Через час возле офиса Голенева собралась огромная толпа. Люди несли цветы, многие плакали. Суровые лица, крепко сжатые зубы, тихие проклятья в адрес убийцы. Словно с небес, над головами собравшихся поплыл плачущий голос скрипки. Народ расступился. Моня Корзон, не прекращая музицировать, прошел по живому коридору и поднялся на крыльцо. Маэстро играл, прикрыв глаза, не вытирая сбегающих по щекам слез. Он плакал вместе со своей скрипкой. Печальная мелодия объединила всех, кто пришел выразить Голеневу свои соболезнования и поддержку. Они не просто сочувствовали потерявшему жену кооператору. Люди поняли, что ошиблись, посчитав его бандитом и убийцей, и теперь винились за это.
Олег вышел из офиса, обнял скрипача и поклонился собравшимся. Кто-то крикнул – «Держись, капитан, мы с тобой». Тут же выстроилась очередь желающих пожать молодому вдовцу руку. Слов никто не говорил, за всех говорила скрипка Мони. Очередной горожанин смотрел Олегу в глаза, следовало молчаливое рукопожатие, и подходил следующий. Олег уже потерял чувство времени и пространства, а народ все подходил.
Толпа не расходилась до вечера. Одни сменяли других. На жару никто не обращал внимания. Моня Корзон играл пять часов подряд. Он играл до тех пор, пока в толпе не заметили, что он едва держится на ногах. Старого музыканта подхватили десятки рук и отнесли к дому.
Олег сидел в офисе с Нелидовым и бухгалтершей Фаей. Директор передавал дела приемнику. В том состоянии, что он находился, беседовать о производстве и планах на будущее Голеневу было тягостно. Но он умел зажимать свои эмоции. Боевой афганский опыт многому научил капитана. Закончив с бумагами, Олег отпустил Фаину, и они остались вдвоем с бывшим подводником. Алексей Михайлович встал, прошелся по кабинету и остановился у окна:
– Смотри, люди до сих пор не разошлись, а время уже позднее.
– Да, народ меня здорово поддержал. Не хотелось бы уезжать из города, оставаясь в их глазах преступником.
– Если честно, я думал, ты этого ублюдка прибьешь. – Признался Нелидов: – Никак не предполагал, что ты его сдашь в милицию.
– Ему все равно не жить. Кащеев, когда узнает, что Чирик его сдал, добьет в лагере. А для меня он всего лишь шестерка убийцы. Это Кащеев затеял свою игру, и его, можешь не сомневаться, я в живых не оставлю.
– В этом я и не сомневаюсь. Но одному завалить такого зверя трудно. Я хочу поехать с тобой.
– Нельзя оставлять кооператив, да и рисковать вашей жизнью я не намерен. – Возразил Голенев. Хотя желание Алексея Михайловича его согрело.
– Несколько дней кооператив обойдется и без директора.
– Не обойдется. А развалить дело, которому отдал столько сил, мне обидно. К тому же Хорьков и еще несколько ребят из афганцев и так едут со мной.
– Ты меня прости за тот разговор.
– Какой разговор?
– Когда я вас выселять собрался.
– Не надо, Алексей Михайлович. На вашем месте я бы поступил точно так же. Все нормально. – И Олег крепко пожал руку бывшего подводника.
– Большие деньги пахнут кровью. – Сделал вывод Нелидов.
– Скоро и у вас появятся большие деньги. Подумайте, еще не поздно отказаться.
– Нет, сидеть дома и ждать смерти еще хуже. Пенсия не для меня, а смерти я не боюсь. Сорок футов над кормой хорошая школа. – Вздохнул Алексей Михайлович и достал из портфеля бутылку водки и две груши: – Давай помянем Тоню. Завтра в Глухове ты это сделаешь, как полагается, а здесь так, по-мужски.
Мужчины молча выпили, и Олег понял, что у него кроме Постникова появился на свете еще один друг, к которому он сможет обратиться днем и ночью. Не договариваясь, оба поднялись и выпили на брудершафт. Обнялись, поцеловались и через черный ход вышли на улицу. Принимать соболезнования молодой вдовец уже устал, а перед парадным еще оставалось человек десять сочувствующих горожан.
Кащеев сидел в пустой церкви и молился. Бандит понял, что теперь его спокойной домашней жизни наступает конец, и просил Господа о помощи. Он знал одну молитву и повторял ее быстрой скороговоркой:
– Господи, прости и помилуй, Господи прости и…
В темной церкви горела свеча только перед ликом Спасителя. Господь взирал с новой лакированной доски безразличным остановившимся взглядом. Это была икона, которую привез отец Василий из Москвы. Кащеев дал на ее покупку настоятелю своей церкви двести долларов и был уверен, что тот заплатил художнику меньше и на нем заработал. Но теперь, когда душа самого батюшки предстала перед Всевышним, суд Кащеева ему был не нужен.
«Вернусь, привезу нового настоятеля», – решил Гена Кащеев и, еще раз перекрестившись, вышел. Старательно заперев церковь, он зашагал к себе домой. Днем Геннадий принимал Стеколкина и поручил тому привести коллег. Чиновники уже ждали. Их встретили у ворот и провели к нему шестерки. С сегодняшнего дня бандит усилил охрану своей территории. Высокий забор, огораживающий его владения, имел сверху оголенные провода, которые по ночам находились под напряжением, у запертых ворот дежурили четыре охранника, еще десять обходили объекты, наблюдая не проник ли кто-нибудь на участок. Внутри, в каждом магазине, ресторане Какманду и мастерских автосервиса, также несли вахту его люди. Но уголовный авторитет чувствовал, что все его усилия недостаточны. Гена впервые ждал войны со страхом. Его противник умел воевать лучше, потому что это была его профессия.
Мака открыла дверь. Она как всегда пребывала в костюме Евы, но сегодня набросила на себя передничек. Кащеев спросил:
– Пришли?
Она кивнула, и молча уплыла в глубь дома. Геннадий вошел в гостиную. Паперный, Курдюк, Стеколкин и Максюта сидели в креслах. Начальник милиции курил. Его пепельница уже не вмещала окурки, и хозяин понял, что гости ждут его давно.
– Я завтра уеду. – Заявил он вместо приветствия. Чиновники молчали, не зная как реагировать. Кащеев оглядел присутствующих, выдержав театральную паузу. Гости продолжали молчать. Хозяин уселся в кресло, забросив ногу на ногу: – Вы выдвинете в кандидаты на пост мэра Стеколкина, и выборы проиграете. Но так надо. Постников победит, и вы все бегом его поздравлять.
– Я чего-то не понимаю? – Первым подал голос Курдюк.
– А тебе и не надо ничего понимать. Вы должны стать самыми верными друзьями победившего на выборах мэра. Теперь это ваша главная задача. Поддерживайте его во всем, радуйтесь, словно победил ваш родной брат.
– Ты что, охренел!? А как же приватизация завода? Как все наши планы? – Возмутился Максюта.
Кащеев его перебил:
– Всему свое время. Пока делайте, как вам говорят. Меня хоть здесь и не будет, знать буду все. Каждый ваш шаг мне донесут. А теперь уходите. Больше здесь вам появляться нельзя.
Так ничего и не понявшие чиновники переглянулись и встали. Дежуривший при доме Рублик принял их у дверей и провел к воротам.
Кащеев запер парадное на все замки и позвал Маку:
– Собирайся. Рано утром мы уезжаем.
– Ты уезжаешь. – Ответила Мака: – Я остаюсь.
– Что? – Геннадий начал бледнеть от бешенства.
– Что слышал. Хочешь, чтобы все разворовали? Я останусь, и пригляжу за домом и хозяйством. Мне бояться нечего. Он с бабами не воет…
– Черт с тобой. – Тут же остыл бандит: – Может, ты и права.
Мака не ответила, повернулась и пошла в свою комнату. Кащеев догнал ее, пихнул на диван. Мака терпеливо вынесла его страсть. Потом он ушел, и она слышала, как он открывает шкафы, роется в тайниках, собирает чемоданы.
– Видно, надолго отчаливает, сволочь. – Подумала она и улыбнулась. Тихая и внешне покорная Мака давно ждала своего часа. Теперь он настал. Все царство ее милого, безо всякой борьбы плывет ей в руки. С завтрашнего дня хозяйкой будет она, и все его шестерки станут лизать ее костлявую задницу.
По дороге в аэропорт Адлера траурный лимузин с телом Тони сопровождала бесконечная колонна автомашин. Сорок восемь кооператоров из Лазоревска, деловые партнеры Олега, его сотрудники, знакомые и вовсе незнакомые люди, все кто хоть немного знал бывшего афганца или слышал о нем, ехали сейчас по шоссе в траурной колонне
Вчера Лазоревск пришел поддержать Олега к его офису, сегодня город прощался с Тоней.
Ритуальный лимузин службы аэропорта пропустили на летное поле. Вместе с ним еще две машины. В первой Голенев с Хорьковым, во второй Скворцов с афганцам из летучего отряда. На третьей Нелидов с женой и дочерью. Афганцы не дали Олегу прикоснуться к гробу, сами занесли его в самолет, и накрыли венками из живых цветов. У трапа Олег простился с Нелидовыми. До них доносился разноголосый хор автомобильных гудков. Десятки машин из сопровождающей колонны, сигналя, разворачивались на площади аэровокзала, и медленно катили назад. Эти сигналы звучали до тех пор, пока их не заглушил рев двигателей лайнера.
Самолет поднялся в воздух. Голенев оплатил рейс, и посторонних на борт не сажали. В салоне на тридцать пассажиров летели пять человек. Сам Олег, Степан Хорьков с Сергеем Скворцовым, и двое бойцов из летучего отряда.
