Тот на его слова даже внимания не обратил. Подошел вплотную к Фицрою, заглянул в глаза:
– Сэр, если я прав… не исключено, что мы подвергаемся смертельной опасности. То, что я вижу… и то, что, несомненно, видите вы все… это ведь напоминает наши сны, верно? Но если мы находимся под воздействием сильных галлюциногенов…
– Это просто остров! – отрезал Фицрой. – Да и не остров, собственно, а горстка камней посреди океана. Настолько незначительная, что ее даже не отметили на картах. – Он для убедительности притопнул ногой: – Видите? Твердая, устойчивая поверхность. Если бы мы бредили и все это нам чудилось – как думаете, далеко мы ушли бы по ней?
Дарвин явно намеревался возразить, но Фицрой не дал ему и рта раскрыть.
– Сейчас мы отправимся по следам, – капитан указал на мокрые отпечатки сапог. – Найдем Мартенса с Мэттьюзом. И – так или иначе – убедим их вернуться на «Бигль». Все рассуждения о природе моллюсков и прочих материях отложим до лучших времен. К рассвету мы должны быть на борту. Уилкинсон, – обратился он к четвертому из добровольцев, – остаетесь сторожить вельботы. При малейшей угрозе стреляйте в воздух, мы придем. Если же потребуется, воздухом не ограничивайтесь, однако постарайтесь без смертельных ранений.
Следы вели в глубь этого диковинного нагромождения скал. Туман рассеивался, однако темень стояла непроглядная, и фонари не слишком-то помогали. Их свет выхватывал лишь фрагменты поверхности: застывшие под разными углами плиты, горбы, впадины. Порой то там, то здесь под наносами ила Фицрою мерещились некие узоры, но ни гармонии, ни симметрии в них совершенно не было – казалось, что в этом отсутствии даже проглядывает некая сознательная закономерность. Закономерность, какой бывают наполнены худшие, подлейшие из кошмаров.
– Пожалуй, – вполголоса произнес Байно, – вы, Филлипс, были правы. Не знаю насчет воображаемых осьминожьих выделений, но если бы повязки хоть отчасти избавили нас от здешнего смрада, – уже ради этого стоило бы их сделать. Что скажете, сэр? Мне ведь доводилось ходить на китобоях – и то, знаете, там было как-то полегче.
Действительно: казалось, сами камни источают здесь густую, маслянистую вонь. Фицрой уже готов был согласиться с Байно и задержаться, чтобы изготовить повязки…
– Смотрите, сэр, – прошептал Дарвин. Он опустил свой фонарь и знаком велел Филлипсу сделать то же самое.
Тропа уходила вниз, в каменный лабиринт из все тех же плит, расщелин, глыб, – и там, впереди, на мгновение вдруг показались два силуэта. Они шагали с трудом, странно сгорбившись и безвольно покачивая руками.
Миг – и оба скрылись за очередным нагромождением углов и линий.
Ни капитану, ни Дарвину с Байно, ни Филлипсу даже в голову не пришло окликнуть этих двоих.
– Проклятье!.. – Судовой врач оглянулся на Фицроя с беспомощным, растерянным выражением на лице. – Я до последнего надеялся, что Мартенса это не коснулось. Думал, только преподобный двинулся умом. Но… отчего?.. что они увидели такого?.. – Байно потряс головой. – К дьяволу. Не важно. Мы все равно должны… если уж не спасти – по крайней мере облегчить их мучения.
Они переглянулись.
– Попытаемся связать их, – сказал после паузы Фицрой. – Попытаемся доставить на борт. Я отвечаю за них. Но вы, если хотите, можете подождать меня здесь.
Байно опустил взгляд, стиснул кулаки. Все они понимали: если Фицрою придется идти одному, у него не останется выбора. Один он не сумеет обезвредить тех двух. Значит – только стрелять. Чтобы облегчить мучения.
– Слишком просто, – сухо усмехнулся Байно. – Этот микеланджело так легко не отделается, сэр. Попытаемся, сэр. Я слышал, бывали случаи, когда люди приходили в себя месяцы, годы спустя.
– Нам потребуется отвлечь их внимание. – Дарвин поднял фонарь, кивнул матросу. – Мы с Филлипсом пойдем в обход, не скрываясь. А вы…
– А мы, – сказал Фицрой, – дождемся, пока они вас заметят.
Идти без фонарей оказалось проще, чем ожидал капитан. Оставшись без света, они с Байно поняли, что покрывающий камни ил словно источает сияние – гнилушное, текучее, однако же вполне достаточное, чтобы не спотыкаться об углы и выбоины.
Беглецов удалось настичь в ущелье, образованном вздыбившимися плитами. Эти двое стояли перед исполинским дверным проемом. То, что служило дверью, – некая поверхность из материала, схожего скорее с металлом, нежели с камнем, – беззвучно съезжала куда-то в глубину, двигаясь при этом словно бы по диагонали, вопреки всем законам природы.
«Стойте! – закричал Роберт Фицрой. – Ни с места!»
Но он не сказал ни слова, ни одна мышца не подчинялась его воле.
Поскольку сейчас – понял он без страха и отчаяния, разве что с легким удивлением – сейчас другая воля подчинила его себе.
Он опустился на колени, рядом встал на колени судовой врач Бенджамин Байно. И две фигуры с чудовищными горбами на спине тоже склонились перед тьмой, которая медленно потекла из дверного проема.
Смотреть на нее Фицрой не отваживался, поэтому не сводил глаз с «баклажанчиков», которые висели, обхватив плечи и шеи Мэттьюза и Мартенса. Для чего бы ни использовались в естественных условиях клювы этих осьминогов, сейчас они сжимали мертвой хваткой шеи миссионера и художника. Однако Фицрой не сомневался: те подчиняются Улиссу и Атланту вовсе не из страха. Мысли его каким-то невероятным образом вдруг оказались не то чтобы переплетены – скорее совмещены в неком едином пространстве и времени с мыслями и побуждениями Мэттьюза и Мартенса. Он ощущал физическую усталость обоих, растерянность преподобного, острое любопытство художника. Но кроме того, он проникал в мысли тех двоих, что сидели сейчас на плечах его людей.
Тех двоих, что прежде проникали в сны его команды. Тех, кто подчинил своей воле Мэттьюза и Мартенса. Тех, кто заставил вахтенных «забыть» о спуске вельбота. Тех, кто даже сейчас горевал о гибели своих собратьев во время непредвиденной катастрофы.
Тех, кто проделал невообразимый путь, дабы найти этот остров именно в эти дни.
Мысли капитана путались, сталкивались с чужими, но больше всего мешал ему мотивчик, который отчего-то вдруг решил именно сейчас вспомнить Бенджамин Байно. Одна из фривольных песенок, о красотке с кривыми ногами, мохнатыми подмышками и черными зубами – той, которая всех милей матросу, вернувшемуся из дальнего плавания. Песня эта удивительным образом прочищала мозги, и Фицрой понял вдруг, что способен пошевелить пальцами правой руки.
В этот момент краем глаза он заметил некое движение – и не сдержавшись, глянул туда. Мгла, что наползала из проема, на миг всколыхнулась – и оттуда наружу выпросталось нечто живое или по крайней мере нечто, способное передвигаться и мыслить. Если прежнее положение напоминало Фицрою нечаянное переплетение пальцами с чужой рукой, то сейчас ему показалось, будто на эти руки – его, художника, миссионера, врача и двух моллюсков – разом наступила исполинская ступня.
Мысли этого создания были просты: Голод, Боль, Ненависть. Нечто подобное, наверное, испытал бы тот, кто сумел бы заглянуть в голову раненной улитке – вот только улитка эта была размером с гору.
Восторг и предвкушение, которые исходили от головоногих, сменились изумлением, затем – паникой. Оба соскользнули со спин своих носильщиков и вскинули щупальца, клювы их клацали, но то, что вышло из проема, – Фицрой не знал, заметило ли оно вообще этих двоих.
Оно перетекло-шагнуло вперед, и волна смрада захлестнула капитана. Он закашлялся, прикрываясь рукой. Рядом вскочил на ноги Байно, в руке блестел хирургический нож.
– Хватайте! – Врач махнул рукой, и в первый миг Фицрой решил было, что тот хочет напоследок отомстить головоногим. Все это не имело ни малейшего смысла: явившееся из мрака создание поглотило бы их раньше. Их всех, без разбору.
– Спасайте преподобного! – Байно бросился к художнику, прямо навстречу волне слизистой, зловонной плоти.
И та на мгновение замерла – а после потекла куда-то вбок. Туда, откуда прозвучали выстрелы и голоса.
«Неужели Оно обратило внимание на пули или на крики?»
– Нет, – ответил на невысказанные мысли капитана Байно. – Свет! Разве вы не чувствуете?..
Теперь, когда Байно сказал это, Фицрой действительно чувствовал Его Гнев. Создание двигалось с величавой медлительностью к склону, на котором размахивали фонарями Дарвин и Филлипс.
– Быстрее, сэр! Попытаемся унести их…
– Черта с два! – рявкнул вдруг Мартенс. Он с трудом поднялся и повел плечами. Сплюнул. – Если речь о том, чтоб унести отсюда ноги, вам обоим еще придется постараться, чтобы догнать меня. Эй, преподобный, вы как?..
Мэттьюзу было хуже, чем ему. Бледный, словно мраморная статуя из собора св. Павла, он дрожал и мотал головой, из уголков рта стекали две мутные струйки слюны.
– Берите его под руки. – Проходя мимо моллюсков, Мартенс небрежно пнул ближайшего: – Ну что, наслаждайтесь теперь! Благоволейте, поклоняйтесь!
