Мой сводный брат далеко не ангел, но что тогда говорить обо мне?
От тебя хлопот больше, чем толку
— Кто дал им право?! Нельзя вот так просто избивать людей! — моё оцепенение сменяется паникой. Я готова придушить Марину прямо здесь, в этом самом кабинете, куда она привела меня, чтобы помочь одеться и привести себя в порядок.
— А вы разве не этого добивались? — девушка смотрит жёстко, с плохо скрытой неприязнью, справедливо обвиняя меня в случившемся, однако ведёт себя так, словно подобный произвол для «Скважины» в порядке вещей. Тот мимолётный всплеск сострадания, вырвавший её крик при виде разбитого лица Рината, теперь надёжно скрыт за ледяным спокойствием. Хотя, чему тут удивляться? Как администратор этого притона она наверняка много чего повидала. — Не волнуйтесь, жить будет. У шефа к нему особое отношение. Это не первый раз, ребята знают своё дело, бьют аккуратно. Чисто, чтобы помнил своё место.
— Аккуратно? Да вы лицо его видели? За что с ним так?!
— Нас это не касается, — мелькнувшая на бледном лице тревога настораживает, но Марина складывает руки на груди с таким упрямым видом, что становится ясно — ответов мне не получить.
— Я требую, чтобы его уволили! — в отчаянье выпаливаю приготовленные заранее слова, с той лишь разницей, что теперь это не акт мести, а попытка спасти Рината. Здесь он долго не протянет.
— На каком основании?
Скептически выгнутая бровь Марины ясно даёт понять, что моё требование ни кем всерьёз рассматриваться не будет.
— Он неадекватен и, как следствие опасен.
— Да что вы говорите…
За ироничной усмешкой девушки сквозит подлинное сочувствие Ринату. Даже в этой клоаке человеческих пороков он сумел вызвать к себе хорошее, светлое отношение. Я уже и сама не в силах определиться кто же Ринат на самом деле — подлец или жертва. Во всяком случае, отсюда его точно не вытащить пока он сам того не захочет. А рассказать обо всём отцу, равносильно тому, чтобы вывалить всю эту грязь Илоне. Да и кто запретит совершеннолетнему парню жить так, как ему нравится? Трошин никого слушать не станет.
— Ещё раз прошу прощения за произошедший инцидент, — Марина то и дело поглядывает в окно, выходящее на задний двор, и всё сильнее хмурится. — Его кхм… танец запишем на счёт заведения.
Нервно одёрнув пиджак, она повторно окидывает меня брезгливым взглядом, наверняка окрестив про себя пустоголовой, развратной истеричкой. Так и есть. Как бы то ни было, терпеть и дальше её молчаливое порицание я не собираюсь.
— Так его уволят?
— Нет, — ответ звучит с долей сожаления, но твёрдо. — Уходите, пожалуйста. Единственное, что вы можете для него сделать — помолиться. Больше никто и ничто ему не поможет. Обратитесь в полицию — парень просто исчезнет. Нет тела — нет дела.
Куда же он впутался, глупый?
— Всего хорошего, — сипло прощаюсь, кидая быстрый взгляд в висящее на стене зеркало, и невольно ахаю: шея и ключицы сплошь покрыты темнеющими засосами. Отец будет в ярости. И поделом мне.
— Держите — Марина осторожно касается моей руки, протягивая тонкий терракотовый шарф. — Вам он нужнее.
Мой испуганно-вопрошающий взгляд остаётся без ответа. Секунду назад эта девушка смотрела с нескрываемым осуждением, и вдруг проявляет такую заботу. Что это — женская солидарность, жалость, мудрость? Что?!
— Спасибо, — пристыжено принимаю шифоновую вещицу и, замешкавшись у самой двери, всё-таки тихо оправдываюсь: — Ему здесь не место.
— Знаю.
Лёгкий шарф, обмотанный вокруг шеи, душит сродни свернувшемуся удаву. Детские страхи с новой силой напоминают о себе дрожью в коленях и холодной испариной на лбу. Но так даже лучше. Так легче не думать о том, что сейчас происходит с Ринатом, не представлять каково ему. В голове не укладывается, как человек добровольно может позволить так с собой обращаться. Ему настолько нужны деньги? Сегодня же аккуратно поговорю с отцом, пусть найдёт ему хоть какую-то работу у себя в фирме, раз Трошин ценит свою независимость больше здоровья и самоуважения. А дальше Ринат пусть сам решает, как быть.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Боюсь за него, глупого, а как помочь не знаю. Чёрт! Ну не знаю я, что ещё можно сделать! Не силой же его отсюда тащить!
Владлена я нашла там же, где и оставила — у барной стойки. Хмурого и изрядно окосевшего.
— Тебе ещё за руль садиться, не забыл?
— Не нуди. Есть такая услуга, очень полезная, трезвый водитель называется. Слышала о таком?
— Слышала. Звони.
— Давно уже. Это ты, малая, задержалась. Я думал, танца окажется достаточно, чтобы уяснить, по кому ты льёшь слёзы и губишь свою молодость. — Владлен небрежно, одним пальцем приподнимает край терракотовой ткани, и брезгливо кривит губы. — Фу, как пошло. Никогда не позволяй мужчинам вытирать о себя ноги.
— Если бы все женщины придерживались твоих правил, на что бы ты пил свой виски? — желчно парирую я.
Дядя мне действительно дорог. Долгие годы он был мне духовником, посвященным в самые сокровенные тайны; жилеткой, в которую я беззастенчиво плакалась, когда совсем было невмоготу; единственным другом, в конце концов! Но сейчас его замечание жалит.
— Ты злишься, потому что я прав. Это пройдёт, — усмехнувшись, он допивает остатки виски и, кинув на стойку деньги, ведёт меня к выходу. — Сейчас тебе кажется, что ты жить без него не можешь, но поверь, Ринат не тот, кто тебе нужен. Он твой якорь, Карина, и пока ты держишься за него, тебе не удастся расправить паруса. Только представь себе, какое будущее вас ждёт? С его-то прытью и жаждой контроля Трошин быстренько свяжет тебе руки парочкой карапузов, и можешь смело хоронить свои мечты-амбиции под первой же клумбой. Потому что быт сломает тебя. А твой ненаглядный продолжит сюда бегать, чтобы содержать вас на должном уровне. Ты здешние расценки видела? Он тут за выходные бабла стрижёт столько, сколько не каждый в месяц получает. Кто устоит? Тем более если с совестью уже сумел договориться. Так что не надо на меня обижаться, я всего лишь открыл тебе глаза. Знаю, это не всегда приятно. — Владлен вдруг протягивает мне оттопыренный мизинец, как делал, когда я была ребёнком, и широко улыбается. — Так что, малая, мир?
— Мир.
Мне не хочется спорить, но я лучше знаю, кто мне нужен. Как и то, что больше не имею на Рината никаких прав.
Ринат
В кабинет Лещинского меня приводят впервые. Это настораживает. Обычно, все мордобои заканчиваются на заднем дворе, где можно спокойно проветрить голову на свежем воздухе, в тесной компании местных дворняг. Те сразу приняли меня в стаю, как шутит Кабан. Придурок. Уж лучше с псами дружбу водить, чем с такими, как он.
В комнате так накурено, что меня тошнит, хотя причина может быть и в полученных травмах. Кабан сегодня не в духе — мучается похмельем, так что оторвался на мне по полной. Даже товарный вид не побоялся испортить. Не к добру это. Да и Лещинский подозрительно себя ведёт: ни издевательств, ни унижений. Вообще ни слова. Мы уже минут пять стоим у двери, любуемся его неподвижным профилём. Заговорить без его разрешения никто не рискнёт — мужик-то оказывается с «приветом», может и пристрелить, если не в духе.
Осторожно слизываю кровь, что сочится из разбитой губы, и досадливо сплёвываю, чувствуя на языке слабый привкус её помады. Это был наш последний раз…
Зря я был так груб с Кариной, видимо ревность вконец сорвала ограничители.
Мудак.
Тычок под рёбро от Лома чуть не сбивает меня с ног, вырывая из груди непроизвольный стон, но мне удается сохранить равновесие. С трудом повернув голову, криво ухмыляюсь Кабану, многозначительно похрустывающему костяшками пальцев. Главное не показывать им свой страх. Говорят, если хищник почуял страх — он прыгнет. А я боюсь не за себя, и наказывать они будут соответственно не через меня.
Карина — вот единственная причина, почему я до сих пор терплю всю эту муть. Лещинский поставил условие — либо я год работаю на него, исполняя любые прихоти клиенток, и отцовский долг будет считаться погашенным, либо Карина пропадёт с концами в одном из его подпольных борделей. Выбор невелик. Впервые мне пришлось пожалеть, что достаток отчима не позволяет отправить её учиться куда-нибудь за границу, подальше от здешнего беспредела. Расскажи я ему, какая опасность угрожает его дочери, он ничем не сможет помочь, только дров наломает.
