двигал мебель и убирал остатки праздника. По-хорошему, я должна быть там и помогать. Стыдно, но что поделаешь. В следующий раз останусь, — пообещала я своей совести. В этот момент хлопнула входная дверь и я услыщала голоса Яны и Аркадия. Они, как обычно, ссорились, точнее ссорилась Яна, а Аркадий что-то миролюбиво бубнил. Ангельское терпение у человека.
Тихо, как мышка, я прокралась к воротам, и, оказавшись за оградой, наконец-то смогла выдохнуть. Теперь свернуть направо и пройти вдоль ограды по грунтовой дороге, плавно огибающей усадьбу. Там, в конце дорожки, за высоким забором уже можно разглядеть причудливые контуры крыши моего дома, словно вырезанный из черной бумаги силуэт наклеен на чернильно-синее вечернее небо.
Я приблизилась к высокой резной калитке.
Как часто я вспоминала ее! Когда мы с бабушкой только-только переехали в Питер, я очень хотела в Воронин, но бабушка ни в какую не соглашалась.
На мои вопросы она отвечала уклончиво, но когда я уже чуть не плакала, приставая к ней, она ответила, что последняя просьба моей мамы к ней была — держать меня подальше от этого дома. Это было последнее, о чем она ее попросила.
“Вырастешь — решишь сама. А пока я отвечаю за тебя и принимаю решения. Ты ничего не обещала маме. А я своей дочери — обещала. Ее последняя просьба будет выполнена.”
Что ж, я действительно ничего не обещала маме. Она просто не успела меня ни о чем попросить.
Очень некстати вдруг вспомнились слова Вадима о том, что бабушка хотела меня от чего-то уберечь и поэтому держала подальше от дома. Но бабушке я тоже ничего не обещала.
Вот так, уговаривая себя, я тихонько открыла калитку и пошла по дорожке, вьющейся между пышных зарослей пионов и лилейника и роскошных розовых кустов. Заботливая рука Натальи Павловны чувствовалась и здесь.
А кирпичи на дорожке выкладывала бабушка — после смерти деда она почти все делала сама, а я как могла ей помогала. Нам это нравилось — делать вместе дорожки, красить, шкурить, делать всякие садовые штуки.
Я шла очень медленно. Дом забыл меня. Ему нужно время, чтобы вспомнить. Как старая собака, которая когда-то радостно встречала хозяина, а теперь, когда нюх и зрение с годами ослабли, ей нужно время, чтобы признать своего.
Мне казалось, что не я приближаюсь к дому, а он плывет ко мне, как темный корабль. Летучий Голландец, где команда превратилась в призраков.
Я уже могу рассмотреть бревенчатое сердце дома, вокруг которого выросли круглые башенки, терраса, второй этаж, мансарда и мезонин.
Прежде чем начать перестраивать дом, дедушка сделал макет — миниатюрный проект будущего дома. Потом он переделал его в лампу — я помню как уютно вспыхивали в нем крохотные окошки по вечерам.
Чем ближе я подходила к дому, тем сильнее меня к нему тянуло. И вместе с тем отталкивало, будто я пытаюсь проникнуть на чужую территорию.
Я поднялась на резное крыльцо, погладила дверь со знакомыми трещинками, сучками и несчетными слоями облупившийся краски. И только сейчас вспомнила о ключе, который остался дома, в Питере. О чем я только думала, когда отцепляла его от связки?
Почти без надежды я провела рукой по выступу над дверью — бабушка, как мне смутно помнится, хранила там запасной ключ. Возможно, где-то в глубине души я надеялась, что не найду его там и с чистой совестью отправлюсь домой. Но он лежал там, среди пыли, березовой шелухи и прочего мусора, который не убирает за собой время.
Щелкнул замок, и я, словно в воду, окунулась в запах, знакомый с детства. Дерево, бумага, пыль, травы, клубничное варенье, мел, чернила, скипидар, печная зола, скатерти, переложенные лавандой, прорастающие семена укропа, краска, крем для рук — каждое поколение оставило свою травинку в этом букете.
Не включая верхнего света, я подошла к окну. На широком подоконнике за диваном стояла та самая лампа-дом. Нащупала выключатель — к моему изумлению все работало, вспыхнули крошечные окошки. Миниатюрный дом проснулся, это должно быть сигналом для большого. Я прошла по комнате, включая настенные светильники. Теперь можно осмотреться.
Мне тоже нужно время, чтобы вспомнить дом и признать в нем своего. В последний раз я была здесь год назад, но тогда дом был не дом и я была не я.
Родовое гнездо… Я знаю о нем немного. Когда-то он был частью усадьбы.
К концу девятнадцатого века дела у Каргопольских шли неважно, имение заложили, но этим дела было не поправить, и усадьбу начали продавать по частям. Одну из частей приобрел купец Редькин, по слухам, бывший крепостной Каргопольских. И рубленый, одноэтажный дом, длинный как вагон, с каменным фундаментом и широкими окнами, превратился в школу, для ребятишек из деревеньки Воронино.
В этой школе обучалась грамоте моя прабабушка, потом, уже после 1917 года работала в ней учительницей и жила там же, в небольшой комнатке. И мою новорожденную бабушку принесли в этот дом. Потом деревенька Воронино превратилась в городок, там построили новую школу, а старая закрылась. Но моя семья продолжала в ней жить. В этом самом длинном как вагон одноэтажном доме.
А потом в Воронине появился юноша со странной фамилией Блаженный. Студент Академии художеств, он приехал из Питера на лето и искал комнату, где ему позволят вонять растворителем. Он нашел эту комнату здесь, в этом самом доме. А еще он нашел мою девятнадцатилетнюю бабушку. “Пришел, увидел и пропал.” — говорил мой дед. Больше он не покидал этот дом.
А потом он стал театральным художником, начал хорошо зарабатывать и смог выкупить весь дом и землю, когда появилась такая возможность. И превратил бревенчатый вагон в сказочную избушку. К дому пристроились крылья, две башенки с витражными окнами по бокам, “ чтобы дом смотрел на все стороны” — цитировала бабушка деда, второй этаж, и очаровательный чердачок — обожаемое мною место, капитанский мостик, с которого я озирала окрестности.
Дом, построенный в начале прошлого века пережил многое. Революция, война… Он стойко выносил все, что выпадало ему на долю, так же как и его обитатели. И был вознагражден — получил новый облик, сказочный, неповторимый. Комната, в которой я сейчас стою и набираюсь храбрости — как раз та самая комната, с которой все началось.
Она осталась почти такой же, какой была — бревенчатые стены, огромная печь в углу, настоящая русская печь, когда-то беленая, а потом обложенная изразцовой плиткой, которую собственноручно изготовил мой дед. Русалки, птица Сирин, баба-Яга в ступе с помелом и
