от своей утраты, захожусь судорожным непритворным плачем.
— Ненавижу тебя, — успеваю шепнуть, прежде чем кто-то из персонала отпирает дверь запасным ключом. А дальше всё вспышками:
Два амбала.
Кровь на лице Рината.
Крик. Мой.
Ещё один — Марины.
Снова Ринат, сжавшийся в углу под ударами дубинок.
— Только не говори никому… — его разбитые губы еле шевелятся.
И у меня — шок. Ступор. Подобного исхода я никак не предвидела.
Взволнованная Марина накидывает мне на плечи широкую шаль и, подобрав с пола одежду, силой выводит из комнаты. Шагая босыми ногами по коридору, слышу лишь глухие удары резины о тело. Они вбиваются в душу, чувством вины, страхом за его жизнь и чем-то неотвратимым… как гвозди в крышку гроба. На этот раз я точно его потеряла
